Футбольная война

Футбольная война (исп. Guerra del Fútbol) «100-часовая война» (исп. la Guerra de las Cien Horas)
карта Гондураса
Дата	14 — 20 июля 1969 года
Место	Сальвадорско-гондурасская граница
Итог	заключено соглашение о прекращении огня
Противники
Сальвадор Гондурас
Командующие
президент Фидель Санчес Эрнандес президент Освальдо Лопес Арельяно
Силы сторон
2500 солдат артиллерия до 10 танков M3A1 12 броневиков «Rayo» 30 самолётов 4 патрульных катера 8000 солдат артиллерия 32 самолёта (в т.ч. 25 боевых) 1 сторожевой корабль 3 патрульных катера
Потери
700 погибших (включая гражданских) 4 самолёта около 1200 погибших (включая гражданских)
Общие потери
~2000 погибших до 5 тыс. погибших (с учётом гражданских лиц)

Футбольная война (исп. Guerra del Fútbol) — скоротечный военный конфликт между Сальвадором и Гондурасом, продолжавшийся шесть дней (с 14 по 20 июля 1969 года). По мнению международных средств массовой информации, непосредственным поводом к войне послужил проигрыш команды Гондураса команде Сальвадора в матчах плей-офф отборочного этапа чемпионата мира по футболу, чем и объясняется данное конфликту название.

Несмотря на скоротечность, конфликт дорого обошёлся обеим сторонам; общие потери составили несколько тысяч человек; война похоронила региональный интеграционный проект Центральноамериканского общего рынка. Мирный договор между странами был подписан только через 10 лет после окончания войны.

Предыстория и причины

Одной из причин войны был давний, начавшийся в XIX веке спор между двумя странами относительно точного расположения некоторых участков общей границы.

Кроме того, правительство и деловые круги Гондураса были раздражены существенными торговыми преимуществами, которые с начала 1960-х годов оказались предоставлены более развитой сальвадорской экономике по правилам организации Центральноамериканского общего рынка.

• к 1969 году задолженность Гондураса Сальвадору составляла почти половину от суммы задолженности Гондураса всем странам ЦАОР — начало войны позволяло правительству Гондураса не только ликвидировать вопрос о задолженности, но и укрепить экономическое положение страны за счёт имущества сальвадорцев.

Ещё один комплекс проблем был связан с сальвадорскими поселенцами на территории Гондураса:

• Сальвадор являлся самым малым по площади и самым густонаселённым из всех центральноамериканских государств, обладал более развитой экономикой, но испытывал острую нехватку пригодных для обработки земель. Большая часть земли в Сальвадоре контролировалась крупными землевладельцами, что приводило к «земельному голоду» и миграции безземельных крестьян в соседний Гондурас.
• Гондурас по территории был гораздо больше соседа, не так густо населён и слабее развит экономически, однако свыше 200 тыс. гектаров (18 %) земель сельскохозяйственного назначения находилось в собственности компаний США, что увеличивало «земельный голод» в стране

Переселение сальвадорцев в Гондурас в поисках свободных земель и заработка началось в 1930-е годы. Большинство мигрантов прибывали в страну незаконно, они занимали пустующие земли и начинали их обрабатывать; таким образом возникали целые нелегальные поселения

Летом 1961 года на территории Гондураса, в районе населённого пункта Hacienda de Dolores имело место столкновение группы сальвадорцев с патрулём гражданской гвардии Гондураса, в ходе которого был застрелен гражданин Сальвадора Альберто Чавес (Alberto Chávez). Этот инцидент привел к ухудшению отношений между двумя странами. 19 июня 1961 года правительство Сальвадора официально потребовало от правительства Гондураса провести расследование обстоятельств гибели сальвадорца.

В сентябре 1962 года правительство Гондураса приняло закон о земельной реформе, в соответствии с которой началось перераспределение земель, занятых нелегальными мигрантами, в пользу граждан Гондураса (при этом просьбы сальвадорцев о предоставлении им гражданства оставались без рассмотрения). После того, как власти Гондураса начали депортацию сальвадорцев с территории страны, отношения между Сальвадором и Гондурасом стали ещё более напряжёнными.

К 1969 году на территории Гондураса проживало около 200 тысяч сальвадорцев и «гуанако» (выходцев из Сальвадора, многие из которых проживали на территории Гондураса длительное время), при этом не более 50 тыс. из них являлись гражданами Гондураса или имели иные документы, легализовавшие их статус на территории Гондураса.

Обе страны испытывали значительные экономические трудности, обе управлялись военными; оба правительства стремились отвлечь внимание населения от насущных внутриполитических и экономических проблем.

В течение 1960-х годов правила Центральноамериканского общего рынка давали преимущество экономикам более развитых стран региона, Сальвадора и Гватемалы. Бурный рост числа принадлежащих сальвадорцам частных предприятий в Гондурасе (наиболее заметный в количестве обувных магазинов) в глазах рядовых граждан Гондураса являлся ярким свидетельством экономической отсталости их страны. Проблема сальвадорских самовольных поселенцев, таким образом, хотя и не слишком значительная в экономическом смысле, была больным местом для гондурасских националистов, считавших, что за экономическим доминированием последует территориальная экспансия, а гондурасцы окажутся чужими в своей стране.

Эскалация конфликта

Напряжение в двусторонних отношениях постепенно усиливалось в течение двух предшествующих конфликту лет. Режим гондурасского президента Освальдо Лопеса Арельяно (1963—1971) испытывал значительные экономические и политические трудности и решил использовать сальвадорских поселенцев в качестве удобного козла отпущения. В январе 1969 года правительство отказалось продлить заключённый в 1967 двусторонний договор с Сальвадором об иммиграции. В апреле оно заявило о намерении лишать собственности и высылать из страны тех, кто приобрёл землю в рамках аграрной реформы, не предоставив требуемые законом доказательства того, что приобретатель является гражданином Гондураса по рождению. В средствах массовой информации была развёрнута кампания, объясняющая рост безработицы и снижение зарплат наплывом рабочих-мигрантов из Сальвадора.

В конце мая из Гондураса в перенаселённый Сальвадор потянулся поток лишённых собственности мигрантов. Изображения беженцев и их рассказы заполнили страницы сальвадорских газет и экраны телевизоров. Начали циркулировать слухи о насилии, чинимом гондурасскими военными при высылке иммигрантов. Напряжение в отношениях между двумя странами приближалось к критической точке.

Государственные службы Сальвадора не справлялись с потоком согнанных с земли беженцев; в обществе росло недовольство, грозившее вылиться в социальный взрыв. Доверие к правительству падало; успех в конфликте с Гондурасом мог помочь ему вернуть себе поддержку населения. Хотя война практически наверняка привела бы к распаду Центральноамериканского общего рынка, сальвадорское правительство было готово пойти на это. По его оценкам, организация уже и так была близка к распаду из-за проблемы торговых преимуществ; война лишь ускорила бы неизбежное.

Накануне войны

Инцидент, спровоцировавший открытые военные действия и давший войне название, имел место в Сан-Сальвадоре в июне 1969 года. В течение месяца футбольные команды двух стран должны были провести два матча за выход в финальную часть чемпионата мира по футболу 1970 года (в случае, если бы каждая сборная выиграла по одному матчу, назначался третий). Беспорядки возникали и во время первого матча в Тегусигальпе, и после него (некая гражданка Сальвадора застрелилась, заявив, что не может пережить такого позора своей страны), а во время второго матча в Сан-Сальвадоре они достигли угрожающих масштабов. В Сальвадоре были избиты гондурасские футболисты и болельщики, сожжены гондурасские флаги; по Гондурасу прокатилась ответная волна нападений на сальвадорцев, включая двух вице-консулов. Неустановленное количество сальвадорцев погибло или было ранено в результате нападений, десятки тысяч бежали из страны.

15 июня 1969 года правительство Гондураса обратилось в Межамериканскую комиссию по правам человека с требованием рассмотреть вопрос о нападении на граждан Гондураса на территории Сальвадора. В ответ, правительство Сальвадора потребовало рассмотреть вопрос о нападениях на сальвадорцев на территории Гондураса.

Эмоции накалились до предела, в прессе обеих стран поднялась настоящая истерия.

24 июня 1969 года Сальвадор начал мобилизацию вооружённых сил.

26 июня 1969 года Сальвадор объявил о прекращении дипломатических отношений с Гондурасом.

27 июня 1969 года, сразу после поражения в третьем матче, Гондурас разорвал дипломатические отношения с Сальвадором.

3 июля 1969 года сначала транспортный самолёт DC-3, а затем два вылетевших к границе штурмовика T-28 военно-воздушных сил Гондураса были обстреляны зенитной артиллерией с территории Сальвадора; позднее, в этот же день сальвадорский лёгкий самолёт Piper PA-28 «Cherokee» (бортовой номер YS-234P) нарушил воздушное пространство Гондураса, ушёл от преследования двух вылетевших на перехват гондурасских T-28 и вернулся в воздушное пространство Сальвадора.

В ответ, 12 июля 1969 года правительство Гондураса перебросило несколько боевых самолётов к границе с Сальвадором, разместив их на авиабазе в Сан-Педро-Сула (здесь было развёрнуто Северное командование ВВС Гондураса — Comando Norte de la Fuerza Aérea Hondureña).

Военные действия

По некоторым сведениям, первое вооружённое столкновение на линии границы имело место 11 июля. Вслед за этим, 12 июля президент Гондураса объявил о перемещении к границе дополнительных армейских подразделений.

14 июля 1969 года, во второй половине дня, сальвадорские вооружённые силы перешли в наступление, в котором участвовали пять пехотных батальонов и девять рот Национальной гвардии, сведённые в две боевые группы. Наступление развивалось вдоль основных дорог, соединяющих две страны, в направлении городов Грасиас-а-Диос и Нуэва-Окотепеке.

Одновременно сальвадорские ВВС нанесли удары по аэродрому «Тонконтин» в Тегусигальпе, скоплениям гондурасских войск в районе границы, а также по целям на принадлежащих Гондурасу островах в заливе Фонсека (при этом один из участвовавших в авианалёте сальвадорских истребителей, TF-51D совершил вынужденную посадку на территории Гватемалы и был интернирован). Правительство Гондураса выступило с сообщением, что в этот день самолёты сальвадорских ВВС бомбили населённые пункты Нуэва-Окотепеке, Санта-Роса-де-Копан, Грасиас и Чолутека.

В ответ, в ночь на 15 июля гондурасские самолёты атаковали авиабазу Илопанго, повредив взлётно-посадочную полосу и серьёзно повредив нефтехранилища. После этого правительство Сальвадора ввело на территории страны режим осадного положения сроком на 30 дней.

В ходе наземной операции сальвадорским войскам поначалу сопутствовал успех. К вечеру 15 июля сальвадорская армия, более многочисленная и лучше вооружённая, чем противостоящая ей армия Гондураса, продвинулась на 8 км и заняла два населённых пункта.

Однако позже сальвадорское наступление захлебнулось из-за недостатка топлива и боеприпасов, а также усилившегося противодействия со стороны гондурасских вооружённых сил.

На следующий день после начала войны была собрана чрезвычайная сессия Организации американских государств, призвавшая к прекращению огня и выводу сальвадорских войск из Гондураса.

16 июля в приграничных районах продолжались бои между частями сальвадорской и гондурасской армий, кроме того, части гондурасской армии предприняли попытку контрнаступления с целью захватить город Чалатенанго.

• в течение дня, по прямому приказу военного командования, из Тегусигальпы в Санта-Роса-де-Копан по воздуху был переброшен батальон президентской гвардии (Guardia de Honor Battalion), в операции были задействованы 4 транспортных самолёта C-47, а также сопровождавшие их пять истребителей F4U и несколько штурмовиков T-28A

К 17 июля сальвадорские войска продвинулись до 70 км в глубину территории Гондураса, в это же время продолжались ожесточенные бои за столицу департамента — город Нуэва Окотепеке, расположенный в 8 км от границы.

• в этот же день правительство Гондураса сделало заявление о том, что в воздушном бою сбит один самолёт ВВС Сальвадора, а правительство Сальвадора заявило, что были сбиты четыре самолёта ВВС Гондураса.

• около 12 часов дня три истребителя F4U-5N военно-воздушных сил Гондураса, вылетевшие для нанесения удара по позициям сальвадорской артиллерии в районе Эль-Аматильо, встретились с двумя истребителями F-51D «Cavalier Mustang» II военно-воздушных сил Сальвадора, вылетевшими для поддержки действий 9-го пехотного батальона сальвадорской армии. В ходе боя был сбит сальвадорский F-51D (бортовой номер FAS-404). Позднее, в этот же день в воздушном бою с тремя F4U-5N военно-воздушных сил Гондураса были сбиты ещё два сальвадорских истребителя Goodyear FG-1D «Corsair S» (FAS-203 и FAS-204), а четвёртый сальвадорский FG-1D был сбит огнём с земли.

18 июля ОАГ предложила проект соглашения о урегулировании конфликта, в соответствии с которым боевые действия должны были быть прекращены в срок до 22:00 часов 21 июля 1969 года, войска сторон — отведены на расстояние в три мили (5 км) от линии границы, а населению в зоне боевых действий должны быть предоставлены гарантии защиты жизни и имущества. Сальвадор и Гондурас выступили с заявлениями, что в целом они готовы принять предложение ОАГ, однако предложили внести в текст соглашения поправки, обсуждение которых затянуло переговорный процесс.

18 июля 1969 года стороны согласились на прекращение огня, которое продолжалось в течение шести часов, затем боевые действия возобновились: сальвадорская артиллерия открыла огонь по позициям гондурасских войск в районе Эль-Аматильо, а девять гондурасских самолётов начали бомбить позиции сальвадорских войск.

• в этот день самолёты ВВС Гондураса несколько раз бомбили позиции сальвадорских войск авиабомбами с напалмом.

По предварительным подсчётам, в период с 14 по 18 июля 1969 года, за пять первых дней конфликта погибло около трёх тысяч граждан Гондураса и около тысячи граждан Сальвадора.

19 июля 1969 года сальвадорские войска захватили город Нуэва Окотепеке и подняли сальвадорский флаг на центральной площади города. В этот же день президент Сальвадора, генерал Санчес Эрнандес заявил, что войска не уйдут с занятой ими территории, пока правительство Гондураса не даст гарантии безопасности для 280 тысяч сальвадорцев, проживающих на территории Гондураса. В город были введены три танка M3A1 «Стюарт» сальвадорской армии, которые были размещены неподалёку от позиций гондурасской армии.

В этот же день подразделение гондурасской армии отбило атаку сальвадорской армии в районе селения Эль-Пой. Кроме того, как сообщило правительство Гондураса, самолёты ВВС Гондураса сбросили бомбы на колонну из 40 военных грузовиков. В четыре часа по Гринвичу вступило в силу перемирие.

К 20 июля боевые действия полностью прекратились.

По состоянию на 23 июля 1969 года сальвадорские войска продолжали удерживать около 400 км² территории и 10 населённых пунктов на территории четырёх юго-западных департаментов Гондураса, и правительство не производило никакой подготовки к их отводу — напротив, для них перебрасывали дополнительное снаряжение. В это же время сальвадорские печатные издания начали публиковать документы, которыми обосновывались права Сальвадора на занятые территории. После инспекционной поездки по занятой сальвадорскими войсками территории Гондураса президент Санчес вновь заявил, что «войска не будут выведены с позиций, пока не будут получены гарантии для 280 тысяч сальвадорцев в Гондурасе».

В течение следующих нескольких дней Сальвадор сопротивлялся призывам ОАГ, требуя, чтобы прежде Гондурас согласился на выплату репараций за нападения на сальвадорских граждан и гарантировал безопасность сальвадорцев, остающихся в Гондурасе.

До 29 июля Сальвадор отказывался вывести войска, однако потом согласился. К такому решению его склонили, с одной стороны, угрозы введения экономических санкций со стороны ОАГ, а с другой — её предложения по размещению в Гондурасе специальных представителей ОАГ по контролю за безопасностью сальвадорских граждан.

2 августа 1969 года подразделения армии Сальвадора покинули территорию Гондураса.

Результаты войны

Фактически, войну проиграли обе стороны. Военные расходы, разрушения в ходе боевых действий, закрытие границы и прекращение торговли нанесли ущерб экономикам и Сальвадора, и Гондураса.

В ходе войны погибли и получили ранения несколько тысяч человек, хотя в различных источниках приводятся различные данные об общем количестве жертв конфликта: от 2000 убитых и получивших тяжёлые увечья до 6000 убитых и 12 000 раненых или даже до 6000 убитых и 15 000 раненых. При этом, большинство жертв составляли мирные жители.

Значительное количество сальвадорцев (по разным данным, от 60 до 130 тысяч человек) оказались изгнаны или бежали из Гондураса, многие из них вернулись в Сальвадор, что вызвало рост безработицы и усилило социальную напряжённость. Обострился земельный вопрос. При этом, правительство Сальвадора оказалось неспособно успешно решить экономические проблемы, связанные с появлением тысяч депортированных из Гондураса граждан в и без того перенаселённой стране.

Политическое влияние военных в обеих странах усилилось после войны. На выборах в парламент Сальвадора кандидатами от правящей Партии национального примирения в основном были военные.

100-часовая война стала одной из причин протестных волнений 1970-х годов, которые переросли в открытое вооружённое противостояние, а затем, в 1979—1980 годы — и в затяжную гражданскую войну.

Дипломатическое урегулирование

Активные военные действия продолжались четыре дня, в дальнейшем рассмотрение дела о определении линии границы между Сальвадором и Гондурасом продолжал Международный суд ООН

В марте 1970 года Сальвадор заявил протест в ООН в связи с тем, что в порту Амапала Гондурас уничтожил грузы, прибывшие для Сальвадора.

После этого, в марте 1970 года Гондурас выдвинул ультиматум к Сальвадору с требованием прекратить приграничные инциденты и начать мирные переговоры. 5 июня 1970 года в городе Сан-Хосе министры иностранных дел Гондураса и Сальвадора подписали соглашение о создании зоны безопасности в районе гондурасско-сальвадорской границы. В декабре 1970 года парламент Гондураса утвердил предложение президента страны о прекращении действия многосторонних договоров, заключённых со странами Центральной Америки и выходе из Центральноамериканского общего рынка, результатом этого решения стало прекращение деятельности ЦАОР.

В январе 1971 года Гондурас вышел из ЦАОР и Центральноамериканского совета обороны.

В апреле-июне 1971 года на линии границы имели место столкновения между Сальвадором и Гондурасом.

14 июля 1976 года в ходе демаркации линии границы между Сальвадором и Гондурасом начались столкновения, приграничный конфликт был урегулирован только 22 июля 1976 года.

12 августа 1976 года в Манагуа между Сальвадором и Гондурасом было подписано соглашение о демилитаризации пограничной зоны и взаимном отводе войск на расстояние 3 км от линии границы.

Мирный договор между двумя странами (el Tratado General de Paz) был заключён только 30 октября 1980 года в городе Лима — десять лет спустя после войны.

Линия границы между странами была окончательно установлена решением Международного суда ООН 11 сентября 1992 года

Память

• в городе Сан Хосе де ла Фуэнте (департамент Ла-Уньон, Сальвадор) установлен памятник капитану Гильермо Рейнальдо Кортесу (Guillermo Reynaldo Cortez) — пилоту ВВС Сальвадора, погибшему в воздушном бою с истребителями ВВС Гондураса

Дополнительная информация

• Футбольная война часто упоминается как последний в истории конфликт, в котором друг против друга сражались винтовые самолёты с поршневыми двигателями. Обе стороны использовали американские самолёты времён Второй мировой войны: P-51 «Мустанг», F4U «Корсар», T-28 «Троян» и переоборудованные в бомбардировщики DC-3.
• Непосредственно перед началом войны по меньшей мере один транспортный самолёт C-47 военно-воздушных сил Сальвадора был переоборудован для использования в качестве бомбардировщика (бомбы были размещены в грузовом отсеке). После начала войны таким же образом были переоборудованы несколько C-47 военно-воздушных сил Гондураса. Помимо авиабомб, для бомбардировки использовались 60-мм и 81-мм миномётные мины.

Результаты футбольных матчей

• 6 июня 1969 г., Тегусигальпа, Гондурас. Гондурас — Сальвадор 1:0 (0:0 после первого тайма).
• 15 июня 1969 г., Сан-Сальвадор. Сальвадор — Гондурас 3:0 (3:0).
• Матч плей-офф, 27 июня, Мехико, Мексика. Сальвадор — Гондурас 3:2 в дополнительное время (1:2, 2:2).

Обыграв осенью в финальном этапе отбора гаитян, сборная Сальвадора по футболу впервые в своей истории вышла в финальную часть чемпионатов мира по футболу, где заняла последнее место, проиграв всухую во всех матчах.

См. также

• Список войн XX века

Литература и источники

• Ryszard Kapuściński. Wojna futbolowa. Warszawa, 1978—262 стр.  (польск.)
• William H. Durham. Scarcity and Survival in Central America: Ecological Origins of the Soccer War. Stanford (Californiа), Stanford University Press, 1979.  (англ.)
• Thomas P. Anderson. The War of the Dispossessed: Honduras and El Salvador 1969. Lincoln: University of Nebraska Press, 1981.  (англ.)

Ссылки

• [www.onwar.com/aced/data/sierra/soccer1969.htm Soccer War 1969] // интернет-сайт «Armed Conflict Events Database»
• Максим Райдер. [www.airwar.ru/history/locwar/lamerica/football/football.html Футбольная война] // интернет-сайт «Уголок неба» (подробности войны в воздухе)
• [www.conflictologist.org/main/futbolnaja-vojna-gonduras-salvador.htm «Футбольная война»] (интернет-сайт www.conflictologist.org/)
• [especiales.laprensagrafica.com/2009/guerradelascienhoras/ Guerra de la cien horas] / подшивка посвящённых войне статей газеты «La Prensa Grafica» за 14 — 20 июля 1969
• Juan Ramón Martínez. [www.latribuna.hn/2013/07/14/la-guerra-de-1969-ensenanzas-y-valoraciones/ LA GUERRA DE 1969, ENSEÑANZAS Y VALORACIONES] // «La Tribuna» от 14 июля 2013
• [www.icj-cij.org/docket/index.php?p1=3&p2=3&k=2e&case=75&code=sh&p3=5 Land, Island and Maritime Frontier Dispute (El Salvador/Honduras: Nicaragua intervening) (Summary of the Judgment of 11 September 1992)] — решение Международного суда ООН от 11 сентября 1992 года по вопросу о демаркации сухопутной и морской границы между Сальвадором и Гондурасом с учётом мнения Никарагуа

Отрывок, характеризующий Футбольная война

– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.