Баден (маркграфство)
| Маркграфство Баден | |||||||||
| Markgrafschaft Baden | |||||||||
| Государство Священной Римской империи | |||||||||
| |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||||
 Карта Великого герцогства Баден. Территория маркграфства отмечена светло-коричневым цветом | |||||||||
| Столица | Баден (до 1535 г.), Карлсруэ (с 1771 г.) | ||||||||
| Язык(и) | немецкий язык | ||||||||
| Религия | католицизм (до 1535 г.), католицизм + лютеранство (с 1771 г.) | ||||||||
| Денежная единица | рейнский гульден | ||||||||
| Форма правления | монархия | ||||||||
| Династия | Баденский дом | ||||||||
| Маркграфы | |||||||||
| Имперский округ | Швабский округ | ||||||||
| Право голоса в Рейхстаге | 3 полных голоса в курии светских князей Совета имперских князей | ||||||||
Маркграфство Баден — историческая территория в составе Священной Римской империи, существовавшая с примерно 1112 г. и до своего разделения в 1535 г. на маркграфства Баден-Дурлах и Баден-Баден, с воссоединением которых в 1771 г. единое маркграфство Баден просуществовало вплоть до 1803 г., войдя в состав новообразованного курфюршества Баден, и в 1806 г. став частью Великого герцогства Баден.
История
Основателем баденского маркграфства и баденской династии считается Герман I (ок. 1040 — 1074), старший сын Бертольда I (ок. 1000 — 1078), заложившего все предпосылки для возвышения рода Церингенов. Сын Германа I Герман II (ок. 1170 — 1130), граф в Брайсгау, именовавший себя первоначально маркграфом Лимбургским (Markgraf von Limburg) — по названию возведённого им замка на горе над современным городом Вайльхайм-ан-дер-Текк в Швабии, с 1112 года стал использовать новый титул маркграфа Баденского (Markgraf von Baden). Унаследовавший маркграфский титул от своего отца, маркграфа Веронского, Герман II смог получить земли в районе современного города Баден-Баден и начал возведение будущей маркграфской резиденции, замка Хоэнбаден.
В результате брачного союза Германа V с дочерью пфальцграфа Генриха V Ирменгард Рейнской (Irmengard bei Rhein; ок. 1200 — 1260), в 1219 году к изначальным владениям Бадена на среднем Неккаре с городами Бакнанг и Безигхайм и к приобретённым территориям на Верхнем Рейне добавился Пфорцхайм, остававшийся баденским вплоть до 1918 года.
В XII и XIII столетиях баденские правители последовательно поддерживали политику Штауфенов, и тем самым смогли расширить своё влияние на пространстве между Бакнангом и Штуттгартом (тогда принадлежавшем Бадену), в районе будущего Карлсруэ, в северном Шварцвальде и, прежде всего, в Брайсгау. Огромной важности было приобретение в 1442 году части владений Лар и Мальберг, что позволило соединить южные владения Бадена в Брайсгау с северными с центром в (Баден-)Бадене.
Разделы маркграфства
После смерти Германа IV в 1190 г. маркграфство Баден было разделено между его сыновьями Германом V, унаследовавшим большую часть баденских владений и отцовский титул маркграфа веронского, и Генрихом I, для которого было выделено новое маркграфство с центром в Хахберге под Эммендингеном.
В 1306 г. Баден-Хахберг также был разделён между сыновьями Генриха II Генрихом III и Рудольфом, что привело к созданию нового маркграфства с центром в Заузенбурге и позднее, с присоединением владения Рёттельн — в Рёттельне.
С пресечением этих побочных линий, Баден-Хахберг и Хахберг-Заузенберг вошли в состав маркграфства Баден в 1415 и 1503 гг. соответственно.
Вопрос наследования снова разделил Баден в 1535 г.: на маркграфства Баден-Дурлах (с Хахберг-Заузенбергом) и Баден-Баден.
Из последнего в 1556 г. было выделено самостоятельное маркграфство Баден-Родемахерн с центром в Родемахерне, завоёванное в 1639 г. Францией.
В 1771 г., после пресечения католической баден-баденской линии, все её владения и права унаследовал баден-дурлахский маркграф Карл Фридрих, правивший к тому времени из основанного в 1715 г. города Карлсруэ, и при котором объединённые баденские земли вновь стали называться маркграфством Баден.
В ходе Французских революционных войн и последовавшей медиатизации духовных княжеств, Баден смог значительно увеличить свои территории, и в 1803 г. (не без помощи Наполеона) был преобразован в курфюршество, в 1806 г. затем реорганизованное в Великое герцогство Баден.
Список маркграфов Бадена
(В скобках указаны даты правления)
- Герман I, основатель династии
- Герман II (1112—1130), первым назвал себя маркграфом Бадена
- Герман III (1130—1160)
- Герман IV (1160—1190)
- Герман V (1190—1243)
- Герман VI (1243—1250)
- Фридрих I (1250—1268)
- Рудольф I (1243—1288), благодаря своим многочисленным территориальным приобретениям часто считается отцом-основателем Бадена как влиятельного государства
- Герман VII (1288—1291), сын Рудольфа I
- Рудольф II (1288—1295), второй сын Рудольфа I и старший брат Рудольфа III
- Хессо (1288—1297)
- Рудольф III (1288—1332), младший сын Рудольфа I и брат Германа VII и Рудольфа II
- Фридрих II (1291—1333), сын Германа VII
- Рудольф IV (1291—1348), сын Германа VII
- Герман VIII (1291—1300)
- Рудольф Хессо (1297—1335)
- Герман IX (1333—1353), сын Фридриха II
- Фридрих III (1348—1353), сын Рудольфа IV, брат Рудольфа V
- Рудольф V (1348—1361)
- Рудольф VI (1353—1372), сын Фридриха III. В его правление баденские маркграфы были признаны имперскими князьями
- Рудольф VII (1372—1391), сын Рудольфа VI и брат Бернхарда I
- Бернхард I (1372—1431), сын Рудольфа VI и брат Рудольфа VII. В 1415 г. купил маркграфство Баден-Хахберг у Отто II
- Якоб I (1431—1453), старший сын Бернхарда I
- Георг (1453—1454), четвёртый сын Якоба I, уступил трон своему старшему брату Карлу I, чтобы стать епископом Меца
- Бернхард II (1453—1458), уступил права правления своему брату Карлу I; в католической Церкви почитается как блаженный
- Карл I (1453—1475), старший сын Якоба I. Участник Баденско-пфальцской войны 1461—1462 гг. за епископство Майнц
- Кристоф I (1475—1515), сын Карла I. В 1503 г. унаследовал маркграфство Хахберг-Заузенберг. Строитель Нового замка в Бадене.
- Карл Фридрих (1771—1803), маркграф Баден-Дурлахский, унаследовавший Баден-Баден и воссоздавший маркграфство Баден; курфюрст Бадена (1803—1806), великий герцог Бадена (с 1806 г.)
См. также
Напишите отзыв о статье "Баден (маркграфство)"
Литература
- Armin Kohnle: Kleine Geschichte der Markgrafschaft Baden. Leinfelden-Echterdingen 2007, ISBN 978-3-7650-8346-4.
- Hansmartin Schwarzmaier: Baden. In: Meinrad Schwab, Hansmartin Schwarzmaier (Hrsg.): Handbuch der baden-württembergischen Geschichte. Band 2: Die Territorien im alten Reich. Im Auftrag der Kommission für geschichtliche Landeskunde in Baden-Württemberg herausgegeben. Klett-Cotta Verlag, Stuttgart 1995, ISBN 3-608-91371-8, S. 164—246
Отрывок, характеризующий Баден (маркграфство)
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
