Харшиладзе, Рамаз Ноевич

Рамаз Харшиладзе
Личная информация
Гражданство	СССР СССР
Клуб	Вооружённые силы, Тбилиси
Дата рождения	16 января 1951(1951-01-16) (73 года)
Место рождения	Нацаргора, Шида-Картли, Грузинская ССР, СССР
Спортивная карьера	1970—1981
Рост	182 см
Вес	95 кг.
Награды и медали Дзюдо (мужчины) Олимпийские игры Серебро Монреаль 1976 до 95 кг Чемпионаты мира Бронза Вена 1975 до 93 кг Чемпионаты Европы Бронза Вена 1980 до 95 кг Чемпионаты СССР Золото Рига 1974 до 93 кг Золото Москва 1976 до 93 кг Серебро Баку 1977 до 95 кг Золото Москва 1979 до 95 кг Золото Запорожье 1980 до 95 кг Бронза Минск 1981 до 95 кг Самбо (мужчины) Чемпионаты СССР Бронза Ташкент 1978 до 90 кг Почётные спортивные звания

Рамаз Ноевич Харшиладзе (груз. რამაზ ხარშილაძე 16 января 1951, село Нацаргора, Шида-Картли, Грузинская ССР, СССР) — заслуженный мастер спорта СССР по дзюдо, серебряный призёр Олимпийских игр, бронзовый призёр чемпионата мира, победитель и призёр чемпионатов Европы, неоднократный победитель и призёр чемпионатов СССР по дзюдо, призёр чемпионата СССР по самбо.

Биография

Впервые выступил на международной арене в 1970 году, выиграв серебряную медаль на чемпионате Европы среди юниоров. В 1972 году занял третье место на международном турнире во Франкфурт-на-Одере, выступая уже среди взрослых, в 1973 году выиграл международный турнир в Тбилиси и стал чемпионом СССР. В 1974 году стал чемпионом турнира Polish Open в Варшаве и вновь победил на чемпионате СССР. В следующем году снова стал первым на международном турнире в Тбилиси, стал чемпионом Европы в командном зачёте, выиграл турнир German Open в Бад-Хомбурге и стал третьим на чемпионате мира в Вене. 1976 год принёс борцу первое место на турнире в Тбилиси, золото на чемпионате СССР, бронзу на Tournoi de Paris, и второе место на чемпионате Европы в команде.

Выступая на Летних Олимпийских играх 1976 года в Монреале, боролся в категории до 93 килограммов. В его категории боролись 32 спортсмена, разделённые на две группы. Борец, победивший во всех схватках группы выходил в финал, где встречался с победившим борцом из другой группы. В «утешительных» схватках встречались те борцы, которые проиграли победителю группы: так, проигравший борец «Б» в первой схватке борцу «А», во второй схватке (при условии, что борец «А» свою вторую схватку выиграл) боролся с проигравшим борцу «А», и если выигрывал, то продолжал участвовать в турнире до тех пор, пока борец «А» не проигрывал. Победители в утешительных схватках получали бронзовые медали.

Рамаз Харшиладзе успешно дошёл до финала, при этом в полуфинале, используя оригинальную подсечку из чидаобы, победил серебряного призёра олимпийских игр 1972 года Дэвида Старбрука

В финале игр Рамаз Харшиладзе встретился с явным фаворитом турнира Кадзухиро Ниномия. Японский борец доминировал всю схватку, не позволив Харшиладзе даже серьёзных попыток проведения приёма. К концу десятиминутной схватки у советского борца за пассивное ведение борьбы было предупреждение кей-коку (за которое сопернику присуждается ваза-ари) и кроме того, японец ещё выигрывал юко за удачно проведённую заднюю подножку (о-сото гари)

После олимпийских игр борец дважды становится чемпионом СССР (1979, 1980), один раз серебряным призёром (1977) и бронзовым призёром (1981) чемпионатов СССР по дзюдо, бронзовым призёром чемпионата СССР по самбо (1978), трижды выигрывает международный турнир в Тбилиси (1978, 1979, 1981), становится чемпионом турнира German Open в Бохуме (1977), выигрывает предолимпийский турнир в Москве (1980) и чемпионат Дружественных армий (1980).

Окончил Тбилисский государственный политехнический институт.

В Хашури проводится ежегодный турнир имени Рамаза Харшиладзе

Ссылки

• [www.sambo.spb.ru/turnir/judo_ussr_rus/judo_ussr_1973.htm Статистика чемпионатов СССР по дзюдо]

Отрывок, характеризующий Харшиладзе, Рамаз Ноевич

В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.