Туя-Муюнский радиевый рудник
| Туя-Муюнский радиевый рудник | |
| Отрасль |
Горная |
|---|---|
Координаты: 40°22′19″ с. ш. 72°32′23″ в. д. / 40.37194° с. ш. 72.53972° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=40.37194&mlon=72.53972&zoom=12 (O)] (Я) Туя-Муюнский радиевый рудник — единственное в Российской империи и первое в СССР предприятие по добыче урановой руды. Находится в Ферганской долине, во время разработки относился к территории Мархаматского района Андижанской области Узбекистана (современная Киргизия). Закрыт по причине истощения месторождения в 1954 году.
Содержание
До 1913 года
Месторождение Тюя-Муюн в Ферганской долине — карстового происхождения, руды сложены вторичными урановыми минералами, а вмещающие породы представлены известняками. Его связь с гранитами носит сугубо гипотетический характер. Исторически на этом месте добывали медную руду, до разработок XX века здесь располагалась древняя шахта. Медь здесь добывали местные жители; однако, в средние века рудник активно разрабатывался китайцами[1][2].
Спустя четверть века после завоевания Кокандского ханства Российской империей, в 1899 году в его бывших владениях была построена Среднеазиатская железная дорога. Вдоль трассы дороги проводились геологические изыскания, в том числе: юристом и предпринимателем В. А. Спечевым была сделана заявка на рудное месторождение Туя-Муюн как на залежь медных руд. Месторождение было обнаружено при помощи местных жителей, В. А. Спечев собрал на этом месте образцы руд, среди которых были урановые минералы. Родственники Спечева доставили образцы в Ташкент и вручили их командированному в Туркестан химику Геологического комитета Б. Г. Карпову. Карпов доставил эти образцы в Санкт-Петербург[1].
В металлургической лаборатории столичного Технологического института профессор И. А. Антипов и Б. Г. Карпов провели исследования руды. И. А. Антипов обнаружил налёты чешуйчатого сложения из хальколита или медного уранита в двух образцах кальцита, со своей стороны Б. Г. Карпов определил наличие урана в образцах аналитическим путём. И. А. Антипов выступил на заседании Петербургского минералогического общества в 1900 года с описанием этого открытия[1]:«До сих пор урановые соединения встречались в России как величайшая редкость. Минерал, доставленный Карповым, в практическом отношении представляет интерес как богатая урановая руда»
В 1904 году Х. И. Антунович начал разведочные работы на месторождении, они увенчались успехом и в 1907 году он организовал частное предприятие «Ферганское общество для добычи редких металлов», которое в том же году добыло первую руду. В 1908 году обществом был в Санкт-Петербурге был запущен пробный завод для переработки уранованадиевой руды этого месторождения, который проработал до 1913 года. За время работы Ферганского общества было добыто 820 т руды, из них 655 т вывезено в Петербург и переработано на препараты урана и ванадия. Химик-минералог К. А. Ненадкевич в 1908—1910 и в 1912 годах исследовал месторождение. Он показал в своих работах, что основным носителем урана является водный уранилванадат кальция, CaO⋅2UO3⋅V2O5⋅8H2O и предложил называть этот минерал тюямунитом[1]. В 1910 г. Туя-Муюнским месторождением заинтересовался академик В. И. Вернадский[3][4].
В канун Великой войны
14 ноября 1913 года в Москве, в доме П. П. Рябушинского[5] состоялось многолюдное собрание, на котором представители капитала встретились с представителями науки - такими, как В. И. Снегирев, А. А. Мануилов, В. И. Вернадский, минералог Я. В. Самойлов, геолог В. Д. Соколов, директор коммерческаго института П. И. Новгородцев, химик Н. А. Шилов и др. Открывая собрание, П. П. Рябушинский попросил ученых познакомить присутствующих с положением вопроса о поисках радия в России. Тогда В. И. Вернадский сделал доклад о рудах, содержащих радий и торий, и местах их нахождения. Он упомянул, что главным мировым источником радия в настоящее время является рудник Иоахимсталь в Чехии[6], принадлежащий австрийскому правительству; в нем ежегодно добывается около 20 тонн урановой смоляной руды, которая ещё сравнительно недавно выбрасывалась в отвал - а теперь ценится почти на вес золота; в килограмме этой руды в среднем содержится около 1/3 миллиграмма радия[7]. Найденные в России, главным образом благодаря поискам, организованным Академией наук и руководимым Вернадским, месторождения радия заслуживают серьёзного внимания, но и они еще не выяснены вполне. В числе прочих, Вернадский назвал и Туя-Муюн.
В том же 1913 году был составлен план дальнейшей разработки Туя-Муюнского месторождения, было создано «Международное акционерное общество для извлечения туркестанского радия», штаб-квартира которого разместилась в Берлине. Однако, реальная добыча руды этим предприятием так и не была начата до 28 июля 1914 года, когда вспыхнула Первая мировая война[1].
Первая мировая война
Последние дореволюционные исследования месторождения были проведены в 1914—1916 годах. В 1914 году в Ферганской долине работала экспедиция, снаряжённая П. П. Рябушинским[8], а в 1916 году — экспедиция под руководством академика В. И. Вернадского[1]. В оной экспедиции участвовали адъюнкт-геолог Геологического Комитета Д. И. Мушкетов, студенты Д. В. Наливкин, И. М. Москвин и Е. В. Иванов. Целью работ был поиск аналогичных месторождений, для этого был собран материал для составления карты долины реки Араван, Д. В. Наливкиным определён возраст палеозойских известняков. В рамках поиска других месторождений этой руды были осмотрены Шам-шали — приток реки Киргиз-ата и ущелье Ак-буры. Поиски были продолжены в Араванской пещере, куда Д. В. Наливкин отправился в сопровождении Л. С. Коловрат-Червинского. Л. С. Коловрат-Червинский проводил масштабные исследования по выявлению радиоактивности в Ферганской долине, исследуя воду, воздух и образцы. Петрографические и минералогические работы велись В. И. Лучицким и Б. А. Линденером, которые на месте собрали достаточный материал для составления петрографической карты Араванской долины[9]. В итоге, других месторождений не было найдено, но был выявлен целый ряд ответвлений, которые в дальнейшем разрабатывались для получения урановой руды[8].
Советский период
В 1921 году И. Я. Башилов на опытном заводе в Менделеевске разработал технологию извлечения радия из сложных тюя-муюнских руд и к концу года приступил к внедрению технологии промышленной переработки с получением препаратов радия и урана[10]. В 1922 году, под руководством Башилова и Александрова, был создан радиевый завод, подчинённый недавно созданному Государственному Радиевому Институту.
В 1922 году на Туя-Муюнский радиевый рудник была направлена экспедиция советских властей, в которую входило восемь человек (геологи, минералоги, геохимики), и в том же году началась добыча руды[1], которая на бричках доставлялась в Федченко (современный город Кува), оттуда железной дорогой до Самары и водным путём по Каме баржами доставлялась в Менделеевск[8]. С января 1923 года на должность уполномоченного по Тюя-муюнскому радиевому руднику в Ферганской области пришёл С. П. Александров, в том же году рудник перешёл под управление Объединению Бондюжских химических заводов для промышленной эксплуатации[2]. В 1924 году была организована новая экспедиция по поиску месторождений Урана в Средней Азии, которая нашла новые залежи полезных ископаемых, содержащих урановую руду. В неё входили А. Е. Ферсман, С. П. Александров, А. П. Кириков и Д. И. Щербаков По состоянию на 1924 год шахта состояла из трёх выработок:[8]
- Жёлтая пещера длиной 16 метров, шириной 8 метров и и высотой 8 метров, изначально представляла собой известняковую пещеру, во сильно наполненную сталактитами из урановых и ванадиевых соединений.
- Зелёная пещера - глубокое колоколообразное углубление в южной части жёлтой пещеры, все покрытое толстым слоем руды, богатой ванадием (руда зелёного цвета, от этого произошло название).
- Выработки XX века, которые начинались с глубины в 36 метров, которые следуют по длинной извилистой трубке диаметром в 3—4 метра, которая расположена вертикально и имеет винтообразную форму.
Отработка месторождения продолжалась до в 1936 года и была прекращена из-за обилия подземных вод на глубине 220 метров[2]. 8 декабря 1944 года вышло постановление ГКО № ГКО-7102сс/оп «О мероприятиях по обеспечению развития добычи и переработки урановых руд», где указывалось Наркомцветмету до начала 1945 года передать рудник в ведение НКВД СССР[11]. В 1946 году по указанию Первого главного управления при ГКО рудник снова был запущен, для добычи руды было организовано рудоуправление № 12[12]. В 1950-х годах месторождение было полностью выработано, и в 1954 году, в связи с тем, что геологами были выявлены новые урановые месторождения, Туя-Муюнский радиевый рудник был ликвидирован, запасы руды отправлены на Табошарский комбинат для переработки[13].
В конце 1950-х годов входы в рудник заложены или взорваны, мощность экспозиционной дозы гамма-излучения на отвалах рудника составляет 60-100 мкР/час, максимальный уровень гамма-излучения внутри горных выработок 30 - 40 мкР/час[14]. Отходы переработки урановой руды также остаются на территории Ферганской долины, они радиоактивны и представляют серьезную угрозу для окружающей среды и населения региона[15].
| ||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Туя-Муюнский радиевый рудник
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.
Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.
На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
