Церковь Святой Троицы (Рига, Агенскалнс)

В Риге есть и другие храмы с тем же посвящением: лютеранский, католический и православный.

Православный храм
Свято-Троицкая церковь
Страна	Латвия
Город	Рига
Конфессия	Православие
Епархия	Рижская
Благочиние	Рижское
Автор проекта	Янис-Фридрих Бауманис, Борис Мартынович Эппингер
Строительство	1892—1895 годы
Приделы	в честь Святой Живоначальной Троицы
Состояние	действующий

Церковь Святой Троицы — православный храм в Риге, расположенный на территории левобережья Даугавы, в районе Агенскалнс.

Ранняя предыстория

В начале XVII века, после неоднократных попыток ликвидации православной церкви Святого Николая Чудотворца, находившейся на территории рижского Русского подворья (подробнее о её истории см. Русское подворье), предпринятых сперва рижским ратом, а затем и шведским королём Густавом II Адольфом, православные богослужения в Риге фактически оказались под запретом. Странствующим русским торговцам для отправления религиозного культа приходилось разбивать палатку на побережье Западной Двины. При этом православные священнослужители, располагавшиеся в парусиновой палатке вблизи городской крепостной стены, исполняли требы и проводили церковные службы для православных торговцев и путешественников с начала весны до глубокой осени.

Из-за демонстративно неприязненного отношения рижского городского совета к факту проведения регулярных православных служб палатку всё чаще и чаще приходилось размещать в отдалении, на левом берегу — приблизительно на том месте, где ныне расположен храм Святой Троицы. Палатка ежегодно ставилась на одном и том же месте и включала в себя антиминс и временный престол во имя Святой Троицы. Отправление религиозного культа православными верующими официально было разрешено шведско-немецкой городской и краевой администрацией только в 1639 году, однако строительство постоянного храма или часовни не было разрешено.

Ситуация несколько изменилась после окончания начального этапа Второй Северной войны, которую Пётр Первый вёл против шведского короля Карла XII. В июле 1710 года армия первого российского генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметьева вынуждает шведский гарнизон Рижской крепости под командованием Нильса Стромберга капитулировать. После этого знакового события, когда Лифляндия оказывается де-факто под властью России, отношение к православию в губернии существенно корректируется. После длительного перерыва в Риге появляются первые официальные православные храмы; например, на месте бывшей лютеранской гарнизонной кирхи была основана церковь Алексея Человека Божьего, поименованная так в честь небесного покровителя отца Петра I — царя Алексея Михайловича. В настоящее время это здание рижской католической церкви Марии Магдалины.

Создание первого храма

В первой половине XVIII века на территории Задвинья возникает постоянное рабочее поселение, в котором проживает большое количество православных. В 1770-е годы, после многочисленных просьб русских православных жителей этого рижского пригорода, начинаются интенсивные подготовительные работы по возведению православного храма. Напротив Карловых ворот на территории небольшого островка Кливерсгольм (ныне ставшего часть левобережья Даугавы), благодаря усилиям таких задвинских купеческих фамилий, как Глушковы, Савины, Пономарёвы, был приобретён земельный участок для воздвижения будущей церкви. В 1779 году в Смоленской губернии из сосновых брёвен рубится деревянная церковь, которая по окончании строительства была разобрана на части, загружена в Поречье на баржи и спущена по Каспле и Двине на выкупленное место. К 1780 году церковь была полностью собрана, началось её благоустройство. Внутри её совместно расписывали рижские, псковские и смоленские живописцы; был создан иконостас фряжского письма. 1 августа 1781 года первый православный храм рижского Задвинья был освящён во имя Святой Животворящей Троицы.

Однако в первой четверти XIX века церковь постепенно приходит в упадок: стены и пол ветшают, с иконостаса сходит краска. Причиной тому стали весенние половодья, во время которых подтоплялся фундамент и половой настил храма. Ситуация несколько улучшается с прибытием в Ригу епископа Иринарха, уделившего внимание бедственному положению задвинского храма и принявшего меры по его благоустройству в 1836 году. Первый рижский православный викарий Иринарх инициирует реставрацию обветшавшего иконостаса, замену утвари и обновление внутреннего убранства храма.

В 1843 году было получено благословение епископа Филарета (Гумилевского) на осуществление широкомасштабных ремонтных работ: были заменены ветхие брёвна, усовершенствован интерьер, обновлено железо на кровле. Значительная заслуга в проведении этого ремонта принадлежит рижскому купцу Афанасию Яковлеву, который в те годы занимал пост церковного старосты. Тем не менее, к началу 1850-х в церкви всё ещё не было отопления, а также существовали ощутимые проблемы, связанные с полом и потолком, хотя в период реставрации к храму была пристроена нарядная галерея с резным крыльцом.

В середине 1850-х годов новый епископ Рижский и Митавский, высокопреосвященный Платон (Городецкий), благословляет очередной ремонт Свято-Троицкой церкви. Было необходимо обустроить потолок, поставить печи, отштукатурить стены. Посильную помощь в проведении ремонтных работ обещал оказать тот же церковный староста Афанасий Яковлев. К сожалению, староста вскоре скоропостижно скончался, поэтому работы пришлось организовывать новому старосте Логинову. К концу 1850-х все запланированные работы были успешно выполнены.

Воздвижение нового храма

На рубеже 1850-х и 1860-х годов проведению богослужений в храме стал мешать шум, связанный с работой пристани, устроенной на Кливерсгольме, и возникшего неподалёку машиностроительного завода. Деревянные стены храма плохо защищали от шума, что стало серьёзным препятствием для функционирования церкви.

В 1865 году епископ Платон поддержал проект строительства кирпичного здания храма Святой Троицы. Однако Рижский городской магистрат тянул с рассмотрением этого вопроса более двадцати лет. Только в 1887 году, после вступления на Рижскую кафедру нового епископа Рижского и Митавского Арсения, было получено разрешение на строительство нового здания взамен обветшалого деревянного.

В общих чертах проект будущего церковного здания был разработан архитектором Иоганном Бауманом, который к этому моменту являлся автором двадцати зданий для православных храмов на территории Прибалтийских губерний, но после его неожиданной кончины реализацию проекта пришлось перепоручить инженеру Борису Мартыновичу Эппингеру, который продолжил совершенствовать разработанный Бауманом проект. Строительство осуществляли рижский купец второй гильдии Н. Воост и епархиальный зодчий Аполлон Николаевич Эдельсон, известный своим светским проектом — зданием рижской гостиницы «Метрополь». Ход работ контролировали священник П. Меднис, переведённый на должность настоятеля Троицко-Задвинского храма из Туккума, и староста купец Н. И. Пуков.

За отделку интерьеров взялся мастер церковной живописи П. Зыков, а изготовлением иконостаса было поручено специалисту в этой области Н. Муравьёву. В августе 1891 года был освящён участок территории у Лесной улицы, находившийся напротив Гагенсбергской пароходной пристани, а 25 мая 1892 года состоялась церемония закладки первого камня в основание будущего храма; при этом епископ Рижский и Митавский Арсений отслужил последнюю литургию и молебен в старой деревянной церкви. В своей речи он сказал:

Рижское Задвинье по населению равняется многим многолюдным городам Российской Империи. На нём красуются на лучших местах и высятся к небу несколько лютеранских церквей. Но нет на Задвиньи ни одной видной церкви, свидетельствующей здесь о торжестве господствующей в России православной веры. Несомненно, православие на Задвиньи существовало с давних времён. Уже более ста лет назад здесь было такое количество православных жителей, что для них надобно было построить православный храм. — Сегодня мы молились в бедном, ветхом, тесном деревянном храме, который построен был 113 лет тому назад. Пять лет назад в этот же день и в это же число я в первый раз совершил богослужение в этом храме, и тогда же в своём поучении прихожанам обратил их внимание на необходимость построения нового храма более благоприличного и вместительного; потом ещё несколько раз совершал я богослужение в том же храме и присутствовал среди прихожан задвинской Свято-Троицкой церкви. Каждый раз я старался при этом возбудить ревность в них к построению нового храма. Слова мои пали на добрую почву; о религиозной нужде рижских задвинских православных жителей узнали и другие православные жители г.Риги и даже дальних городов России; сочувственно отнеслись они к удовлетворению этой нужды: первой принесла свою жертву на построение нового храма в Риге за Двиной одна саратовская гражданка, уроженка г.Риги, крещённая в задвинском храме. Затем, задвинские прихожане, при участии прихожан других рижских церквей, собрали значительную сумму на приобретение места под постройку новой церкви (место для храма приобретено покупкой у частного лица за 12000 рублей). Кроме означенных собранных денег, Епархиальное ведомство имеет в своём распоряжении некоторую сумму на тот же предмет. И вот при этих средствах, с надеждой на Бога, в великий день праздника Святой Троицы и в день храмового праздника задвинских прихожан, торжественно полагаем основание нового храма на обширном и многолюдном рижском Задвиньи!»

Весной 1895 года было завершено фактическое обустройство интерьеров Свято-Троицкой церкви, а также подошло к концу воздвижение самого здания. Осенью того же года были возведены купола и поставлен крест. 5 ноября 1895 года храм во имя Святой Троицы был освящён Высокопреосвященным Арсением. Всего на постройку храма было употреблено около 60000 рублей, в том числе более тысячи рублей пожертвовал Иоанн Кронштадтский и 3000 рублей отпустил обер-прокурор Священного Синода К. П. Победоносцев. Были пожертвования деньгами и строительными материалами и от лютеран.

Архитектурная характеристика

Храм расположен на возвышении, близ берега Даугавы. Имеет форму креста, вместимостью на 800 человек; построен в старинном московском стиле, с четырёхгранным куполом, увенчанным 10 главками. Луковичная главка среднего купола и средняя главка трёхъярусной колокольни были позолочены. Наружный декор здания был оформлен в четырёх светлых тонах (золотистый, бирюзовый, сиреневый и розовый), в технике альфреско.

В интерьере храма были позолочены фрески, царские врата, колонны, пилястры и резные карнизы. В особом цветном киоте над главным входом в храм помещался образ новозаветной Святой Троицы, который был создан художником П. Зыковым на медной пластине по золотому чеканному фону. Особенного внимания заслуживают также иконы Божьей Матери и Христа Спасителя, находящиеся в серебряных позолоченных ризах. В. К. Саблер принёс в дар построенной церкви Святой Троицы икону Знамения Пресвятой Богородицы, помещённую также в серебряную позлащённую ризу.

Известен также колокол этой церкви, отлитый в мастерской московского фабриканта-литейщика Н. Д. Финляндского и преподнесённый в дар Рижской епархии; материалом для колокола служили медь и бронза, собранная со старых пушек на Брянском арсенале. В воскресный день 17 сентября 1895 года состоялся подъём освящённого колокола на колокольню храма.

Храм представляет собой единственный на территории современной Латвии архитектурный памятник в стиле старого московского церковного зодчества.

Литература

• [www.academia.edu/11291178/%D0%9F%D1%80%D0%B8%D0%B1%D0%B0%D0%BB%D1%82%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D1%80%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F_%D0%B2_%D0%BF%D0%B0%D0%BC%D1%8F%D1%82%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B0%D1%85_%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D1%82%D1%83%D1%80%D1%8B_1710-2010_ Прибалтийские русские: история в памятниках культуры]. Рига: Институт европейских исследований, 2010. — Ред. А. В. Гапоненко. — 736 с. — ISBN 978-9934-8113-2-6 — Стр. 66-68.

Отрывок, характеризующий Церковь Святой Троицы (Рига, Агенскалнс)

Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.