Русский поход Карла XII

Русский поход Карла XII — начат летом 1708 года шведским королём в ходе Северной войны с целью разгрома русской армии, свержения русского царя Петра I и расчленения Русского царства. Закончился разгромом шведской армии под Полтавой 27 июня (8 июля) 1709 года и пленением остатков армии под Переволочной 30 июня (11 июля) 1709 года.

Предыстория

После поражения русской армии при Нарве в 1700 году Карл XII обратился против саксонского курфюрста и польского короля Августа II, нанося ему одно поражение за другим.

Завоевание Ингерманландии, основание Петром I в устье Невы нового города-крепости Санкт-Петербург (1703) и успехи русских в Курляндии (1705) побудили Карла XII принять решение после разгрома Августа II вернуться к действиям против России и захватить Москву. В 1706 году Август II потерпел тяжёлое поражение и лишился короны Речи Посполитой.

Карл XII почти год простоял в Саксонии. В августе 1707 года шведская армия выступила на восток. Пройдя через Польшу, она в январе 1708 года подошла к Гродно, затем всю весну квартировала в районе западнее Минска, получая подкрепления и ведя боевую подготовку. Наконец, в июне 1708 года Карл XII начал поход против России.

Пётр I всячески пытался заключить мир со Швецией. Его главным условием было оставление Ингерманландии за Россией. Однако Карл XII отклонял предложения Петра, переданные через посредников, желая наказать русских.

Цели Русского похода Карла XII

Начиная поход против России, Карл XII ставил перед собой следующие цели:

• полное уничтожение государственной самостоятельности Русского государства;
• утверждение вассалом на русском троне либо сына короля Яна III Собеского Якуба Собеского, либо, «если заслужит», — царевича Алексея;
• отторжение от Москвы Пскова и Новгорода и всего севера России в целом;
• присоединение Украины, Смоленщины и других западнорусских территорий к вассальной, покорной шведам Польше,
• разделение остальной России на удельные княжества.

Окружение Карла находилось в неведении относительно его планов. По мнению историка Эрнста Карлсона (1880), первоначальный план шведского короля предусматривал взятие Пскова совместно с курляндской и финской армиями А. Л. Левенгаупта и Г. Либекера. Нападению должны были подвергнуться также Нарва и Санкт-Петербург. Решающая битва должна была состояться между Псковом и Новгородом. В другом варианте следовало наступать на Москву одновременно с литовской армией с юга.

Этот план был пересмотрен в Сморгони в 1708 году: под влиянием сведений о серьёзном недовольстве в России политикой Петра Карл XII сделал вывод о своевременности прямого удара на Москву. На это решение повлияло мнение молодых амбициозных генералов А. Спарре и А. Лагеркруна, а также недооценка прогресса русской армии. К весне 1708 года замысел Русского похода Карла XII окончательно оформился, в нём учитывались корпус А. Л. Левенгаупта, польские и литовские союзники, казаки Мазепы, татары и турки.

Одновременно Карл XII организовал нападение на Архангельск и поход генерала Г. Либекера на Санкт-Петербург, в котором сам Либекер атаковал со стороны Финляндии, генерал Н. Стромберг — со стороны Эстляндии. Все эти диверсии окончились неудачей.

Стратегия русского командования

Пётр I понимал неизбежность наступления шведов вглубь России. После того как русская армия избежала разгрома под Гродно (1706), вскоре после приезда царя 28 декабря 1706 года в польский город Жолкиев состоялся военный совет. На вопрос, «…давать ли с неприятелем баталии в Польше, или при своих границах» — решено не давать (если такое несчастие случится, трудно учинить ретираду), «и для того положено дать баталию при своих границах, когда того необходимая нужда будет; а в Польше на переправах, и партиями, так же оголожением провианта и фуража, томить неприятеля, к чему и польские сенаторы многие в том согласились».

3 января 1707 года царь указал оповестить все население в 200-вёрстной полосе от Пскова до Гетманщины («от границ на двести вёрст поперёг, а в длину от Пскова чрез Смоленск до Черкасских городов»), чтобы с весны как можно дальше от дорог намечались «крепкие укрытия» для людей, скота и места для сена, а также ямы для хранения зерна. От Чудского озера через леса Смоленщины и Брянщины прокладывалась огромная «линия Петра I» — рубились засеки, в полях отсыпались валы. Позади «линии Петра» предполагалась рокадная дорога в 90 шагов шириной с мостами и гатями для переброски колонн вдоль фронта по четыре человека в ряд. На земле Великого княжества Литовского у Орши по обеим сторонам Днепра с 1706 года делались мосты, «транжаменты», которые «замётывались» звеньями и рогатками. Регулярная правительственная и военная почта связала все города на востоке Белоруссии.

Крупные русские города Москва, Смоленск, Новгород, Псков, Великие Луки, Брянск обращались в крепости, не подлежащие капитуляции. Указ об обороне столицы был издан ещё 25 апреля 1707 года. Выезд из Москвы без разрешения запрещался. Москвичам предписывалось свозить хлеб для хранения в Кремль, чтобы не пришлось сжигать его во время осады. Жителям разъясняли, что и в прежние времена «от бездельных татар» воздвигали Земляной город и копали в Кремле колодцы. Сформировали «Московскую регулярную армию». Все распоряжения подлежали беспрекословному выполнению «как в день судный».

На всем западе России, начиная от границы по Новгородской, Смоленской, Калужской и Серпуховской дорогам и вплоть до Москвы, мосты исправлялись, а радиальные пути к столице засекались через каждые 5 вёрст по версте. С железоделательных заводов ядра, бомбы, гранаты, пушки переправлялись на восток. Население обязывали свозить свой «провиант и пожитки» в Смоленск, Великие Луки, Псков, Новгород и Нарву, «понеже под нужной час будут все палить». Провианта в городах должно быть на 5 месяцев, «дабы по всем дорогам нашему войску было пристанище». Можайск и Тверь крепили пушками, палисадами и дополнительными людьми из уездов. Тех, кто не имел ружей, в города не пускали. В Петербурге царь приказал укрепить палисадом и брустверами кронверк Петропавловской крепости.

Смоленск с гарнизоном численностью 6631 человек превратился в крупнейшую военную базу со складами муки, круп, сухарей и фуражного зерна.

В 1708 году Пётр I из опасения, что Карл XII может отнять у него Лифляндию, приказал срыть крепостные укрепления Дерпта.

Положение Петра I осложнялось внутренними смутами: вскоре после усмирения Астраханского бунта (1706) возник мятеж казаков К. Булавина на Дону (1707–08). Позже важным фактором стал переход гетмана И. С. Мазепы и запорожских казаков на сторону Карла XII.

Отречение от престола Августа II в 1706 году привело к тому, что великолитовская армия стала на сторону шведского ставленника Станислава Лещинского. Летом 1707 года русской армии, стоявшей в Великом княжестве Литовском по соглашению с Августом II, пришлось брать приступом Быхов.

В 1707 году Петр I назначил губернатором (воеводой) в Киев распорядительного Д. М. Голицына.

Силы сторон

К началу Русского похода шведская армия достигла численности 120 тыс. человек:

• свыше 35 тыс. в главной армии Карла XII
• около 15 тыс. в Лифляндии под началом А. Л. Левенгаупта
• 8 тыс. оставлены в корпусе Э. Д. фон Крассова в Польше
• 15 тыс. — в корпусе Г. Либекера в Финляндии
• еще 42 тыс. человек оставались гарнизонами в Лифляндии, Померании и Швеции.

В распоряжении русского командования была армия из двух группировок: полевая армия в 83 тыс. человек генерал-фельдмаршала Б. П. Шереметева и ингерманландский корпус Ф. М. Апраксина у Петербурга в 24,5 тыс. человек. В то же время в полевой главной армии был корпус генерала Р. Х. Баура (16,5 тыс. человек), который стоял в Дерпте с таким расчетом, что в случае нужды он должен присоединиться либо к главной армии Б. П. Шереметева, либо к Ф. М. Апраксину.

Кампания в Великом княжестве Литовском

5 (16) июня 1708 года (6 июня по шведскому календарю) шведы, усилившись до 38 тысяч человек, покинули лагерь в Радошковичах близ Минска и медленно (вследствие плохих погодных и дорожных условий) двинулись к Днепру.

Русские старались не дать шведам переправиться через реку Березина и ждали их у Борисова, но Карл XII обманул их ожидания и беспрепятственно переправился через Березину у местечка Березино 18 (29) июня.

Медленное продвижение шведов на восток дало время русской армии собраться перед Днепром, однако поражение при Головчине 3 (14) июля 1708 года (4 июля по шведскому календарю) не позволило ей защитить линию Днепра. Карл XII занял Могилёв и переправился на левый берег Днепра.

Дальнейшее продвижение шведской армии на восток сопровождалось мелкими стычками (при Добром, при Раёвке), однако русская армия избегала генерального сражения. При этом шведы в полной мере ощутили «оголожение» в провианте и фураже, чему немало способствовало белорусское крестьянство, которое прятало хлеб, корм для лошадей, убивало фуражиров.

Проклятья местного населения сыпались и на русскую армию и «её червя» — А. Д. Меншикова, который «выедал» всё, что можно, где бы ни появлялся. В сентябре 1708 года с целью лишения базы противника русская армия сожгла Витебск, Оршу, Дубровно, Горки, Дрибин и Могилёв.

После боя у Раёвке Карл XII простоял несколько дней в Старышах (11-13 сентября 1708 года по шведскому календарю). Шведский генерал-квартирмейстер Аксель Гилленкрок описывает размышления короля о различных вариантах продолжения кампании:

• Продолжать поход на Москву — невозможно, так как русская армия, если будет принуждена отступать, все сожжёт и уничтожит при своём отступлении.
• Отступить за Днепр и расположиться в Витебском воеводстве. При обсуждении этого варианта фельдмаршал К. Г. Реншильд заметил Гилленкроку: «Король не согласится на это. Неприятель стоял там на квартирах всю зиму, даже до июня, следовательно или мало, или вовсе не найдем ни провианта, ни фуража…» А министр Пипер сказал следующее: «Король не воротится за Днепр. Он почтет это посрамлением…»
• Третья дорога ведет в Северский край, где можно найти достаточное количество припасов. На это Пипер сказал: «Если же Король решится идти в Северский край, то я думаю, что русские не осмелятся жечь всё, как жгут теперь, и что казаки перейдут к нам».

На военном совете, в котором участвовали, кроме Карла XII, фельдмаршал К. Г. Реншильд, 1-й министр короля Пипер и генерал-майор Ю. Мейерфельдт, было принято решение повернуть шведскую армию в Северскую Украину, не дожидаясь подхода корпуса Левенгаупта, шедшего из Прибалтики.

Одним из последствий этого решения был разгром корпуса Левенгаупта при Лесной 28 сентября (9 октября) 1708 года.

Кампания на Украине

Шведская армия, повернув на юг, направилась в Гетманщину; в районе Стародуба к ней присоединились остатки разгромленного корпуса Левенгаупта (6700 чел.).

В конце октября Петру I стала известна измена гетмана И. С. Мазепы и его переход на сторону шведского короля. В ответ А. Д. Меншиков 2 ноября захватил и разорил гетманскую ставку Батурин.

Карл XII, переправившись после короткого боя у Мезина через Десну, стал в окрестностях сожженного Батурина, затем направил армию на зимние квартиры в Ромны и Гадяч. В середине декабря по приказу короля шведская армия начала смену зимней квартиры и двинулась к Гадячу. Однако русские упредили короля и сожгли Гадяч.

В январе 1709 года Карл XII осадил небольшую крепость Веприк, которая стоила шведам больших потерь. Далее он взял Опошню, Котельву; русские отошли к Ахтырке, уничтожив предместье для облегчения обороны. В феврале 1709 года Карл отступил от Ахтырки и отправился назад в Гетманщину, имея сражение у Красного Кута.

После того как в середине февраля 1709 наступила жестокая распутица, Карл XII с армией вернулся со Слободчины на Гетманщину.

Постоянные марши, стычки и необычно суровая зима способствовали большим потерям в шведской армии и снижению её боевого духа.

Полтавская битва

В апреле 1709 года шведская армия подошла к Полтаве и осадила крепость. Попытки русского командования снять или хотя бы ослабить осаду не увенчались успехом. К концу мая 1709 года у Полтавы собрались обе противоборствующие армии. Оба монарха готовились к генеральному сражению.

27 июня (8 июля) 1709 года в Полтавской битве шведская армия была разгромлена. Капитуляцию у Переволочной остатков шведской армии 30 июня (11 июля) 1709 года можно посчитать окончанием Русского похода Карла XII. Только Карл XII с небольшим отрядом сумел укрыться на территории Османской империи.

Итоги

Разгром шведской армии привёл к перелому в Северной войне в пользу России и её союзников. Международный авторитет русского царя Петра I и русской армии резко вырос.

Литература

• [militera.lib.ru/h/tarle2/index.html Е. В. Тарле. Северная война и шведское нашествие на Россию (1958)].
• П. Энглунд. [militera.lib.ru/h/englund_p/ Полтава: Рассказ о гибели одной армии.] — М: Новое книжное обозрение, 1995. — 288 с. ISBN 5-86793-005-X
• [memoirs.ru/texts/Gillenkrok1844.htm Гилленкрок А. Сказание о выступлении его величества короля Карла XII из Саксонии и о том, что во время похода к Полтаве, при осаде её и после случилось / Пер. с нем., введ. и примеч. Я. Турунова // Военный журнал, 1844. — № 6. — С. 1-105.]
• В. А. Артамонов. [zapadrus.su/tag/битва%20при%20лесной.html Заря Полтавской победы – битва при Лесной. 2008.].

Отрывок, характеризующий Русский поход Карла XII

– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.