Арчи Гудвин

Арчи Гудвин
англ. Archie Goodwin
Тимоти Хаттон в роли Гудвина в сериале «Тайны Ниро Вульфа» (2001)
Создатель:	Рекс Стаут
Первое упоминание:	«Фер-де-Ланс» (1934)
Пол:	мужской
Национальность:	американец
Раса:	европеоид
Дата рождения:	23 октября 1913
Место рождения:	Чилликоти, штат Огайо
Должность:	ассистент, водитель, секретарь и телохранитель Ниро Вульфа
Род занятий:	сыщик
Роль исполняет:	Лайонел Стэндер (1936-1937) Том Мейсон (1979) Тимоти Хаттон (2001) Сергей Жигунов (Россия, 2001-2003)

Арчи Гудвин (англ. Archie Goodwin) — сыщик, вымышленный персонаж серии детективных романов американского писателя Рекса Стаута. Правая рука, глаза и уши частного детектива Ниро Вульфа, главы нью-йоркского сыскного агентства, а также его водитель, телохранитель и секретарь. Все произведения о Ниро Вульфе изложены от его имени.

Живёт в доме Вульфа, равно как повар Фриц Бреннер, и работник оранжереи Теодор Хорстманн. Так как Вульф принципиально не выходит из дома по делам, расследованием и сбором информации занимается Гудвин, а его шеф затем, исходя из полученных данных, распутывает дело и вычисляет преступника. Черты характера Арчи Гудвина — обаяние, ироничность, ловкость, отличная память. Кроме того, Гудвин прекрасно ладит с дамами, что неоднократно помогает ему в ходе работы.

Факты биографии

Вашего отца зовут Джеймс Арнер Гудвин, и вы родились в Кантоне, штат Огайо, в девятьсот четырнадцатом году. Девичья фамилия вашей матери была Лесли. У вас два брата и две сестры. Миссис Пайн, «Слишком много женщин»

Рекс Стаут, создавая сериал, время от времени упоминает различные факты «биографии» Арчи Гудвина. В повести «Лига перепуганных мужчин» Вульф 23 октября подарил Арчи кожаный бумажник. Сам Гудвин признается: «Я и не подозревал, что он помнит о моем дне рождения». В повести «Слишком много женщин» (время действия — март 1947 года) на прямой вопрос: «Сколько Вам лет?» Гудвин отвечает «Тридцать три». Таким образом, он «родился» 23 октября 1913 года.

В повести «Лига перепуганных мужчин» (время действия — 1937 год) присутствует прямое указание, что в своем доме Вульф живёт уже 20 лет, а Гудвин — 7 лет. Следовательно, карьера Гудвина как детектива, началась в 1930 году, когда ему исполнилось 17 лет.

В более поздних произведениях автор избегает упоминать возраст как Гудвина, так и Вульфа.

Гудвин родился в Кантоне, штат Огайо. Его отец Джеймс Арнер Гудвин. Девичье имя матери — Тит Лесли. У него два брата и две сестры, которых он сам упоминает крайне редко. В рассказе «Убийство полицейского» Гудвин упоминает Чиликотт, в связи с местом своего рождения, однако неясно, что это: просто красивое место, запавшее ему в сердце, или городок, где он родился. В романе «Окончательное решение» упоминается тетушка Энн из Чиликотта, штат Огайо, которая удивительно вкусно умела печь пирожки.

В романе «Окончательное решение» Гудвин признается, что покинул отчий дом сразу после окончания школы, когда ему было 17 лет. Причиной такого решения стал тиранический характер матери. Отчасти это подтверждается в романе «Где Цезарь кровью истекал», когда Гудвин, после заключения под стражу, просит Лили Роуэн позвонить Вульфу от имени своей матери, разговаривать властно и безапелляционно, и потребовать от Вульфа немедленно принять меры к освобождению «сына».

В произведении «Праздничный пикник» Гудвин сообщает о себе следующие факты: «Родился я в Огайо. Окончил школу. Наилучших успехов добился в геометрии и регби, отучился с почётом, но без отличия. Выдержал две недели в колледже, решил, что зря трачу время, приехал в Нью-Йорк, устроился охранником, вступил в перестрелку, ухлопал двоих, уволился, был представлен Ниро Вульфу, который поручил мне разовое задание. Справился с ним и принял приглашение мистера Вульфа поступить к нему на постоянную работу, в коей роли и пребываю до сих пор».

В 1960 году мать Гудвина ещё жива. Она приезжает к сыну в Нью-Йорк, дважды обедает у Вульфа, а Гудвин показывает ей город. Тиранический характер матери, видимо, смягчился, потому что Вульф отзывается о ней как о весьма милом человеке. Однако, несмотря на всё это, ещё в первом романе «Остриё копья», описывая свою комнату, Гудвин говорит о висящей на стене фотографии его родителей, умерших когда он был ещё совсем ребёнком. Видимо, впоследствии, «безвременная кончина» родителей Гудвина оказалась для автора неудобной (хотя возможно он воспитывался в приемной семье).

Неженат, хотя постоянно встречается с Лили Роуэн (впервые упоминается в романе «Где Цезарь кровью истекал»). Неоднократно признается, что женитьба положит конец его карьере как частного сыщика. Кроме Лили упоминается другая пассия Гудвина — Люси Вэлдон, вдова писателя Ричарда Вэлдона, девичья фамилия Армстед (впервые появляется в романе «Разыскивается мать»). Впоследствии Люси упоминается редко.

Внешность

Поскольку все романы и повести ведутся от первого лица, то Гудвин как рассказчик практически не описывает свою внешность. Тем не менее, в рассказе «Оживший покойник» Гудвин упоминает свои физические данные: рост 6 футов, вес 180 фунтов (183 см, 81,5 кг).

В романе «Черные орхидеи» Гудвин говорит, что если он и похож на какого-нибудь киноактера, то скорее всего на Гэри Купера.

В романе «Красная шкатулка» (время действия 1937 год) Гудвин говорит о своем греческом носе и карих глазах. В рассказе «Вышел месяц из тумана» (время действия январь 1961) он, наоборот, говорит, что нос у него приплюснутый.

В романе «Смерть содержанки», Гудвин упоминает, что Орри красивее его — Гудвина же портит курносый нос.

Привычки

• Несомненно, ирония и ехидство являются главной отличительной чертой Гудвина. Он зубоскалит и шутит в любой ситуации. Начиная с повседневной пикировки с Вульфом, когда сдержанный в проявлении эмоций Вульф называет его «несносным», заканчивая организацией некоего «Союза заключенных Кроуфилдского округа» после попадания в местную каталажку Кроуфилда. Если Вульф к зубоскальству Гудвина относится как к «неизбежному приложению к другим полезным качествам», то полицейским властям как города, так и близлежащих штатов это сильно не нравится.
• Гудвин терпеть не может, если его называют Арчибальдом. Он требует, чтобы к нему обращались «Арчи», хотя не отрицает, что при рождении получил имя Арчибальд.
• Одной из привычек Арчи Гудвина является употребление молока минимум по стакану в день. Причем зачастую употребляет его в странных сочетаниях с продуктами, обычно людьми с молоком не употребляемыми. Например, с яблоками («Слишком много женщин»), с гранатовым соком («Не позднее полуночи»), с бананами («Убитая дважды»). В этой привычке Стаут демонстрирует свою солидарность с ограничениями Сухого закона в отношении крепкой выпивки. Ни любимый напиток Гудвина, ни единственный алкогольный напиток, который любит и пьёт Ниро Вульф, не подпадали под его ограничения, так как были либо слабоалкогольными по содержанию, либо вообще не являлись таковыми.
• Курит сигареты. От сигар обычно или отказывается, или употребляет за компанию, если настойчиво угощают. Но в романе «Звонок в дверь» упоминает, что не курит.
• Очень хороший танцор, постоянно появляется в клубе «Фламинго», куда водит потанцевать либо Лили Роуэн, либо девушку, с которой работает по очередному делу. Иногда ходит танцевать либо в бар «Чикаго», либо в гостиницу «Черчилль».
• Игрок в покер. Признается, что Сол Пензер и корреспондент несуществующей, но всеведущей газеты «Газетт» Лон Коэн основательно чистят его карманы.
• Любитель бейсбола. Похоже, Лили Роуэн разделяет эту его страсть, однако болеют они за разные команды. Кроме того, Гудвин признается, что иногда посещает хоккей и бокс.

Роли исполняли

• Лайонел Стэндер в фильмах «Познакомьтесь с Ниро Вульфом» (1936, США) и «Лига перепуганных мужчин» (1937, США)
• Эллиот Льюис в радиопостановках 1940-х годов (США)
• Эверетт Слоан в радиопостановках 1950-х годов (США)
• Уолли Маэр в радиопостановках 1950-х годов (США)
• Гарри Бартелл в радиопостановках 1950-х годов (США)
• Херб Эллис в радиопостановках 1950-х годов (США)
• Ларри Добкин в радиопостановках 1950-х годов (США)
• Иохим Фусбергер в сериале 1961 года (Германия)
• Паоло Феррари в сериале 1969—1971 годов (Италия)
• Том Мейсон в телефильме «Ниро Вульф» (1979, США)
• Ли Хорсли в сериале «Ниро Вульф» (1981, США)
• Дон Фрэнсис в радиопостановках 1982 года (Канада)
• Тимоти Хаттон в сериале «Тайны Ниро Вульфа» (2001, США)
• Сергей Жигунов в пяти телефильмах 2001—2002 годов и сериале «Ниро Вульф и Арчи Гудвин» (2003, Россия), а также в четырех фильмах второго сезона данного сериала вышедшего под названием «Новые приключения Ниро Вульфа и Арчи Гудвина» (2004, Россия)

См. также

• Библиография Ниро Вульфа

Ссылки

• [www.nerowolfe.info Ниро Вульф и Арчи Гудвин]
• [www.nerowolfe.org/ Nerowolfe.org] (англ.)

Отрывок, характеризующий Арчи Гудвин

– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».