Осада Риги (1709—1710)

Осада Риги в 1709-1710 годах
Основной конфликт: Великая Северная война
Вид и план осады Риги 14 июля 1710 года. Иллюстрация «Книги Марсовой» А.-М. Малэ (2-е издание). Оттиск второй половины XVIII века
Дата	27 октября (6 ноября) 1709  — 4 (15) июля 1710 года
Место	Рига
Итог	взятие крепости русской армией после 232-дневной осады
Противники
Швеция Россия
Командующие
Н. Стромберг Пётр I Шереметьев Б. Н. Репнин А. И.
Силы сторон
13400 человек 563 пушек 66 мортир 12 гаубиц 40000 человек
Потери
неизвестно неизвестно

Осада Риги в 1709—1710 годах — военная операция русской армии в ходе Северной войны против шведских войск, оборонявшихся в крепости Рига. В результате операции Рига была захвачена русскими войсками.

Предыстория

После поражения шведов под Полтавой и капитуляции шведской армии у Переволочны Пётр I решил активизировать боевые действия в Прибалтике и дал указание фельдмаршалу Шереметьеву взять Ригу.

Переброска русской армии из-под Полтавы к Риге была сопряжена со значительными трудностями из-за начавшихся дождей и распутицы. В начале октября русские войска подошли к Динабургу. В Курляндию с целью разведки был послан отряд из трёх драгунских полков под командой Волконского. 15 (26) октября русские войска перешли границу шведской Лифляндии и двинулись вдоль Западной Двины к Риге. Основные силы шли по левому берегу реки, а четыре драгунских полка под командованием генерала Р. Х. Боура и донские казаки атамана Митрофана Лобанова — вдоль правого берега Западной Двины. 27 октября (6 ноября) русская армия блокировала Ригу и начала осадные работы.

Силы сторон

В начале ХVIII века Рига представляла собой одну из мощнейших крепостей в Европе с замком и цитаделью. Её окружали мощные стены, имевшие 5 бастионов, 2 равелина и 2 шанца, перед которыми находился ров с водой. Перед крепостью имелся форштадт, укреплённый земляным валом и палисадами. На противоположном берегу Западной Двины находился форт Коброншанц, прикрывавший наплавной мост через реку, усиленный четырьмя бастионами и одним полубастионом и также окруженный водяным рвом.

Гарнизон крепости под командованием генерала Нильса Стромберга насчитывал 13 400 человек при 563 пушках, 66 мортир и 12 гаубиц.

Русские войска осенью 1709 года насчитывали около 40 тысяч человек при 32 орудиях полевой артиллерии, к которым в ноябре присоединились ещё 18 орудий.

Ход осады

Осень — зима

При подходе русских войск Стромберг распорядился разрушить наплавной мост через реку и оставить Коброншанц, эвакуировав находившиеся там шведские войска в Ригу. В форте, занятом русскими войсками без единого выстрела, была установлена артиллерийская батарея. Кроме того, для того, чтобы исключить получение помощи шведам с моря, русские войска установили артиллерийские батареи по обоим берегам реки между Ригой и крепостью Дюнамюнде, расположенной в устье Двины. Для взаимодействия русских частей, расположенных по обеим сторонам реки в семи километрах выше Риги был наведён мост.

10 (21) ноября (по другим данным 9 (20) ноября) под Ригу на один день приехал Пётр I, который лично произвёл три выстрела по городу, положив тем самым начало продолжительной бомбардировки крепости. Первоначально бомбардировка была малоэффективной, так как русская полевая артиллерия не могла перебросить ядра через Двину. В конце ноября большая часть русской армии под командованием Шереметьева были отведены в Курляндию и расположилась на зимние квартиры в Митаве. Под Ригой остался лишь шеститысячный отряд под командованием Аникиты Репнина, который продолжил осадные работы.

2 (13) декабря осадные работы были завершены. К этому же времени под Ригу прибыла тяжелая русская артиллерия, которая расположилась в Коброншанце и начала разрушительный обстрел Риги. Особенно эффективным обстрел был 12 (23) декабря, когда загорелась башня рижской цитадели в которой находился пороховой погреб. В результате последовавшего взрыва погибло около 800 человек.

Весна — лето

11 (22) марта к осаждавшим Ригу войскам вернулся фельдмаршал Шереметев, который вновь возглавил осадные работы. В апреле к Риге приехал Алекасандр Меншиков, которому было поручено усилить укрепления осаждавшей армии, чтобы не допустить к осажденным войскам шведский флот. В результате его деятельности в устье Двины были построены новые укрепления, которые были вооружены 32 орудиями при 700 солдатах и 300 донских казаков с лодками. Кроме того, в двух километрах ниже Риги было построено ещё одно укрепление, названное в честь Меншикова Александршанц, а Двина была перекрыта свайным мостом, усиленным связанными цепями брёвнами. С двух сторон от моста были установлены пушки.

Уже 28 апреля (9 мая) шведский флот в составе девяти кораблей попытался прорваться к Риге со стороны Дюнамюнда, но попытка провалилась из-за противодействия русской артиллерии.

На следующий день все русские силы подтянулись с зимних квартир к Риге и расположились вокруг города: в районе Александршанца и нового моста расположилась дивизия А. Д. Меншикова, выше Риги — дивизия А. И. Репнина, непосредственно перед Ригой заняла позиции дивизия Л. Н. Аларта. Кроме того, части Репнина и Аларта занимали противоположный берег реки у Коброншанца и новых укреплений ниже по течению. 10 (21) мая к Риге подошла осадная артиллерия во главе с генералом Я. В. Брюсом.

В мае среди осаждавших и осаждённых вспыхнула эпидемия чумы.

27 мая (7 июня) русским командованием были поручены агентурные сведения о том, что шведы планируют перебросить из Сконе 20-ти тысячный корпус под командованием генерала Штейнбока для деблокирования Риги. К этим войскам планировалось присоединить семитысячный отряд генерала Крассау. Для противодействия десанту было принято решение занять предместье Риги продолжить её бомбардировку с позиций в непосредственной близости. 30-31 мая (10-11 июня) два русских отряда общей численностью 2400 человек под командованием бригадира Штафа и полковника Ласси с боем заняли рижское предместье, после чего в нём были установлены три русских батареи с 14 мортирами.

В середине июня к Динамюнду прибыла шведская эскадра из 24 кораблей, которая попыталась высадить десант и прорваться к Риге. Высадить десант шведам не удалось из-за противодействия русской артиллерии, а три шведских корабля, которые 9 (20) июня смогли прорваться к Риге под огнём были вынуждены вернуться к Дюнамюнде, после чего шведская эскадра ушла в море.

На следующий день шведы запросили перемирия на три дня, но по истечении этого срока капитулировать отказались. Русские начали усиленную бомбардировку Риги — с 14 (25) по 24 июня (5 июля) было выпущено 3388 бомб. Шведы вновь запросили перемерия и спустя двое суток, 4 (15) июля Рига капитулировала. В этот же день в Ригу через Песочные ворота во главе с генералом А. И. Репниным вступили Ингерманландский, Киевский, Астраханский, Сибирский, Казанский и Бутырский пехотные полки. 12 (23) июля в город торжественно въехал генерал-фельдмаршал граф Б. П. Шереметев.

Потери

Русская армия захватила всю шведскую артиллерию (561 пушку, 66 мортир, 7 гаубиц). В плен сдались остатки гарнизона — 5132 человека, из которых 2905 были больны. Часть шведов была обменена на русских военнопленных, захваченных в 1700 году под Нарвой, остальные были отпущены просто так.

Первичные источники

• [www.memoirs.ru/rarhtml/1005Sederberg.htm Седерберг Г. Бывшего полкового священника, магистра Генриха Седерберга, заметки о религии и нравах русского народа во время пребывания его в России с 1709 по 1718 год / Пер. по рукописи со швед. А. А. Чумикова // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских, 1873. — Кн. 2. — Отд. 4. — С. I—II, 1—38.]

Вторичные источники

• [voin.russkie.org.lv/sv_na_territorii_latvii.php Олег Николаевич Пухляк «Северная война на территории Латвии»]
• [history.milportal.ru/2011/06/artillerijskoe-obespechenie-osady-rigi-russkimi-vojskami-v-1709-1710-gg/ Артиллерийское обеспечение осады Риги русскими войсками в 1709—1710 гг]

Отрывок, характеризующий Осада Риги (1709—1710)

– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.