Макнейл, Оуэн

Оуэн Макнейл ирл. Eoin Mac Néill
Министр образования Ирландского Свободного государства
30.08.1922 — 24.11.1925
Глава правительства:	Уильям Косгрейв
Предшественник:	Фионан Линч
Преемник:	Джон М. О'Салливан
Председатель Дойл Эрен
16.08.1921 — 09.09.1922
Предшественник:	Шон Томас О’Келли
Преемник:	Майкл Хейс
Министр промышленности Ирландской Республики
01.04.1919 — 26.08.1921
Предшественник:	новая должность
Преемник:	должность отменена
Министр финансов Ирландской Республики
22.01.1919 — 01.04.1919
Предшественник:	новая должность
Преемник:	Майкл Коллинз
Научная деятельность
Научная сфера:	история Ирландии ирландский язык
Место работы:	Дублинский университетский колледж

Оуэн Макнейл (ирл. Eoin Mac Néill; 15 мая 1867 — 15 октября 1945) — ирландский учёный, активист национального движения, политический деятель Шинн Фейн. Макнейла называли «отцом современной науки об Ирландии раннего Средневековья». Являлся ключевой фигурой Гэльского возрождения, был соучредителем Гэльской лиги, боролся за сохранение ирландского языка и культуры. В 1913 году создал организацию Ирландские добровольцы, в которой занял пост начальника генерального штаба. В этой должность он встретил Пасхальное восстание, но ни к нему самому, ни к его подготовке отношения не имел. Макнейл способствовал прекращению восстания, не поддержав Патрика Пирса и в последнюю минуту призвав Ирландских добровольцев не участвовать в столкновениях и разойтись по домам. Позднее он был избран в Первый Дойл в качестве депутата от Шинн Фейн.

Ранние годы

При рождении получил имя Джон Макнейл. Родился в семье католиков, принадлежащих к рабочему классу. Рос в Гленарме, графствоАнтрим, в регионе, который «все ещё хранил некоторые традиции ирландского языка». Образование получил в колледже Святого Малахия (Белфаст) и Колледже Квинс (Белфаст). Макнейл проявлял огромный интерес к истории Ирландии и глубоко погрузился в её изучение. В 1888 году он получил степень бакалавра в области экономики, юриспруденции и конституционной истории, а затем поступил на работу в качестве гражданского служащего.

В 1893 году Макнейл вместе с вместе с Дугласом Хайдом основал Гэльскую лигу и с 1893 по 1897 год занимал пост секретаря без оплаты, а затем стал первым редактором официальной газеты лиги (1899—1901). Он также был редактором Gaelic Journal с 1894 по 1899 годы. В 1908 году Макнейл был назначен профессором ранней истории Ирландии в Дублинском университетском колледже.

19 апреля 1898 года Макнейл женился на Агнес Мур; у пары было восемь детей: четыре сына и четыре дочери..

Ирландские добровольцы

Гэльская лига изначально являлась строго неполитической организацией, но в 1915 году было выдвинуто предложение отказаться от этого принципа и принять полуполитический статус. Макнейл решительно поддержал эту идею, на его сторону встало большинство делегатов парламента. Дуглас Хайд, неполитический протестант, второй основатель и бессменный президент лиги на протяжении 22 лет, немедленно после этого подал в отставку.

В рамках Гэльской лиги Макнейл встречался с членами Шинн Фейн, Ирландского республиканского братства (ИРБ) и другими националистами и республиканцами. Один из его коллег по лиге, О’Рахили, выпускал газету An Claidheamh Soluis и в октябре 1913 года попросил Макнейла написать статью на тему более широкую, чем вопросы ирландского языка. Макнейл представил текст под названием The North Began, в которой призвал к формированию националистических добровольческих сил, приверженных автономии. С таким же призывом ранее выступили унионисты, создавшие организацию Ольстерские добровольцы, призванную противодействовать автономизации. Балмер Хобсон, член ИРБ, предложил Макнейлу довести высказанную идею до логического завершения, и после серии встреч Макнейл стал председателем совета, который сформировал организацию Ирландские добровольцы. Позднее он возглавил её штаб. В отличие от ИРБ, Макнейл не поддерживал путь вооружённого восстания, за исключением противодействия прямому давлению на организацию, не видя возможности достичь успеха в открытом противостоянии с британской армией.

В ряды Ирландских добровольцев во множестве проникли члены ИРБ, планировавшие использовать организацию для вооруженного восстания с целью отделения Ирландии от Соединенного Королевства и установление республики. Вступление Великобритании в Первую мировую войну стало, по их мнению, прекрасной возможностью воплотить планы в реальность. В сотрудничестве с Джеймсом Коннолли и Ирландской гражданской армией, тайный совет ИРБ запланировал всеобщее восстание на Пасху 1916 года. В предшествующую среду они передали Макнейлу письмо, якобы украденное у высокопоставленных британских сотрудников в Дублинском замке, где указывалось, что англичане собираются арестовать его и всех других националистических лидеров. Макнейл не подозревал, что письмо было поддельным.

Макнейл узнал о планах ИРБ, а вскоре ему сообщили, что Роджер Кейсмент высадился в графстве Керри с грузом немецкого оружия. Скрепя сердце, Макнейл согласился присоединиться к повстанцам, считая британский удар неизбежным. Он объявил мобилизацию Ирландских добровольцев в качестве оборонительного акта. Однако вскоре Кейсмент был арестован, обещанное оружие потеряно, и Макнейл отказался подержать Патрика Пирса, отменил публикацию объявления о мобилизации, что резко снизило количество Добровольцев, явившихся по призыву в день Пасхального восстания. Пирс, Конноли, и остальные согласились, что восстание всё равно состоится, но началось оно на день позже, чем первоначально планировалось, чтобы органы власти были застигнуты врасплох. Восстание продолжалось менее недели, начавшись в Пасхальный понедельник 24 апреля 1916 года. После капитуляции восставших Макнейл был арестован и приговорен к пожизненному заключению, хотя он участия в восстании не принимал.

Политическая жизнь

Макнейл вышел из тюрьмы в 1917 году и на всеобщих выборах 1918 года был избран членом парламента от Шинн Фейн. В соответствии с политикой абстенционизма, которой придерживались в Шинн Фейн, он отказался занять своё место в Британской палате общин и вместо этого вошёл в только что созданный Дойл Эрен. Он был членом парламента Северной Ирландии с 1921 по 1925 годы, хотя так и не занял положенное ему место. В 1921 году он поддержал Англо-ирландский договор, а в 1922 году на Ирландском конвенте в Париже оказался в меньшинстве делегатов, выступавших за это соглашение. После учреждения Ирландского Свободного государства Макнейл получил пост министра образования в первом правительстве во главе с Уильямом Косгрейвом.

Семью Макнейла разделили разногласия по вопросу договора с Британией. Его младший сын, Брайан, выступал против договора и был убит в сентябре 1922 года, во время Ирландской гражданской войны, при сомнительных обстоятельствах близ Слайго армией Свободного государства. Двое других сыновей, Найл и Турлох, служили офицерами в армии Свободного государства. Брат Оуэна, Джеймс Макнейл, стал вторым и предпоследним генерал-губернатором Ирландского Свободного государства.

Комиссия по границе

В 1924 году была создана комиссия с целью уточнить границы между Северной Ирландией и Ирландским Свободным государством. Макнейл представлял в ней последнюю сторону. 7 ноября 1925 года британская газета консерваторов, The Morning Post, опубликовала карту, по которой часть графства Донегол передавалась Северной Ирландии, что противоречило цели создания комиссии. Возможно, из-за этого, или, если верить словам Макнейла, из-за несоответствия подобного условиям Англо-ирландского договора, он вышел из состава комиссии 20 ноября. 24 ноября он также подал в отставку с поста министра образования, хотя пребывание в этой должности не было связано с работой в комиссии.

3 декабря 1925 года правительство Свободного государства заключило соглашение с правительствами в Лондоне и Белфасте об исключении из Англо-ирландского договора кабальных условий по выплате «имперского долга» Соединенного Королевства, в обмен признав границу 1920 года, что отменяло решение комиссии. Это возмутило многих националистов, и Макнейл стал объектом серьезной критики, хотя в реальности он и комиссия были попросту проигнорированы при заключении межправительственных соглашений о реструктуризации задолженности. В любом случае, несмотря на его отставку, сделка по границе была одобрена Дойлом 10 декабря 1925 года 71 голосом против 20. Макнейл при этом был указан среди голосовавших «за». В результате выборов в юне 1927 года он потерял место в Дойл Эрен.

Научная детельность

Макнейл был крупным исследователем истории Ирландии и одними из первых, кто приступил к изучению раннего ирландского права, предлагая при этом как собственные интерпретации, порой националистически окрашенные, так и просто переводы на английский. Он был также первым, кто показал принципы наследования в Ирландском королевстве, его теории являются основой для современных представлений. 25 февраля 1911 года он выступил с приветственным обращением к только что созданному Юридическому и экономическому обществу Дублинского университетского колледжа.

С 1937 по 1940 года Макнейл занимал пост президента Королевского общества древностей Ирландии, с 1940 по 1943 — пост президента Ирландской королевской академии.

Последние годы

В конце жизни Оуэн Макнейл полностью отошёл от политики и стал председателем Комиссии по ирландским рукописям. Последние годы он посвятил научной деятельности, опубликовал ряд книг по истории Ирландии. Умер в Дублине от естественных причин в возрасте 78 лет. Его внук, Майкл Макдауэлл, занимал посты заместителя премьер-министра Ирландии и министра юстиции, равноправия и законодательной реформы.

Отрывок, характеризующий Макнейл, Оуэн

– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.