Стараче, Акилле

Акилле Стараче
Генеральный секретарь Национальной фашистской партии
12 декабря 1931 года — 7 ноября 1939 года
Предшественник:	Джованни Джуриати
Преемник:	Этторе Мути
Награды:

Акилле Стараче (итал. Achille Starace; 18 августа 1889, Галлиполи — 29 апреля 1945, Милан) — итальянский политик-фашист.

Родом из богатой семьи, производившей вино и оливковое масло. Во время Первой мировой войны в 1915—1918 годах воевал на фронте. В 1920 году основал «фасцию» (местное отделение фашистской партии) в Тренто, в 1921 году назначен вице-секретарём фашистской партии. После фашистского переворота в 1922 году получил пост инспектора по Сицилии и прилегающим островам.

В 1923 году стал политическим комиссаром и членом Большого фашистского совета. В 1924 году избран в состав Палаты депутатов. В 1926 году назначен адъютантом командующего фашистской милицией, в 1931—1939 годах — первый секретарь фашистской партии. Организовал в 1938 году антисемитскую кампанию и антибуржуазную кампанию. Приобрёл комическую известность среди итальянцев тем, что настаивал на использовании архаичного обращения voi («вы») вместо более распространённого Lei.

С 1939 по 1941 годы был начальником штаба фашистской милиции («чернорубашечников»).

На Большом фашистском совете в июле 1943 года голосовал против резолюции Дино Гранди и в поддержку Бенито Муссолини.

Арестован гитлеровцами и некоторое время содержался в Вероне по обвинению в том, что недостаточно содействовал неофашистской «республике Сало», однако через некоторое время освобождён и до конца войны со всей семьёй находился в Милане.

29 апреля 1945 года казнён итальянскими партизанами. Тело Стараче, вместе с телами Муссолини, его любовницы Клары Петаччи, Алессандро Паволини и других, было повешено на центральной площади Милана. Перед казнью ему показали повешенное тело Муссолини, которому он салютовал, после чего был расстрелян.

Литература

• Чиано Г. Дневник фашиста. 1939—1943. — М.: Издательство «Плацъ», 2010. — (Серия «Первоисточники новейшей истории») — 676 с. — ISBN 978-5-903514-02-1.

Отрывок, характеризующий Стараче, Акилле

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.