Багратиони, Мириан

Мириан Ираклиевич Багратиони груз. მირიანი<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Князь Грузинский
Вероисповедание:	Православие, грузинская церковь
Рождение:	19 августа 1767(1767-08-19) Тбилиси, Картли-Кахетинское царство
Смерть:	15 октября 1834(1834-10-15) (67 лет) Санкт-Петербург, Российская империя
Место погребения:	Александро-Невская лавра
Род:	Багратионы
Отец:	Ираклий II
Мать:	Дареджан Дадиани
Супруга:	княжна Мария Алексанровна Хилкова
Дети:	бездетен
Награды:

Мириан Багратиони, Мириан Ираклиевич Грузинский (19 августа 1767 — 15 октября 1834, Санкт-Петербург) — грузинский князь из царского рода Багратионов. Генерал-майор (1793 год), действительный тайный советник и сенатор Российской империи.

Молодость и военная карьера в России

Пятый сын картли-кахетинского царя Ираклия II (1720—1798) от третьего брака с Дареджан (урождённой княжной Дадиани) (1738—1807).

В 1783 году после подписания Георгиевского трактата между Российской империей и Картли-Кахетинским царством Мириан и его брат Антоний отправились в Санкт-Петербург, где были приписаны к императорскому двору. Царевич Мариан Багратиони поступил на русскую военную службу в звании полковника Изюмского кавалерийского полка.

Во время русско-турецкой войны (1787—1792) служил на Кубани. В 1793 году получил чин генерал-майора. С 3 декабря 1796 по 27 января 1798 год — шеф Кабардинского пехотного полка. Служил на кавказской линии под командованием графа Ивана Васильевича Гудовича. В это время Мириан вел регулярную переписку со своим отцом и грузинской знатью.

Возвращение в Грузию

В январе 1798 года в Телави скончался 77-летний грузинский царь Ираклий II. Царевич Мириан Ираклиевич поспешно прибыл в Телави, привезя с собой врача из Астрахани. Приехав домой, он уже не застал отца в живых. После смерти Ираклия II в Картли-Кахетинском царстве начался династический кризис. Новым царем был провозглашен Георгий XII, старший сын покойного царя и сводный брат Мириана. Вдовствующая царица Дареджан Дадиани настаивала, что её пасынок Георгий XII, согласно завещанию Ираклия II, передал царский престол не своим сыновьям, а младшим братьям. По новому династическому правилу Мириан становился четврертым в линии наследования после своих братьев Георгия XII, Юлона и Вахтанга. Царь Георгий XII отказался признать отцовское завещание и стремился передать царский трон одному из сыновей в обход своих младших братьев. В апреле 1799 года картли-кахетинский царь Георгий XII получил от российского императора Павла I Петровича признание его старшего сына Давида наследником царского престола.

В декабре 1800 года тяжелобольной грузинский царь Георгий XII скончался, завещав трон своему старшему сыну Давиду XII. В это же время царевич Мириан Ираклиевич, выйдя на пенсию с русской службы, поддерживал кандидатуру своего старшего брата Юлона на царский престол. Русское правительство отказалось признать нового монарха Давида XII и в сентябре 1801 года заявило о ликвидации царской власти в Картли-Кахетинском царстве.

Дальнейшая жизнь в России

В отличие от своих братьев Юлона, Фарнаваза, Александра и Вахтанга, царевич Мириан Ираклиевич не выступил с оружием в руках против России и не стал сопротивляться депортации грузинской царской семьи. 15 марта 1801 года по требованию императора Александра I Мириан Ираклиевич отправился из Грузии в Россию. В том же году он был награждён российским орденом Св. Анны 1-го класса. В 1803 году Мириан постоянно проживал в Санкт-Петербурге, где носил звания действительного тайного советника и сенатора. В 1826 г. был назначен в Верховный уголовный суд по делу декабристов.

Обладал литературным талантом, делал переводы с русского и сам сочинял стихи.

В 1834 году 67-летний Мириан Багратиони скончалсяв Санкт-Петербурге. Его похоронили в некрополе грузинского дворянства в Александро-Невской лавре.

Семья

22 апреля 1814 года в Санкт-Петербурге Мириан Ираклиевич женился на княжне Марии Хилковой (1788—1815), дочери подполковника, князя Александра Яковлевича Хилкова (1755—1819). Она умерла через год после вступления в брак и была похоронена в Александро-Невской лавре. Мириан не имел детей.

Источники

• Berdznishvili, M. (1984). «მირიან ბატონიშვილი [Mirian Batonishvili]» [Georgian Soviet Encyclopedia]. ქართული საბჭოთა ენცილოპედია (in Georgian) 7. Tbilisi. p. 12.
• Brosset, Marie-Félicité (1840). «Inscriptions tumulaires géorgiennes de Moscou et de St.-Pétersbourg» [Georgian tombstone inscriptions from Moscow and St. Petersburg]. Mémoires de l’Académie Impériale des Sciences de Saint-Pètersbourg. 6 (in French) (St.-Pétersbourg: L’académie Impériale des Sciences) 4: 461—521.

Отрывок, характеризующий Багратиони, Мириан

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.