Сражение у бухты Кёге (1710)

Сражение у бухты Кёге
Основной конфликт: Великая Северная война
Последний бой Данеброга, картина датского художника Христиана Мэльстеда (1862—1930)
Дата	4 октября 1710 года
Итог	победа Дании
Противники
Дания Швеция
Командующие
Ульрик Кристиан Гюлленлёв Ханс Вахтмейстер
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Сражение у бухты Кёге (швед. Slaget i Køge bukt) — морское сражение, состоявшееся 4 октября 1710 года (24 сентября по Шведскому календарю) в ходе Великой Северной войны между датским флотом под командованием адмирала Ульрика Кристиана Гюлленлёве и шведским флотом под командованием адмирала Ханса Вахтмейстера.

История

С повторным вступлением Дании в войну её армия высадилась на Скандинавском полуострове, блокируя с суши шведскую морскую базу Карлскруну, но после поражения при Хельсингборге она была вынуждена отступить на континент. В то же время выйти шведскому флоту под командованием генерал-адмирала графа Вахмейстера не удавалось, так как датский флот крейсировал перед входом в эту гавань. В сентябре 1710 года датчане пошли в Данциг, чтобы перевезти туда 6000 человек русских войск; но во время жестокого шторма они потерпели столь тяжёлые аварии, что 4 линейных корабля были совершенно выведены из строя. Корпуса кораблей, и особенно такелаж, сильно страдали во время штормов. Тем не менее, в начале октября датские корабли были снова в готовности, хотя и не с полностью устранёнными повреждениями.

Датский флот адмирала Гюлленлёве стоял на якоре в юго-восточном конце наружной бухты Кёге, на 10 саженной глубине. Флот располагал 26 линейными кораблями с 1700 орудиями, 5 фрегатами, 13 мелкими судами и 40 пустыми транспортами, с командой 10 000 чел. Флаг адмирал держал на трёхдечном 90-пушечном корабле «Элефант».

21 сентября шведский адмирал Вахмейстер вышел в море с 21 линейными кораблями (более 1500 орудий), несколькими фрегатами и мелкими судами. Флаг командующего развевался на трёхдечном 96-пушечном корабле «Гата Леве». Главные силы шведов направились к Зунду.

Датский адмирал, зная о выходе вражеского флота почти за 2 недели, проявил полную беспечность. Датчане не выслали ни одного корабля на разведку, так что 4 октября появление шведского флота было совершенно неожиданным, датский флот у своих же берегов оказался застигнутым врасплох неприятельским флотом. Сначала датчане приняли неприятельские корабли за коммерческие. Но как только ошибка выяснилась, Гюлленлёве был вынужден приказать обрубить канаты, чтобы успеть выстроить боевую линию; он лег на курс северо-восток, в бейдевинд правым галсом. Для этого датчанам пришлось несколько спуститься, благодаря чему расстояние между ними и шведами увеличилось.

Когда Вахмейстер приблизился на 15 кабельтовых, он привел к ветру, чтобы отрезать неприятелю путь в Зунд. Вскоре после двух часов пополудни его флагманский корабль и близ идущие корабли открыли огонь по головному датскому кораблю, 96-пушечному «Данеброг», шедшему несколько на ветре. Корабль загорелся (возможно, что от огня собственных орудий) и угрожал поджечь ближние корабли и находившиеся под ветром транспорты. Командир Ивер Хвитфельд мог бы спасти корабль и команду, если бы он повернул под ветер и выбросился со своим кораблем на берег. Но при проходе мимо подветренных кораблей они легко могли бы быть подожжены. Чтобы этого избежать и не расстраивать боевой линии, герой-командир решил принести себя и своих людей в жертву и стал на якорь между обоими неприятельскими флотами. Около 4 часов «Данеброг» взлетел на воздух; из 700 человек команды, из-за очень свежей погоды, удалось спастись только троим.

Сражение закончилось этим первым коротким боем на контр-галсах, в котором даже не принял участие весь флот, ибо свежая погода очень затрудняла стрельбу. Два шведских корабля: 84-пушечная «Princessa Ulrika» и 96-пушечный «Tre Kronor» сели на мель южнее Драгера. В 5 часов оба флота стали на якорь у Стевнс Клинта, близко друг от друга, где оставались и на следующий день. Шведы спасли команды обоих ставших на мель кораблей, а сами корабли сожгли. Вахмейстеру удалось захватить транспорты, возвращавшиеся из Данцига пустыми; ночная атака брандеров не удалась.

Итоги боя

При стихающем ветре шведский адмирал 7 октября пошёл обратно, по-видимому, из-за недостатка провизии и своей сравнительной слабости, его флот имел на 5 линейных кораблей меньше. Возможно также, сыграл свою роль и преклонный возраст (70 лет) адмирала, он уже не обладал должной энергией. Кроме того, он намеревался помешать перевозке русских войск и обеспечить посылку шведских войск в Померанию. Датский флот за ним не последовал, несмотря на то, что время года не было ещё слишком поздним; вероятно, ещё и тяжёлые повреждения, понесенные датскими судами во время последнего шторма, принудили их быть осторожными. Датчане тоже скоро вернулись на зимовку.

Литература

• Штенцель Альфред. [militera.lib.ru/h/stenzel/index.html История войн на море] = A.Stenzel - H.Kirchoff, Seekriegsgeschichte in ihren wichtingsten Abschnitten mit Berucksichtigung der Seetaktik, sv. I-VI, Hannover, 1907.-1911. — В 2-х т. — Москва: Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. — 704, 800 с. — 5000 экз.

Отрывок, характеризующий Сражение у бухты Кёге (1710)

Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.