Гарсиа-Морато, Хоакин

Хоакин Гарсия-Морато и Кастаньо
Joaquín García-Morato y Castaño
Дата рождения	4 мая 1904(1904-05-04)
Место рождения	Мелилья, Испания
Дата смерти	4 апреля 1939(1939-04-04) (34 года)
Место смерти	Гриньон, Испания
Принадлежность	Королевство Испания (1923-1931) Вторая Испанская Республика (1931-1936) Испанские националисты (1937-1939)
Род войск	авиация
Годы службы	1923-1939
Звание
Сражения/войны	Гражданская война в Испании

Хоакин Гарсиа-Морато (исп. Joaquín García-Morato y Castaño; 4 мая 1904, Мелилья — 4 апреля 1939, Гриньон) — лучший ас-истребитель Гражданской войны в Испании.

Биография

Родился 4 мая 1904 года в городе Мелилья, Испания. В 1923 году был призван в пехоту.

Начало карьеры

В апреле 1925 года поступил в лётную школу гражданской авиации и 6 августа получил аттестат пилота. Впоследствии на биплане Avro 504 переучился на военного летчика, после чего был направлен разведчиком и бомбардировщиком в часть, оснащённую de Havilland D.H.9A. Принял участие в боевых действиях в Марокко против марокканских повстанцев. Война была достаточно напряженной и Морато был дважды сбит, однако каждый раз ему удавалось благополучно приземлиться. В Марокко Хоакин совершил 57 боевых вылетов, налетав более 100 часов, за что получил высокую оценку командования. Впоследствии был переведён в эскадрилью гидропланов на базу в Мар-Чика, позже служил в разведывательной группе в Хетафе.

В 1929 году он был назначен инструктором в летную школу в Алькала де Энарес, где проработал шесть лет. В школе Хоакин научился управлять многомоторным самолетом, истребителями и гидросамолетами, изучил профессию радиотелеграфиста, в 1932 году выучился на авиамеханика.

Хоакин активно участвовал в соревнованиях по высшему пилотажу, многие из которых выиграл. Он преподавал слепые полеты в Мадридском аэроклубе.

В 1934 году принял участие в подавлении восстания шахтеров в Астурии.

В 1935 году Морато организовал авиационную секцию Генерального Директората Безопасности движения.

Гражданская война

К началу войны общий налёт составил 1860 часов.

Когда началась гражданская война в Испании, Хоакин Гарсиа-Морато отдыхал в Англии, откуда тут же вернулся в Испанию, в Кордову, в небе над которой и начал воевать. 3 августа 1936 года он, управляя бипланом Nieuport Ni.52, принудил отступить отряды республиканцев. Морато утверждал, что первым сбитым им самолетом был бомбардировщик Vickers Vildebeest над Антекерой. Затем от немцев были получены Heinkel He 51, и Хоакин немного полетал на них.

18 августа Морато на He 51 сбил Potez 540 и Nieuport, ещё один Nieuport был сбил 2 сентября.

Когда испанская эскадрилья He51 была расформирована, Хоакин пересел на Ju-52, на котором и летал бомбить республиканцев вплоть до получения из Италии истребителей Fiat CR.32. Гарсиа-Морато был первым испанским лётчиком, опробовавшим новую машину.

11 сентября он совершил свою пятую победу и свою первую на CR.32 (над Nieuport Ni.52).

16 сентября вблизи Навалькарнеро вместе с другим пилотом Хоакин подбил Potez 540. Повреждёному республиканскому бомбардировщику удалось совершить аварийную посадку на своей территории (хотя Морато утверждал, что тогда же сбил ещё один Potez 54).

20 сентября он заявил сбитый Hawker Fury над Санта-Олалья, но на самом деле ни один Fury не был в тот день уничтожен в бою.

25 сентября Морато заявил о сбитом Breuget XIX в над Баргасом.

В конце сентября прибыли девять немецких пилотов на Heinkel He 51. Это была вторая партия He 51, кроме того, немцы передали националистам те три He 51 из первой партии, которые все ещё годились к эксплуатации. Некоторое время Морато летал и на «хейнкеле», и на «фиате», чередуя их.

16 октября Хоакин сбил Loire 46 в области Мосехон-Мадрид.

С 5 ноября 1936 года начались первые крупные воздушные битвы. Девять «фиатов» (в том числе Морато) встретили около 15 И-15 и несколько самолетов Potez недалеко от Мадрида. Морато сбил И-15, а затем повредил двигатель Potez, заставив совершить аварийную посадку. Другие пилоты-франкисты также отличились.

13 ноября четырнадцать Fiat CR.32 (в том числе Хоакин Гарсия-Морато) сопровождали пять «Юнкерсов» и три «Ромео» (Ro.37). За Мадридом они столкнулись с шестнадцатью И-15 во главе с Павлом Рычаговым (так же в бою участвовал Захаров Г. Н.). Советская сторона заявила о шести сбитых франкистах и двух потерянных самолетах (оба пилота погибли, одним из них был К. И. Ковтун), франкисты же заявили о шести сбитых И-15 (один из них сбил Морато). По испанским данным, франкисты потеряли один самолет, два совершили аварийную посадку. На обратном пути фиаты столкнулись с бомбардировщиками СБ, которые бомбили аэродром под Мадридом и Хетафе. Морато подбил три СБ, другие франкисты тоже имели победы. В этот день счет побед Морано дошел до 15.

Затем Морано включили в итальянскую Fiat Group. Морато и Салас (тоже испанец) считали итальянского командира слишком мягким, так как он запретил своим лётчикам проникать на вражескую территорию. В итоге Салас нарушил приказ и его приказали арестовать. Морато яростно вмешался, говоря, что в Испании ещё никого не арестовали за храбрость. В итоге Морато и Салас решили организовать свои собственные подразделения.

В декабре Морато сформировал в районе Кордовы испанскую часть, которую назвал Patrulla Azul (Голубой патруль). 3 января 1937 года он на «фиате» сбил два СБ. В феврале Хоакин Морато возвратился на Арагонский фронт, чтобы поддержать наступление. 18 февраля два Ro.37 и три Ju 52 в сопровождении Голубого патруля и Fiat Group вылетели за линию фронта, и встретились с И-15 и И-16 республиканской авиации. Франкисты сбили восемь республиканских самолетов (один на счету Морато), и потеряли один самолет (по некоторым источникам три). За этот бой Хоакин Гарсия-Морато получил крест Сан-Фернандо (17 мая 1937 года). На тот момент он сделал 150 боевых вылетов и участвовал в 46 боях, сбил 18 самолетов.

12 июля был большой воздушный бой к западу от Мадрида. Во время этого боя Божидар Петрович спас своего ведущего И. Т. Ерёменко от нападения CR.32, управляемого Морато, но сам погиб. 2 сентября был ещё один воздушный бой с пятнадцатью И-15, семь из которых франкисты сбили (в том числе один сбил Морато). В сентябре Морато направился на стажировку в Италию, передав командование группой Саласу. По его возвращению его назначили руководителем операций в 1-ю Воздушную Бригаду, где он пробыл до конца июня 1938 года. В конце июня 1938 года он принял под командование вторую (3-G-3) группу Фиатов.

14 августа обе группы фиатов (в том числе Морато) участвовали в большом воздушном бою с республиканскими И-16, преследовавшими He-111 неподалеку от Гандесы. Республика сообщила, что 1-й, 3-й и 4-й эскадрилии противостояли 90 вражеских самолетов, в числе которых были семь Bf109 и 27 He-111, и заявили об уничтожении трех Фиатов и одного He111. Они потеряли И-16 из 4-й эскадрильи и ещё два пилота получили ранения. По данным франкистов, у бомбардировщиков в тот день потерь не было, был потерян только один Fiat и двум пилотам пришлось совершить вынужденную посадку, ещё два самолета были сильно повреждены.

3 сентября Хоакин Морато и Хулио Сальвадор не вернулись из боя на реке Эбро. Они сражались с И-16 из 1-й эскадрилии. Сальвадор сбил два самолета и был подбит Франсиско Мероньо, позднее он попал в плен. Морато так же был подбит, но спланировал в расположение франкистов.

В декабре Морато был назначен командиром Истребительной Эскадрилии. 24 декабря его эскадрилия сбила девять бомбардировщиков Р-5 врага к северу от Балагера, три из которых сбил Морато. По данным республиканцев, из девяти заявленных националистами самолетов, три вернулись на свои аэродромы.

19 января 1939 года он сбил И-15, его сороковая и последняя победа.

Хоакин Гарсиа-Морато погиб из-за несчастного случая 4 апреля 1939 года, через три дня после окончания войны, перед камерами кинохроники, выполняя фигуру высшего пилотажа на своем личном Fiat CR.32 (серийный номер 3-51), на котором он одержал все свои победы, кроме первых четырёх, но на сей раз испытанный самолёт его подвел.

Во время испанской гражданской войны он налетал 1012 часов, выполнил 511 боевых вылетов и участвовал в 56 боях. 784 часа пришлись на Fiat CR.32, 34 на Nieuport, 27 на He51, 6 на Bf109 и 5 на He112. В течение войны он летал больше чем на 30 различных типах самолетов.

В 1950 году ему посмертно был присвоен титул графа Хараме.

Список воздушных побед

Хоакин Гарсиа-Морато одержал 40 побед в воздушных боях над республиканцами и был сбит лишь раз — 3 октября 1937 года — курсантом во время тренировочного полета. Все победы Морато одержал на бипланах.

Награды

• Крест Сан-Фернандо (17.05.37)
• титул графа (посмертно)

Память

Во времена Франко его именем назвали улицы в Испании

Ссылки

• [www.airwar.ru/history/aces/ace2ww/pilot/morato.html Биография на сайте Уголок неба]

Отрывок, характеризующий Гарсиа-Морато, Хоакин

– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.