Сеймур, Уильям

Уильям Сеймур
William Seymour
Уильям Сеймур (фото ок. 1912 года)
Род деятельности:	Евангелист, лидер пробуждения на Азуза-стрит
Дата рождения:	2 мая 1870(1870-05-02)
Место рождения:	Сентервилл (Луизиана), Луизиана, США
Гражданство:	США США
Дата смерти:	28 сентября 1922(1922-09-28) (52 года)
Место смерти:	Лос-Анджелес, Калифорния, США
Отец:	Саймон Сеймур (ок. 1841 — ?)
Мать:	Филлис Салабар (ок. 1845 — ?)
Супруга:	Дженни Эванс Мур (1883-1936)

Уи́льям Джо́зеф Се́ймур (англ. William Joseph Seymour; 2 мая 1870, Сентервилль, Луизиана, США — 28 сентября 1922, Лос-Анджелес, Калифорния, США) — американский пятидесятнический евангелист, пастор «Миссии апостольской веры», епископ.

Уильям Сеймур являлся ключевой фигурой пробуждения на Азуза-стрит (1906—1909). Несмотря на то, что датой начала современного пятидесятничества принято считать 1 января 1901 года, именно пробуждение на Азуза-стрит превратило пятидесятническое движение во всемирный феномен.

Биография

Ранние годы

Уильям Джозеф Сеймур родился 2 мая 1870 года в городке Сентервилль, прихода Сент-Мэри, штата Луизиана. Его родители Саймон и Филлис Сеймуры, лишь недавно освободившиеся от рабства, женились в 1867 году и к моменту рождения Уильяма воспитывали дочь Розалию. Впоследствии, в семье Сеймуров родились ещё Саймон, Амос, Джулия, Исаак и Эмма. 4 сентября четырёхмесячный Уильям был крещён в католической «Церкви Вознесения» города Франклин штата Луизиана. В возрасте 10 лет родители Сеймура сумели отдать его в школу, до этого времени мальчик не умел ни читать, ни писать.

В середине 1890-х, спасаясь от расовых предрассудков и череды насильственных акций, направленных против афроамериканцев, Сеймур покидает юг США и перебирается на север. Ок. 1895 года он добирается до Индианаполиса, где устраивается работать официантом. Здесь Сеймур становится прихожанином Методистской епископальной церкви и вскоре переживает «рождение свыше». Чуть позже Сеймур попадает под влияние некоторых проповедников Движения святости, до конца жизни переняв у них идею расового равенства всех прихожан церкви.

В 1901 году Сеймур поступает в библейскую школу Мартина Уэлса Кнаппа в Цинцинати. В это время будущий проповедник переболел оспой, отчего ослеп на левый глаз (позже он использовал стеклянный глаз). После выздоровления Уильям Сеймур был рукоположен для служения в одной из групп движения святости (ныне — это «Церковь Бога, Андерсон, Индиана»). В качестве странствующего евангелиста в это время он посетил Чикаго, а также штаты Джорджия, Миссисипи, Луизиана и Техас.

В 1906 году Сеймур поступил в новообразованную библейскую школу Чарльза Парэма в Хьюстоне, штат Техас. Действовавшие в то время законы сегрегации не позволяли чернокожему студенту находиться в одном классе с белыми; однако Чарльз Парэм разрешил поставить отдельную парту для Сеймура в холле, чтобы последний мог слушать лекции, через открытую дверь. В школе Сеймур знакомится с пятидесятнической доктриной крещения Святым Духом и практикой говорения на языках. Проведя в школе 6 недель, Сеймур принимает предложение стать пастором церкви в Лос-Анджелесе и покидает Хьюстон.

Пробуждение на Азуза-стрит

Уильям Сеймур прибыл в Лос-Анджелес 22 февраля 1906 года и через два дня произнёс свою первую проповедь в церкви движения святости, основанной Джулией Хатчинз. Однако, община не приняла его учения о «говорении на языках» и Сеймуру было запрещено далее проповедовать в церкви. Семья Эдварда Ли предложила Сеймуру свой дом для молитвенных встреч и вскоре в этом доме сложилась небольшая община. С конца февраля 1906 года группа стала собираться в более просторном доме Ричарда Асберри на Норт-Бонни-Брей-стрит. 9 апреля 1906 года первые прихожане новой церкви Эдвард Ли и Дженни Эванс Мур «заговорили на языках». Три дня спустя, 12 апреля 1906 года подобное «духовное крещение» получил и сам Уильям Сеймур.

Рост группы заставил общину перенести свою богослужения в здание старой Африканской методистской епископальной церкви на улице Азуза. Верхний этаж здания использовался под склад, на нижнем этаже располагалась конюшня. Община наскоро отремонтировала здание и обставила его самодельной мебелью — скамьи были сколочены из досок и прибиты к пустым бочкам, кафедра была сделана из двух ящиков. Первое богослужение состоялось 15 апреля, в день Пасхи.

Критическая статья об этом богослужении, вышедшая 18 апреля 1906 года в газете «Лос-Анджелес Дэйли Таймс» совпала с разрушительным землетрясением в Сан-Франциско. Тысячи церковных трактатов, розданных сторонниками Сеймура и связавших эти два события, привлекли в здание миссии огромное количество любопытных зевак, репортёров и новых прихожан, начав т. н. пробуждение на Азуза-стрит.

В течение последующих трёх лет Уильям Сеймур ежедневно проводил по три богослужения в день. Иногда богослужения длились без перерыва 24 часа. В воскресные дни в здании собирались более 800 человек и ещё 500 находились на улице у здания. За всё это время миссию на Азуза-стрит посетили тысячи людей; значительная часть из них пережили пятидесятнический опыт крещения Святым Духом и распространили его по всей Америке и за её пределами. К 1910 году под влиянием пробуждения на Азуза-стрит за рубеж отправились 185 пятидесятнических миссионеров.

В сентябре 1906 года по многочисленным просьбам Сеймур начал издавать газету под названием «Апостольская вера». За несколько месяцев список подписчиков достиг более чем 20 тысяч. В течение следующего года он возрос до 50 тыс. В марте 1907 года миссия на Азуза-стрит получила официальную государственную регистрацию под названием «Миссия апостольской веры».

В мае 1908 года Уильям Сеймур женился на своей прихожанке и близкой соратнице Дженни Эванс Мур. После этого брака его прежние помощницы Клэра Лам и Флоренс Кроуфорд покинули миссию и основали в Портленде конкурирующую церковь. Используя список адресов, по которым рассылалась газета «Апостольская вера», они издали собственный майский выпуск газеты, указав адрес для пожертвований в Портланде. Постепенно, центр движения переместился в Портленд.

Массовые богослужения на Азуза-стрит были прекращены к 1909 году. Однако Уильям Сеймур оставался пастором «Миссии апостольской веры» все последующие годы.

Дальнейшее служение

В последующие годы служение Уильяма Сеймура пережило ряд болезненных расколов, связанных с выходом из него «белых» пятидесятников и пятидесятников-единственников.

В 1915 году Сеймур, оставаясь служителем миссии на Азуза-стрит, опубликовал «Доктрины и учение Миссии апостольской веры на Азуза-стрит в Лос-Анджелесе». В этом же году он принял сан епископа. Чуть позже Сеймур совершит ряд миссионерских поездок по стране, иногда путешествуя вместе с Чарльзом Харрисоном Мейсоном (1866—1961), основателем афро-американской Церкви Бога во Христе. Сеймуру удалось основать ряд новых приходов, преимущественно в штате Виргиния.

Уильям Сеймур скончался 28 сентября 1922 года в возрасте 52 лет. Согласно медицинскому заключению, причиной смерти стала сердечная недостаточность. Епископ был похоронен на кладбище Эвергрин в Лос-Анджелесе. На его памятнике высечены слова: «Наш Пастор».

После смерти Сеймура миссией в Лос-Анджелесе управляла его жена Дженни. В 1931 году здание миссии на Азуза-стрит было снесено. После смерти миссис Сеймур в 1936 году деятельность миссии в Лос-Анджелесе была прекращена. Общины, основанные Сеймуром в Виргинии, в настоящее время составляют «Объединённое братство оригинальной миссии на Азуза-стрит» (United Fellowship of the Original Azusa Street Mission).

Влияние

Первые историки «белых» пятидесятнических церквей зачастую игнорировали афро-американские корни своего движения; роль Сеймура во многом была принижена или забыта. Лишь в конце ХХ века, после того как «черные» и «белые» американские пятидесятники предприняли ряд усилий по преодолению исторического раскола, Уильяму Сеймуру было оказано должное внимание. Уже в 1972 году профессор Йельского университета Сидней Альстром назвал Сеймура «самым влиятельным чёрным лидером в американской религиозной истории». В настоящее время исследователи рассматривают Сеймура как одну из ключевых фигур начала мирового пятидесятнического движения.

Публикации

• Seymour William J. The Doctrines and Discipline of the Azusa Street Apostolic Faith Mission of Los Angeles, CA: with Scripture Readings. — ill.. — Los Angeles, CA: Azusa Mission, 1915. — 95 p.

Seymour William J. The Doctrines and Discipline of the Azusa Street Apostolic Faith Mission of Los Angeles, California / Martin, Larry. — ill. Foreword by Bishop Carlton Pearson. — Joplin, MO: Christian Life Books, 2000. — 170 p.

• Seymour William J. Azusa Street Sermons / Martin, Larry. — Joplin, MO: Christian Life Books, 1999. — 123 p.

Литература

• J. Gordon Melton. Seymour, William J. // Religions of the World, Second Edition A Comprehensive Encyclopedia of Beliefs and Practices / J. Gordon Melton and Martin Baumann. — 2-е. — Santa Barbara, California: ABC CLIO, 2010. — P. 2593-2594. — 3200 p. — ISBN 978-1-59884-203-6.
• C. M. Robeck Jr. Seymour, William Joseph // New International Dictionary of Pentecostal and Charismatic Movements, The / Stanley M. Burgess. — 2-е изд.. — Гранд-Рапидс, Мичиган: Zondervan Publishing House, 2002. — P. 1053-1058. — 1328 p. — ISBN 0310224810.
• Henry Warner Bowden. Seymour, William J. // [books.google.ru/books?id=QXd49oi0FtsC&dq= Dictionary of American Religious Biography]. — второе, иллюстрированное, исправленное. — Westport, CT: Greenwood Publishing Group, 1993. — P. 487. — 686 p. — ISBN 9780313278259.
• Randall Herbert Balmer. Seymour, William J // [books.google.md/books?id=syUupeVJOz4C&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Encyclopedia of Evangelicalism]. — Луисвилл: Westminster John Knox Press, 2002. — P. 520-522. — 654 p. — ISBN 0664224091.
• J. Gordon Melton. Seymour, William J. // [books.google.md/books?id=bW3sXBjnokkC&redir_esc=y Encyclopedia of Protestantism]. — Facts On File, Inc., 2005. — С. 493-495. — 628 с. — (Encyclopedia of World Religion). — ISBN 0-8160-5456-8.
• Робертс Лиардон. Глава 5. Уильям Дж. Сеймур: «Катализатор Пятидесятницы» // Божьи генералы = The Healing Evangelists. — М.: Экономика и информатика, 1998. — 432 с. — ISBN 5-89345-016-7.

См. также

• Пятидесятники
• Протестантизм в США
• Пробуждение на Азуза-стрит

Отрывок, характеризующий Сеймур, Уильям

Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.