Эрнст, Сергей Ростиславович

Сергей Ростиславович Эрнст
З. Е. Серебрякова. Эрнст С. Р. (портрет темперой, 1921). ГМИИ им. А. С. Пушкина, Музей личных коллекций
Дата рождения:	1894(1894)
Место рождения:	Ярославская губерния
Дата смерти:	1980(1980)
Место смерти:	Париж
Страна:	Россия, Франция
Научная сфера:	Искусствоведение
Место работы:	Эрмитаж
Альма-матер:	Императорский Санкт-Петербургский (Петроградский) университет
Известен как:	автор монографий о русских художниках начала XX века

Серге́й Ростисла́вович Эрнст (1894 — 1980) — русский искусствовед, автор ряда монографий о русских художниках начала XX века, художественный критик, художник-график.

Биография

Родился в Ярославской губернии в семье врача, потомственного почётного гражданина. Начинал учиться в Рыбинске, затем окончил Вологодскую мужскую гимназию. С 1912 по 1919 год учился на историко-филологическом факультете Императорского Санкт-Петербургского (затем Петроградского) университета. Ещё будучи студентом, начал работать в Русском музее. Был помощником хранителя Музея современного искусства при Рисовальной школе Императорского общества поощрения художеств, в 1916 году вошёл в совет музея.

Публиковал искусствоведческие статьи в ведущих историко-художественных журналах того времени «Старые годы» и «Русский библиофил», позднее писал для журналов «Среди коллекционеров» и «Жар-птица».

В начале 1920-х годов жил в Петрограде вместе со своим другом, бывшим однокурсником, театральным декоратором и графиком Д. Д. Бушеном в фамильном доме семьи архитекторов и художников Бенуа на Никольской улице (теперь улица Глинки, 15). В 1918—1925 годы работал в Эрмитаже. В 1925 году С. Р. Эрнст и Д. Д. Бушен уехали в командировку из СССР в Париж и не вернулись. Публиковал работы о русском искусстве, стал художественным экспертом в антикварных кругах Парижа. Вместе с Д. Д. Бушеном участвовали в эмигрантской культурной жизни, во время Второй мировой войны — в деятельности французского Сопротивления.

Северный кружок любителей изящных искусств

С. Р. Эрнст был одним из самых активных деятелей «Северного кружка любителей изящных искусств» (СКЛИИ) — первого культурно-просветительского общества, образованного в Вологде в 1906 году местными художниками и другими представителями интеллигенции. Являлся членом комиссии кружка по составлению книги Г. К. Лукомского «Вологда в её старине», автором публикаций в журнале кружка «Временник», среди которых статья «Церковь Святого Николы во Владычной слободе (во Фрязинове)» (Вологда: Сев. кружок любителей изящ. искусств, 1916. — 5 с., 4 л. ил.). Будучи в 1916 году секретарём кружка, опубликовал статью «Десятилетие Северного кружка любителей изящных искусств», запечатлевшую историю образования и деятельность СКЛИИ.

Именно благодаря творческим связям С. Р. Эрнста в Санкт-Петербурге на выставках кружка в Доме Вологодского Дворянского собрания экспонировались произведения ведущих художников начала XX века — А. Н. Бенуа, Е. Е. Лансере, З. Е. Серебряковой, М. В. Добужинского, Б. М. Кустодиева, которые после закрытия кружка в 1920 году попали в фонды Вологодской областной картинной галереи.

Работы по русскому искусству

Был близок к деятелям «Мира искусства», первый автор книг о ведущих художниках русского «серебряного века» А. Н. Бенуа, Н. К. Рерихе, К. А. Сомове, З. Е. Серебряковой, В. Д. Замирайло.

Редактор и издатель петербургского журнала «Старые годы» П. П. Вейнер так вспоминал о первой встрече с ним в 1913 году:

Впервые в качестве автора появляется С. Р. Эрнст. Краснощёкий юноша, студент из Вологды, горевший любовью к искусству, уже много знавший и чувствовавший… Удивительно, как этот вологодский юноша, переселившийся в Петербург, сумел почувствовать и воспринять всю тонкость XVIII века и европейской изысканности, и легко вращался среди этих явлений, несвойственных его исходным началам, но, очевидно, свойственным его природе.

— П. П. Вейнер. Библиографические листки

Н. К. Рерих, с которым С. Р. Эрнст сотрудничал, являясь комиссаром несостоявшейся персональной выставки Н. К. Рериха в конце 1916 — начале 1917 года, впоследствии, находясь в Индии, оставил тревожный отзыв в своём дневнике, недоумевая и беспокоясь о невостребованности русских искусствоведов, находящихся в эмиграции:

Вот Сергей Эрнст — тоже в Париже и сейчас в лучших годах своих. Одарённый и знающий, зорко следивший за искусством. Доброжелательный и умеющий работать. Неужели все эти годы пройдут для него без широких достижений? Он любит искусство, и, казалось, для него оно было потребностью, и языками владеет. Такие деятели так нужны… Но ничего не слышно. Не случилось ли что-нибудь?

— Н. К. Рерих. Листки дневника

Целая серия книг С. Р. Эрнста о русском искусстве осталась неопубликованной. В последние годы он много встречался и переписывался с советскими художниками и искусствоведами. В 1990-е — 2000-е годы началось переиздание книг и статей С. Р. Эрнста, его имя по праву включается в круг основных творческих деятелей России первой четверти XX века в области искусствознания и художественной критики.

Библиография

• Эрнст С. Р. А. П. Лосенко. — СПб.: тип. «Сириус», 1914. — 24 с.
• Эрнст С. Р. Церковная старина в Петрограде. — тип. «Сириус», 1915. — 12 с.
• Эрнст С. Р. [www.gold-eagle.ru/museum011.html Медальер Павел Уткин (Serge Ernst: Le medailleur Paul Outkine)] // Старые годы : ежемесячник. — сентябрь 1915.
• Картины русских художников в собрании Е. Г. Шварца. — Петроград, 1916. — 43 с.
• Эрнст С. Р. Н. К. Рерих. — Петроград, 1918.
• К. А. Сомов. — Петроград: Община Св. Евгении, 1918. — 111 с.
• Эрнст С. Р. Александр Бенуа. — Петроград, 1921.
• Эрнст С. Р. В. А. Серов: очерк жизни и деятельности. — Петроград, 1921. — 115 с.
• Эрнст С. Р. В. Замирайло. — Петроград: Аквилон, 1921. — 44 с.
• Эрнст С. Р. З. Е. Серебрякова. — Петроград: Аквилон, 1922. — 31 с.
• Эрнст С. Р., Бенуа А. Н. Остроумова-Лебедева. — М. — Пг.: Гос. изд-во (Гос. тип. им. Ивана Федорова), 1924. — 96 с.
• Эрнст С. Р. (текст). Юсуповская галерея. Французская школа. — 1924. — 278 с.
• Кроме этого, С. Р. Эрнст — автор монографии «Илья Ефимович Репин» (Л., 1927).

Литература

• Воропанов В. В. [www.krassever.ru/articles/culture/culture_archive/25843/ Сергей Эрнст — первый вологодский искусствовед] // Красный Север : газета. — Вологда, 2009.

Ссылки

• [www.roerich-encyclopedia.nm.ru/personal/ERNST.html Биографическая справка]
• [www.rulex.ru/rpg/persons/199/199892.htm Портреты С. Р. Эрнста]

Отрывок, характеризующий Эрнст, Сергей Ростиславович

Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.