Шифф, Джейкоб

Джейкоб Генри Шифф
Jacob Henry Schiff
Имя при рождении:	Якоб Шифф
Род деятельности:	банкир, филантроп и общественный деятель
Дата рождения:	10 января 1847(1847-01-10)
Место рождения:	Франкфурт-на-Майне
Гражданство:
Дата смерти:	25 сентября 1920(1920-09-25) (73 года)
Место смерти:	Нью-Йорк
Супруга:	Тереза Леб
Дети:	Сын Мортимер и дочь Фрида
Награды и премии:

Джейкоб Генри (Якоб Генрих) Шифф (англ. Jacob Henry Schiff, нем. Jakob Heinrich Schiff; 10 января 1847, Франкфурт-на-Майне — 25 сентября 1920, Нью-Йорк) — американский банкир еврейского происхождения, филантроп и общественный деятель.

Биография

Родился во Франкфурте-на-Майне в именитой раввинской семье, связанной с домом Ротшильда, которая дала ему превосходное религиозное и светское образование. В 1865 году эмигрировал в США. Работал в банке Kuhn, Loeb & Co. В 1875 году женился на дочери одного из владельцев банка (Соломон Лёба) — Терезе — и вошёл в дело тестя, заняв пост управляющего банком в 1885 году. Банк стал одним из самых успешных в США и участвовал в финансировании многих крупных проектов в разных отраслях промышленности и строительстве железных дорог.

Шифф был одним из лидеров еврейской общины в США, финансировал многие проекты, такие как создание Еврейской теологической семинарии, Хибру юнион колледж, еврейского отдела в публичной библиотеке Нью-Йорка. Филантропическая деятельность Шиффа распространялась и на целый ряд нееврейских учреждений и проектов; он жертвовал крупные суммы американским университетам, Американскому Красному Кресту, бойскаутам Америки и т. д. Шифф был вице-президентом Торговой палаты США, входил в городской совет Нью-Йорка по образованию, занимал многие почётные посты.

Участие в политике

В 1904 году Шифф удостоился аудиенции у английского короля Эдуарда VII.

За свою поддержку Японии во время Русско-японской войны в 1905 году был награждён японским орденом Священного сокровища, а в 1907 году — орденом Восходящего солнца.

На президентских выборах 1909 года поддерживал Уильяма Тафта.

В 1914 году стал одним из создателей Американского еврейского распределительного комитета («Джойнт»).

Выступал против сионизма, считая эту идею утопичной, однако, когда британское правительство в 1917 году опубликовало Декларацию Бальфура, Шифф поддержал её.

Шифф и Россия

Большинство авторов, обращавшихся к теме еврейского движения и американо-российских отношений конца XIX — начала XX вв., характеризуют Джейкоба Шиффа как яростного противника русского самодержавия, что в первую очередь было связано с политикой царского правительства по отношению к евреям. Для давления на российские власти с целью вынудить их прекратить ущемление прав еврейского населения Шифф активно использовал свой авторитет и влияние в американском банковско-финансовом секторе, перекрывая доступ России к получению внешних займов в США, участвовал в финансировании японского правительства в ходе Русско-японской войны, а также выступал с внешнеполитическими инициативами, способными привести к ухудшению американо-российских отношений.

Наоми Коэн (англ. Naomi Wiener Cohen), биограф Джейкоба, называла отношение Шиффа к царской России своего рода «личной войной, продолжавшейся с 1890-х до 1917 года,… которая с годами усиливалась и превращалась во всепоглощающую страсть, причины которой лежали куда глубже… Банкир настойчиво сравнивал положение евреев в России с библейской историей Египетского исхода, а себя самого, без сомнения, видел новым Моисеем… и именно крестовому походу против России обязан Шифф своему возвышению на невиданную прежде для еврейского лидера высоту». При этом отмечается, что после Февральской революции отношение Шиффа к России изменилось — он приветствовал Временное правительство, отменившее вероисповедальные ограничения, и обеспечил финансовую поддержку его военного займа.

В ряде источников указывается на возможную причастность Шиффа к финансированию русской революции в начале XX в. Особенно широко, по выражению современного исследователя А. Миндлина, эта тема обсуждалась «правомонархическими эмигрантскими кругами». Он же отмечает, однако, что источники, которые могли бы убедительно доказать либо опровергнуть эти обвинения, так и не были представлены Более того, французский историк Леон Поляков указывал на существование фальсифицированных материалов, имевших целью доказать участие Шиффа в финансировании российских революционных организаций. Британский историк Норман Кон рассказывал, что в сентябре 1919 года одна из монархических газет в Ростове-на-Дону напечатала подложный документ, согласно которому большевики якобы получили многомиллионную субсидию от Шиффа, что помогло им довести революцию до победного конца.

Положение российских евреев привлекло к себе внимание Шиффа ещё в ходе погромов 1881 года. К началу XX века к арсеналу средств, которые были выработаны американской еврейской общиной в борьбе за права евреев в других странах ещё в середине XIX века, таких как формирование соответствующего общественного мнения и давление на американское правительство, Шифф добавил нечто абсолютно новое — попытки дипломатической изоляции России, в особенности посредством международного финансового давления.

В начале 1890-х годов Шифф некоторое время помогал финансировать издание ежемесячного журнала «Свободная Россия» («англ. Free Russia») — органа Общества американских друзей российской свободы, которое, среди прочего, тайно раздавало «умеренные пособия» членам партии эсеров. В это время Шифф тесно сошёлся с Джорджем Кеннаном. Несомненно, что эта связь поставила на повестку дня более общую задачу, чем просто улучшение положения российских евреев — свержение династии Романовых. По мнению Наоми Коэн, Шифф оставался озабоченным прежде всего облегчением положения еврейского населения, но почему бы не объединить выполнение этой задачи с более широкой стратегической целью демократизации России?

В 1890 году, во время визита российского военного корабля в порт Нью-Йорка, Шифф организовал кампанию бойкота со стороны еврейской общины города.

Сирус Адлер англ. Cyrus Adler вспоминал, как в начале февраля 1904 года Шифф пригласил в свой дом еврейских общественных деятелей и заявил им: «В ближайшие 72 часа начнётся война между Японией и Россией. Ко мне обратились с просьбой предоставить займы Японскому правительству. Я хочу услышать Ваше мнение, как смогут такие действия повлиять на положение наших единоверцев в России». На встрече, судя по всему, было принято положительное решение, а Шифф не испытывал раскаяния за тот урон, который нанёс российскому режиму. С началом войны управляемый Шиффом американский синдикат в составе его банкирского дома «Кун, Леб и К°», Национального и Коммерческого банков, не только выпустил два англо-американских займа для японского правительства на сумму около 110 миллионов долларов (половина этой суммы была размещена синдикатом Шиффа), чем сыграл значительную роль в финансировании Японии и обеспечении её победы в войне, но и активно и успешно препятствовал размещению займов России на американском рынке, удерживая тем самым другие американские банки от кредитования российского правительства.

На встрече американских банкиров, проходившей в то же время, Шифф произнёс эффектную речь, призывая своих коллег к бойкоту российских займов, в которой, помимо прочего, сообщил, что составил завещание, запрещающее его банкирскому дому кредитовать «антисемитскую Россию» даже после его смерти. Шифф также финансировал проект Джорджа Кеннана по распространению революционной литературы в лагерях русских военнопленных в Японии. Проект был хорошо законспирирован, и о нём ничего не было известно до марта 1917 года, когда сам Кеннан публично поведал о нём журналистам. По словам Кеннана, в лагеря завозились «тонны революционной литературы», и из них в Россию вернулось 50 тысяч «пламенных революционеров».

Российское правительство, неся урон от действий Шиффа, попыталось перетянуть его на свою сторону или, по меньшей мере, нейтрализовать его. Министр внутренних дел В. К. Плеве пригласил Шиффа в Россию. Шифф выдвинул два условия: 1) он должен получить официальное приглашение от министра; 2) русские визовые законы должны быть изменены, еврей Шифф должен въехать в Россию на общих основаниях, а не по специальному разрешению. Шифф рассматривал изменение визового закона как первый шаг на пути к равноправию российских евреев. Пока шёл обмен письмами, на Плеве было совершено удачное покушение. Шифф назвал убийство Плеве «Божьей карой».

Примерно в то же время (ориентировочно, 1904 год) с Шиффом встречался финансовый агент российского правительства еврей Г. А. Виленкин, который, используя свои национальные и даже отдалённые родственные связи, пытался договориться с Шиффом о прекращении его помощи русскому революционному движению. Шифф, признавая поступление через него средств на революционную деятельность, отказался пойти на такое соглашение с русским правительством, заявив, что предложение Виленкина запоздало и, кроме того, «с Романовыми мир заключён не может быть».

Во время русско-японских мирных переговоров, проходивших в САСШ летом 1905 года, Шифф во главе депутации еврейских банкиров по меньшей мере один раз встречался с главой русской делегации — председателем совета министров С. Ю. Витте. Витте так вспоминал об этой встрече в своих мемуарах:

Что касается депутации еврейских тузов, являвшихся ко мне два раза в Америке говорить об еврейском вопросе… В депутации этой участвовали Шифф (кажется, так), глава финансового еврейского мира в Америке, доктор Штраус (кажется, бывший американский посол в Италии), — оба эти лица находились в очень хороших отношениях с президентом Рузевельтом, — и ещё несколько других известных лиц.

Они мне говорили о крайне тягостном положении евреев в России, о невозможности продолжения такого положения и о необходимости равноправия.

Я принимал их крайне любезно, не мог отрицать того, что русские евреи находятся в очень тягостном положении, хотя указывал, что некоторые данные, которые они мне передавали, преувеличены, но по убеждению доказывал им, что предоставление сразу равноправия евреям может принести им более вреда, нежели пользы. Это мое указание вызвало резкие возражения Шиффа…

— Витте С. Ю. 1894 — октябрь 1905: Царствование Николая II, глава 45 (27) // [az.lib.ru/w/witte_s_j/text_0050.shtml Воспоминания]. — М.: Соцэкгиз, 1960. — Т. 2. — С. 440. — 75 000 экз.

Историк А. Н. Боханов пишет, что во время портсмутских переговоров Шифф явился к главе русской делегации С. Ю. Витте и недвусмысленно угрожал тому — в случае неснятия административно-юридических ограничений для евреев — революцией в России. Американские журналисты, освещавшие встречу еврейской делегации с Витте, указывали на главенствующее место Шиффа в делегации и на то, что он занимал самую непреклонную позицию. Они передавали содержание разговора, состоявшегося между Шиффом и Витте. На просьбу Витте о том, чтобы американские евреи убедили их русских соплеменников не идти в ряды революционеров, Шифф ответил, что это не в силах первых и что российские евреи идут в ряды революционеров потому, что надеются установить в России республиканскую форму правления, которая и даст им равные права, раз царское правительство такие права им дать отказывается. Схожее содержание этой беседы известно в изложении публициста В. В. Шульгина, историка И. Я. Фроянова.

По мнению Джона Хэммонда, позиция, занятая Шиффом во время Русско-японской войны, напрямую повлияла на положение евреев в России: «Яков Шифф сделал больше, чем кто-либо другой, для усугубления проблем его единоверцев в России, через его похвальбу, что деньги еврейских банкиров сделали возможной войну Японии против России».

Во время волны еврейских погромов в России Шифф поддерживал организацию отрядов еврейской самообороны. Британский историк Норман Кон и биограф Шиффа Наоми Коэн указывали, что во время погромов 1905—1906 гг. Шифф пытался убедить американское правительство выступить на защиту евреев в России.

В 1910 году в публичном выступлении Шифф заявил, что «был шокирован, узнав несколько недель назад, что Япония действует рука об руку с Россией — врагом всего человечества. Россия и Япония имеют лишь одну цель в этом союзе — держать Китай в роли вассала».

В 1913 году истекал срок русско-американского «Трактата о торговле и мореплавании» от 1832 года. В США началась пропагандистская кампания за расторжение договора, так как Россия, в нарушение условий договора, налагала на американских евреев, посещающих Россию, точно такие же ограничения, как и на собственных подданных-евреев, объясняя это пропагандой этими евреями революционных идей. На самом деле, как заявил в 1911 году Государственный секретарь США Ф. Нокс, за пять лет лишь четырём гражданам США было отказано в визе на основаниях, в которых можно было подозревать дискриминацию. В этой кампании Шифф принял самое активное участие. Российское правительство не шло навстречу американской стороне, в результате переговоры закончились безрезультатно, президент Тафт 17 декабря 1911 года денонсировал договор. Российская пресса обвиняла в этом лично Шиффа и его компанию (а также Гуггенхаймов). В результате давления Шиффа и его окружения на Российское правительство положение российских евреев только ухудшилось — в 1912—1913 гг. были приняты ещё более суровые анти-еврейские законы.

После начала Первой мировой войны Российское правительство вновь обратилось к американскому финансовому рынку в поисках источников кредитования. С Шиффом вновь встречался эмиссар правительства Г. А. Виленкин, но позиция Шиффа осталась неизменной — он и его синдикат требовали изменения антиеврейской политики российских властей до предоставления займа.

После Февральской революции отношение Шиффа к России изменилось. Он приветствовал декрет от 6 апреля 1917 года, который уравнял евреев в России в правах. Революцию он назвал «почти чудом, почти более крупное событие, чем освобождение наших предков от египетского плена». Он посылал поздравительные телеграммы членам Временного правительства, принимал делегацию из России, которая в том году прибыла в Соединённые Штаты. Шифф предоставил Временному правительству финансовую поддержку в форме существенной подписки на выпущенный Временным правительством очередной военный заём («Заём Свободы», или, как его ещё называли, «Заём Керенского»).

С 19 августа 1918 года адвокат Льюис Маршалл (англ.) обратил внимание Шиффа на слухи, которые приписывали большевистскую революцию евреям и лично Шиффу. В связи с подобными обвинениями Шифф направил в Государственный департамент США письмо, в котором отмежевался от «красных». Некоторые историки, однако, согласны с тем, что Шифф снабжал деньгами Л. Д. Троцкого^{[нужна атрибуция мнения]}.

В течение тридцати лет после революции многие американские разведчики и дипломаты, работавшие в России, имели связь с синдикатом Шиффа^{[нужна атрибуция мнения]}.

«Доклад Бразоля»

В 1921 году русский юрист-эмигрант Борис Бразоль в своей книге The world at the crossroads привел отрывок из донесения русского агента в Нью-Йорке от 15 февраля 1916 года. В донесении описывалось собрание русских революционеров, на котором при обсуждении вопроса о деньгах на революционную деятельность упоминалось имя Шиффа.

Французский историк Леон Поляков отмечает, что в архиве Государственного департамента США сохранился доклад Бразоля, озаглавленный «Большевизм и иудаизм», датированный 30 ноября 1918 года, а также всевозможные сфабрикованные неизвестно кем документы, цель которых состояла в придании достоверности этому докладу. Поляков пишет, что доклад обвинял Шиффа в руководстве группой еврейских революционеров, которые, якобы, 14 февраля 1916 года в Нью-Йорке приняли решение свергнуть царское правительство. Также Поляков утверждал, что в докладе цитировалась «фальшивка второй степени» — специально переработанный отрывок из Протоколов сионских мудрецов, в котором утверждалось, что евреи в состоянии остановить любое восстание гоев «с помощью американских, китайских и японских пушек».

Семья

У Шиффа было двое детей, Мортимер Шифф, крупный деятель скаутского движения в Америке, и Фрида Шифф, вышедшая замуж за Феликса Варбурга.

Внучка Шиффа — Дороти Шифф (1903—89 гг.) — была владельцем (с 1939 г.) и главным редактором (1950—76 гг.) газеты «Нью-Йорк пост», которая под её руководством была крупнейшей газетой либерального направления.

Литература

• Naomi Wiener Cohen. [books.google.com/books?id=fpIOia8QxyYC Jacob H. Schiff: a study in American Jewish leadership]. — New England, Hanover, NH: Brandeis University Press, 1999. — 323 с. — ISBN 0874519489.
• Миндлин, А. [amindlin.narod.ru/zapad.htm Еврейский вопрос и финансовые отношения России с Западом в конце XIX — начале XX века] // Вестник Еврейского университета в Москве : Журнал. — 1996. — Т. 12, № 2.
• Cyrus Adler, Mortimer L. Schiff. [books.google.com/books?id=b90RSDgT_TkC Jacob H. Schiff: His Life and Letters. Т. 2]. Kessinger Publishing, 2003 (первый раз издано в 1928). 412 с.
• Bertie Charles Forbes. [books.google.com/books?id=OYPgAAAAMAAJ&pg=PA328&dq=Jacob+H.+Schiff Men who are making America]. B. C. Forbes, 1917.
• Zosa Szajkowski. Paul Nathan, Lucien Wolf, Jacob H. Schiff and the Jewish Revolutionary Movements in Eastern Europe. // Jewish Social Studies 29 (Apr. 1967).
• Бродский Р. М. Дальневосточная политика США накануне первой мировой войны. М.: Наука, 1968
• [www.unn.ru/pages/issues/vestnik/99990194_West_istor_2002_1(1)/10.pdf Селезнёв Ф. А. Конфликт вокруг расторжения Русско-американского торгового договора и московская буржуазия (1911-1912 гг.) Вестник исторических наук. Нижегородский государственный университет, 2002]

Отрывок, характеризующий Шифф, Джейкоб

Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.