Фатер, Фридрих
Поделись знанием:
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
| Фридрих Фатер | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Альма-матер: | |
Фридрих Фатер (нем. Friedrich Vater, 5 февраля 1810[1], Галле—1854[2] или 1866[3], Берлин) — прусский, затем российский филолог-классик.
Биография
Сын немецкого лингвиста и теолога Иоганна Северина Фатера[3]. Учился в Берлине[3], затем в 1840 году в Университете Галле защитил диссертацию «Quaestionum Andocidearum Particula», посвящённую Андокиду[4]. По рекомендации Александра фон Гумбольдта и Августа Бёка[1], был приглашён в Россию и избран ординарным профессором греческого языка и словесности[2] Казанского университета[5][6], где поднял уровень преподавания древних языков и литературы, разработав новую систему курсов, включавшую, помимо сугубо филологических упражнений, широкое изучение античной культуры[7], от изучения греческих древностей до мифологии[1][8]. Описывая свой способ преподавания, Фатер писал[1]
Цѣль чтенiй будетъ состоять не столько в сухомъ перечисленiи оставшихся и потерянныхъ сочиненiй греческой литературы, бiографiй авторовъ и изданiй, сколько въ опытѣ (то есть, попыткѣ) объяснить отдѣльные роды литературы из характера еллинской религiи и богослуженiя, доказать ихъ происхожденiе изъ древнихъ обычаевъ и празднествъ и ихъ связь с исторiей и образомъ жизни народа.
Кроме лекций, с конца 1843 года Фатер руководил занятиями классической филологии в педагогическом институте, учреждённым М. Н. Мусиным-Пушкиным в 1840 году[9][1]. Среди его учеников в педагогическом институте были Клеотильд Тхоржевский, Н. Н. Булич и А. О. Углянский.
Одну из вышедших в Казани книг, «Тритон и Евфем или аргонавты в Ливии» (1849), Фатер подарил графу Сергею Григорьевичу Строганову с надписью «Его Высочеству графу Строганову, генерал-лейтенанту и т. д. и т. п. с уважением от автора»[10]. В 1851—1852 году Фридрих Фатер совершил поездку по Германии, вернулся в Казань в феврале 1852 года.
В начале 1850-х Фатер заболел манией преследования[5][1], уничтожил в 1853 году свою библиотеку[5], был вынужден выйти в отставку (7 декабря 1854) и вернуться в Пруссию, где и умер.
Труды
- Vater, Friedrich. Die Aleaden des Sophokles. — Берлин: August Mylius, 1835. — 32 с.
- Vater, Friedrich. Euripidis Rhesus: cum scholiis antiquis. — Берлин: Duemmler, 1837. — 322 с.
- Vater, Friedrich Rerum Andocidearum particula. — I - 1840; II, III - 1843 в Supplem. annal. philol. et paedag., тома IX и XI; IV - 1844 в Index lectionum in universitate Casanensi.[1]
- Vater, Friedrich De Lysiae oratoris anno natali // Index lectionum in universitate Casanensi. — Казань: Издательство Казанского университета, 1842.[1]
- Vater, Friedrich De scena civitatis Platonicae // Index lectionum in universitate Casanensi. — Казань: Издательство Казанского университета, 1842.[1]
- Vater, Friedrich De Aeschyli Persis commentatio // Neue Jahrbücher für Philologie und Pädagogik. — 1843. — № 9. — С. 223-248.[11]
- Vater, Friedrich Zur Kunde griechischer Handschriften in Russland // Archiv für Philologie und Pädagogik. — Лейпциг: B.G. Teubner, 1843. — С. 5-49.
- Vater, Friedrich De scena Convivii Xenophontei Disquisitio // Archiv für Philologie und Pädagogik. — Лейпциг: B.G. Teubner, 1843. — С. 49-78.
- Vater, Friedrich Quaestionum historicarum fasciculus primus de Isocrates qui fertur epistolis // Учёные записки Казанского университета. — Казань, 1844. — Вып. IV.[1]
- Vater, Friedrich Das Verhaeltniss der Linguistik zur Mythologie und Archaeologie // Учёные записки Казанского университета. — Казань, 1844. — Вып. IV.[1]
- Vater, Friedrich. Index lectionum in Universitate litterarum Caesarea Kasanensi per annum academicum 1844-1845 instituendarum, jussu... Michaelis Mussin-Puschkin, augustissimo Rossorum imperatori... curatoris... in latinam linguam conversus. Addita Frid. Vateri,... dissertatione qua Andocidea oratio de ostracismo Phaeaci vindicatur. — Казань: Издательство Казанского университета, 1844.
- Vater, Friedrich. Untersuchungen über die dramatische Poesie der Griechen. — Берлин: Julius Sittenfeld, 1845. — 76 с.
- Vater, Friedrich. Iphigenia in Aulis. — М., 1845.[3]
- Vater, Friedrich. Der Argonautenzug. — Казань: Издательство Казанского университета, 1845. — Т. 1. — 166 с.
- Vater, Friedrich. Das Verhältnis der Linguistik zur Mythologie und Archäologie. — Казань: Издательство Казанского университета, 1846. — 80 с.
- Vater, Friedrich. Triton und Euphemos, oder die Argonauten in Libyen, eine mythologische Abhandlung. — Казань: Издательство Казанского университета, 1849. — 212 с.
Напишите отзыв о статье "Фатер, Фридрих"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Шестаков, С.П. Фатеръ, Фридрихъ Ивановичъ в «За сто лет. Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Казанского университета» / Под ред. Н.П. Загоскина. — Казань: Типо-литография Императорского университета., 1904. — Т. 1. — С. 180-185.
- ↑ 1 2 [www.rusarchives.ru/guide/lf_ussr/fab_flo.shtml Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР] (ру). Проверено 29 августа 2014.
- ↑ 1 2 3 4 Sandys, John Edwin. [archive.org/details/ahistoryclassic08sandgoog A History of Classical Scholarship]. — Нью-Йорк: Hafner Pub. Co., 1908. — С. 389. — 561 с.
- ↑ [books.google.be/books?id=JVg-AAAAcAAJ Quaestionum Andocidearum Particula]
- ↑ 1 2 3 Фатер, Фридрих // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Даты приезда Ф. в Казань разнятся: так С. П. Шестаков указывает на конец 1840 года, а ЭСБЕ на 1843. Сохранившиеся в архивах республики Татарстан [www.archive.gov.tatarstan.ru/res/files/23.04.2013_19F.doc формулярные списки] покрывают период с 1845 по 1854 год.
- ↑ Андреев, А.Ю. [www.e-reading.me/chapter.php/147639/27/Andreev_-_Rossiiiskie_universitety_XVIII_-_pervoii_poloviny_XIX_veka_v_kontekste_universitetskoii_istor--Evropy.html Российские университеты XVIII - первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы]. — Знак, 2009. — (Studia historica). — ISBN 978-5-9551-0320-4.
- ↑ Попов, Исаак [www.lib.uchicago.edu/e/scrc/findingaids/view.php?eadid=ICU.SPCL.VATERFRIEDRICH&q=Vater,%20Friedrich,%20d.%201866 Греческая мифология. Конспект лекций Ф. Фатера (1849).]. Проверено 29 августа 2014.
- ↑ Vater, Friedrich. Index lectionum in Universitate litterarum Caesarea Kasanensi per annum academicum 1844-1845 instituendarum, jussu... Michaelis Mussin-Puschkin, augustissimo Rossorum imperatori... curatoris... in latinam linguam conversus. Addita Frid. Vateri,... dissertatione qua Andocidea oratio de ostracismo Phaeaci vindicatur. — Казань: Издательство Казанского университета, 1844.
- ↑ Мудрова Н.А. [www.benran.ru/magazin/inaros/seminar/2012/36.pdf Книги дарственные Строгановым как исторический источник] // Семинар библиотеки естественных наук Российской Академии Наук. — 2012. — № 36.
- ↑ Jakob, Daniel [www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/metis_1105-2201_1988_num_3_1_922 Bibliographie sélective concernant Eschyle, Sophocle et Euripide (1500-1900)] (фр.) // Mètis. Anthropologie des mondes grecs anciens. — 1988. — Livr. 3. — No 1-2. — P. 363-407.
Отрывок, характеризующий Фатер, Фридрих
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
