Цирульников, Пётр Гаврилович

Пётр Гаврилович Цирульников
Дата рождения	3 сентября 1900(1900-09-03)
Место рождения	деревня Кирилловка, Мосальский уезд, Калужская губерния, Российская империя
Дата смерти	28 января 1985(1985-01-28) (84 года)
Место смерти	Москва
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1919—1957 (с перерывом)
Звание
Командовал	51-я стрелковая дивизия
Сражения/войны	Гражданская война в России, Советско-польская война, Советско-финская война, Великая Отечественная война
Награды и премии

Пётр Гаврилович Цирульников (1900—1985) — советский военачальник, генерал-майор (1940), участник Гражданской, советско-польской, советско-финской и Великой Отечественной войн. В 1941 году попал в немецкий плен, бежал из него. В 1944 году репрессирован, реабилитирован в 1953 году.

Биография

Пётр Цирульников родился 3 сентября 1900 года в деревне Кирилловка Мосальского уезда Калужской губернии в семье плотника. После окончания сельской школы работал пастухом, плотником, чернорабочим. В феврале 1919 года Цирульников добровольно пошёл на службу в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. Принимал участие в Гражданской войне, в боевых действиях против финских войск в районе Ладожского озера. В 1920 году Цирульников принимал участие в советско-польской войне, был ранен в руку.

В 1924 году Цирульников окончил пехотную школу в Тамбове, командовал рядом стрелковых подразделений. В 1930 году он окончил высшие командные курсы «Выстрел», после чего до 1936 году командовал различными стрелковыми подразделениями. В 1937—1939 годах Цирульников командовал стрелковым полком 51-й стрелковой дивизии Ленинградского военного округа. 16 августа 1938 года ему было присвоено звание полковника, 4 ноября 1939 года — комбрига. В 1939 году Цирульников был назначен командиром этой дивизии. На этой должности принимал участие в советско-финской войне. 4 июня 1940 года ему было присвоено звание генерал-майора.

В октябре 1941 года, во время Великой Отечественной войны, попал в плен, но вскоре бежал из лагеря в Днепропетровской области. 11 ноября 1941 года Цирульников вышел в расположение советских войск. 18 февраля 1942 года он был арестован по обвинению в преступном руководстве войсками и потере управления. На допросах генерал признал свою вину не только в том, в чём обвинялся, но и в том, что, находясь в плену, сотрудничал с противником, выдавая ему служебную информацию. Однако то, что он был завербован германской разведкой, Цирульников категорически отрицал. 29 января 1944 года он был уволен из рядов Красной Армии. В течение десяти лет Цирульников без суда и следствия находился в заключении, после чего он был осуждён к 12 годам лишения свободы по статье 193-17 п. «б».

28 августа 1953 года Цирульников был реабилитирован и восстановлен в звании и в рядах вооружённых сил. В 1954 году он окончил Высшие академические курсы при Военной академии Генерального штаба. В 1955—1957 годах был начальником военной кафедры Московского авиационного института. 9 января 1957 года Цирульников вышел в отставку по болезни. Умер 28 января 1985 года в Москве.

Награды

• Орден Ленина (1954)
• 2 ордена Красного Знамени (1938, 1940).
• Медаль «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии»

Литература

• Свердлов Ф. Д. Советские генералы в плену. — М.: Изд-во фонда «Холокост», 1999. — С. 246.

Отрывок, характеризующий Цирульников, Пётр Гаврилович

– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.