Грановский, Алексей Михайлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алексей Грановский
Имя при рождении:

Авром Азарх

Дата рождения:

1890(1890)

Место рождения:

Москва, Российская империя

Дата смерти:

11 марта 1937(1937-03-11)

Место смерти:

Париж, Франция

Профессия:

театральный режиссёр

Гражданство:

Российская империя Российская империя, СССР СССР

Театр:

ГОСЕТ

Награды:

Алексе́й Миха́йлович Грано́вский (настоящие имя и фамилия — Абрам Михайлович Азарх; 1890, Москва — 11 марта 1937, Париж) — российский театральный режиссёр. Заслуженный деятель искусств Республики (1926). Невозвращенец (1929).





Биография

Алексей Грановский родился в Москве, в семье купца первой гильдии Моисея Бер-Ициковича Азарха (1869, Велиж — 1941, Рига) и Мирьям-Баси Лейзеровны Готлиб (1876, Москва — 1941, Рига)[1]; вырос в Риге. В 1911 году окончил Школу сценических искусств в Санкт-Петербурге, где его наставником был А. Санин, затем в течение 2 лет учился на факультете театральных искусств в Мюнхенской театральной академии. В Германии Грановский стажировался у Макса Рейнхардта, оказавшего значительное влияние на его творчество.

В 1914 году Грановский дебютировал как режиссёр в Рижском Новом театре; в дальнейшем ставил спектакли в разных городах России. В 1917 году, вернувшись с фронта, уехал в Швецию, где изучал кинорежиссуру. Вернувшись в 1918 году в Петроград, принял участие в работе только что созданного Ю. М. Юрьевым Театра Трагедии. Новый театр открылся поставленным Грановским спектаклем «Царь Эдип» по трагедии Софокла, но деятельность его вскоре была прервана обострением ситуации на фронте[2]. Юрьев в 1919 году принял участие в создании Большого драматического театра, а Грановский в том же году основал в Петрограде при Театральном отделе Наркомпроса еврейскую театральную студию, на базе которой, после переезда студии в конце 1920 года в Москву, был создан Государственный еврейский камерный театр (ГОСЕКТ)[3]. В столице театр Грановского открылся в 1921 году спектаклем «Вечер Шолом Алейхема», в котором заявили о себе молодые актёры Соломон Михоэлс и Вениамин Зускин, в дальнейшем ставшие ведущими актёрами театра[3]. Оформлял спектакль Марк Шагал.

В 1925 году из названия театра было удалено слово «камерный» и он превратился в Государственный еврейский театр (ГОСЕТ). До конца 1928 года Грановский был художественным руководителем ГОСЕТа и режиссёром всех основных постановок[3].

Театр много гастролировал по стране и за рубежом; в 1928 году, отправивишись с ГОСЕТом в длительные зарубежные гастроли, Грановский не вернулся в СССР.

Семья

Постановки в театре

Новый Театр, Рига

Театр трагедий, Петроград

Народный театр, Петроград

Московский государственный еврейский театр

  • 1921 — «Вечер Шолом Алейхема»
  • 1922 — «Колдунья» по Гольдфадену
  • 1923 — «200 тысяч» по Шолом Алейхему
  • 1924 — «Три изюминки» (композиция из 3 театральных пародий, текст Добрушина и Ойслендера)
  • 1925 — «Ночь на старом рынке» Переца
  • 1927 — «Путешествие Вениамина III» по Менделе Мойхер-Сфориму
  • 1928 — «Человек воздуха» по Шолом Алейхему

Фильмография

Признание и награды

Напишите отзыв о статье "Грановский, Алексей Михайлович"

Примечания

  1. Родители были расстреляны во время немецкой оккупации Риги в 1941 году.
  2. Цимбал С. Л. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_269.php Юрьев, Юрий Михайлович] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 4.
  3. 1 2 3 Шнеер А. Я. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_171.php Московский еврейский театр] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 3.
  4. Леонид Азарх до эмиграции работал в Наркомводе СССР. У А. М. Грановского была также сестра Беатриса (в замужестве Брук, англ. Beatrice (Asarch) Bruck; 1898, Рига — 1983, Лос-Анджелес).

Литература

  • Иванов В.В. [teatr-lib.ru/Library/Ivanov_vladislav/Goset/ ГОСЕТ: политика и искусство. 1919-1928]. М.: РАТИ/ ГИТИС, 2007. – 464 с., илл.
  • Иванов В.В. [teatr-lib.ru/Library/Ivanov_vladislav/Habima#_Toc221940103 Берлинское эхо московских сезонов] // Иванов В.В. Русские сезоны театра «Габима». М.: «АРТ», 1999. С. 191–200.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Грановский, Алексей Михайлович

Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.