Blame Canada

Blame Canada
Альбом	South Park: Bigger, Longer & Uncut
Дата выпуска	15 июня 1999
Дата записи	1999
Жанр	Поп-музыка
Язык песни	английский
Длительность	01:35
Лейбл	Atlantic Records
Автор	Трей Паркер, Марк Шейман
Трек-лист альбома «South Park: Bigger, Longer & Uncut»
It’s Easy, Mmmkay (3) Blame Canada (4) Kyle’s Mom’s A Bitch (5)

Blame Canada (рус. Вините Канаду) — песня из фильма «Саус-Парк: большой, длинный и необрезанный» (авторы Трей Паркер и Марк Шейман), в которой вымышленные родители города Саут-Парк под предводительством Шейлы Брофловски обвиняют Канаду во всех проблемах и плохом поведении, которые появились у их детей после просмотра канадского фильма Терренс и Филлип: Пламенные жопы. Песня иронизирует над американскими стереотипами о Канаде; чувством превосходства, которое характерно для американского большинства; желанием найти козла отпущения перед лицом серьёзной проблемы. Песня вошла в саундтрек к фильму.

Также фраза «Blame Canada» послужила названием для книги Тони Джонсона-Вудса (австралийского академика и специалиста по современной поп-культуре) о «Южном парке» (ISBN 978-0826417312). В книге сериал и фильм рассматриваются сквозь призму теории карнавализации Михаила Бахтина и признаются иконой современной поп-культуры.

Номинация на «Оскар»

«Blame Canada» была номинирована на премию «Оскар» как лучшая песня. Это вызвало определённые сложности, так как номинированные песни обычно исполняются во время церемонии награждения, однако в «Blame Canada» есть слово «fuck». Комедийный актёр Робин Уильямс исполнил эту песню с хором, и в момент, когда должно было прозвучать «fuck», хор громко ахал, а Уильямс поворачивался к нему, в конечном итоге так и не произнеся слова. В слова песни были включены упоминания Селин Дион и Брайана Адамса — канадских исполнителей, в своё время получивших «Оскара» в той же номинации (эти строчки были взяты из другой песни того же фильма, «La Resistance»). Перед исполнением песни Уильямс вышел на сцену с заклеенным изолентой ртом и начал что-то бормотать (пародия на стиль речи одного из главных героев «Южного парка», Кенни Маккормика), а затем, сорвав изоленту, крикнул: «О боже мой! Они убили Кенни!» (популярная фраза из сериала).

«Южный парк» не выиграл в этой номинации; награда отошла Филу Коллинзу. Впоследствии Паркер и Стоун заявили, что ожидали поражения от кого угодно, но только не от него, и высмеяли его в эпизоде «Тимми 2000».

Реакция

В песне канадская певица Энн Мюррей называется «сучкой» (англ. bitch), однако Мюррей сказала в одном из интервью, что не была обижена на эту строчку (она была приглашена на церемонию, чтобы поучаствовать в исполнении песни, однако ей это не удалось из-за ареста). Канадский генеральный консул и бывший премьер-министр Ким Кэмпбелл также говорила, что она не была обижена на эту песню, и что это всего лишь сатира, которая не направлена на то, чтобы обидеть её страну.

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=wOzG7bBylRo Исполнение песни Робином Уильямсом на YouTube]
• [www.songlyrics.com/south-park/blame-canada-lyrics/ www.songlyrics.com // Текст песни «Blame Canada»]

Отрывок, характеризующий Blame Canada

– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.