Бергманн, Эрнст фон

Эрнст фон Бергманн
нем. Ernst von Bergmann
1888
Дата рождения:	16 декабря 1836(1836-12-16)
Место рождения:	Рига, Российская империя
Дата смерти:	25 марта 1907(1907-03-25) (70 лет)
Место смерти:	Берлин, Германская империя
Страна:	Российская империя Российская империя Германская империя Германская империя
Научная сфера:	хирургия, нейрохирургия
Место работы:	Дерптский университет, военный врач прусской армии во время австро-прусской и франко-прусской войн, военный врач русской армии во время русско-турецкой войны, профессор Дерптского, Вюрцбургского и Берлинского университетов
Известные ученики:	Шланге, Борхардт, Фридрих фон Браман, Холстед, Курт Шиммельбуш
Известен как:	хирург, основоположник асептики, автор одних из первых классических руководств по проблемам нейрохирургия и военно-полевой хирургии

Эрнст фон Бергманн (нем. Ernst von Bergmann; 16 декабря 1836, Рига — 25 марта 1907, Берлин) — немецкий хирург, основоположник асептики, автор одних из первых классических руководств по проблемам нейрохирургии и военно-полевой хирургии. В различное время занимал должности профессора Дерптского, Вюрцбургского и Берлинского университетов.

Биография

Бергманн родился в Риге 16 декабря 1836 года в семье пастора Рихарда фон Бергманна (1805—1878) и Берты Крюгер (1816—1877).

По окончании школы с 1854 по 1860 учился в Дерптском университете. По его окончанию становится ассистентом хирургической клиники Дерптского университета под началом своего будущего тестя Георга Адельманна. Во время прусско-австрийской (1866), франко-прусской (1870—1871) работает военным врачом в прусской армии, а во время русско-турецкой войны (1877) врачом в русской армии. В 1871 году становится профессором хирургии Дерптского университета. С 1878 года — профессор Вюрцбургского университета. В Вюрцбурге у него стажировался знаменитый врач, учитель Кушинга Уильям Холстед. С 1882 года профессор и заведующий кафедрой Берлинского университета. На этой должности проработал до самой своей смерти в 1907 году.

Совместно с английским врачом Моррелем Маккензи и своим учеником Фридрихом фон Браманом был лечащим врачом болевшего раком гортани германского кронпринца и императора Фридриха III.

С 1884 и по 1907 годы член немецкого общества хирургов, которое длительное время возглавлял. На этой должности организовал выпуск газеты «Zeitschrift für ärztliche Fortbildung» (газета врачебного образования), которая существует до сих пор.

Был дважды женат. 16 марта 1866 женился на дочери профессора Дерптского университета Хильдегарде Адельманн (1846—1868). Во второй раз женился на Паулине Альсбранд (1842—1917).

Научная деятельность

Вклад Бергманна в медицину состоит во-первых в предложенной им на основании опыта врачебной работы во время войн нового метода лечения ранений коленных суставов. Отказавшись от оперативного лечения он предложил раневую повязку и накладывание гипса, что значительно уменьшило летальность у больных с поражениями коленных суставов «Die Behandlung der Schußwunden des Kniegelenkes im Kriege» (1878). Совместно со своим учеником Шиммельбушем одним из первых внедрил в мировую практику обработку хирургического инструментария с помощью специально созданной паровой машины в 1885 году. В 1890 г. они доложили об этом методе асептики на X Международном конгрессе врачей в Берлине.

Вклад в нейрохирургию

Хотя Бергманн не был нейрохирургом, он стал первым немецким хирургом, занявшимся нейрохирургией в современном смысле этого слова. Особенно велик вклад Бергманна в нейротравматологию. В его книге «Учение о повреждении головы» описываются все виды черепно-мозговых травм — от родовой травмы до огнестрельных ранений головного мозга. Переломам свода и основания черепа в немецком издании посвящено 206 страниц. Бергманн описывает симптомы переломов основания черепа и травматические каротидно-кавернозные соустья. Показания к трепанации ограничены внутричерепными осложнениями. Эпидуральным и субдуральным гематомам в книге отведено всего 9 страниц. Прогноз в этом случае плохой. При эпидуральных кровоизлияниях трепанация показана только в том случае, если после светлого промежутка возникают признаки повышения внутричерепного давления в виде рвоты, гемипареза, потери сознания и брадикардии. Бергманн упоминает о застойных сосках зрительных нервов, но не придаёт этому признаку большого значения для диагностики. Он критически относится к термину pachimeningitis haemorrhagica interna, предложенному Рудольфом Вирховым для обозначения хронических субдуральных гематом. Ушибам головного мозга отведено 140 страниц. Представления Бергманна о мозговых ушибах были намного позже подтверждены в экспериментах на животных и при аутопсиях.

Что касается лечения черепно-мозговых травм, то основное внимание Бергманна сосредоточено на профилактике посттравматического менингита, являющегося по его мнению, наиболее частой причиной смерти таких больных. В отношении ранений мягких тканей головы рекомендуется их ушивание шёлком, импрегнированным карболовой кислотой, и наложение антисептической повязки. Посттравматические абсцессы мозга подлежат обязательной операции. Бергманн предпочитал трепанировать с помощью долота. В книге подробно описан хирургический инструментарий — корончатый трепан, различные пилки и др.

Значительная часть книги посвящена повышению внутричерепного давления (Бергманн использует термин «мозговое давление» — «Hirndruck»). Оно изучалось в опытах на собаках, которым через фрезевое отверстие в полость черепа вводился воск или губка. Ликворное давление регистрировалось с помощью канюли, помещённой в большой затылочной цистерне. Бергманн отметил, что повышение внутричерепного давления сопровождается повышением артериального давления и брадикардией, однако эти симптомы устранялись в случае дренирования ликворных пространств. Установив связь между увеличением объёма находящегося в полости черепа инородного тела и повышением артериального давления и брадикардией, Бергманн обратил внимание на значение фактора времени. Наблюдавшиеся при этом вегетативные расстройства он интерпретировал как раздражение блуждающего нерва, за которым следовал паралич вазомоторных центров (сегодня мы бы трактовали этот феномен как потерю ауторегуляции).

Бергманн также описал вазогенный отёк мозга, рассматривая его как последствие нарушения ликвороциркуляции. Для наблюдением за реакцией вен он использовал технику «краниального окна».

Лечебная тактика Бергманна была направлена на снижение ликворного давления, поскольку исчерпание компенсаторных возможностей ликворной системы ведёт к повышению мозгового давления. Для этой цели рекомендовались приподнятое положение головы, кровопускания и назначение рвотных. Для борьбы с вазоспазмом предлагались обливание головы холодной водой и прикладывание к голове льда. После того, как Квинке в 1891 г. применил люмбальную пункцию в терапевтических целях, Бергманн стал рекомендовать её для снижения мозгового давления различного генеза. О возможности вклинения мозга в тенториальное и большое затылочное отверстие после данной процедуры ему известно не было.

Позднее опыты Бергманна были повторены Г.Кушингом в лаборатории Т.Кохера в Берне. Повышение артериального давления Кушинг интерпретировал как защитную реакцию для поддержания кровоснабжения мозга в условиях повышенного внутричерепного давления (т. н. «рефлекс Кушинга»).

В 1889 г. было опубликовано второе классическое руководство Бергманна «Хирургическое лечение болезней головного мозга», где были описаны этиопатогенез, диагностика и оперативное лечение всех известных в то время заболеваний головы. Год спустя эта книга была переведена на русский язык. В ней сообщается о 273 оперированных в клинике Бергмана больных. Из них в 75 случаях опухоль обнаружить не удалось, а у 116 больных она была удалена. Каждый четвёртый оперированный больной погиб во время или в первые дни после операции, но примерно в половине случаев в послеоперационном периоде отмечалось улучшение, порой длительное. Основной причиной неблагоприятных исходов была интраоперационная кровопотеря. Бергман предлагал удалять мозговые опухоли в два этапа. Переливание крови он отвергал, поскольку группы крови были открыты Карлом Лангштайнером лишь в 1900 г. отёк и набухание головного мозга часто были следствием грубой хирургической техники и дефектной анестезии. Для лечения послеоперационного пролапса мозга на рубеже ХХ века рекомендовалась люмбальная пункция. Причина гнойных менингитов крылась в негерметичном ушивании твёрдой мозговой оболочки.

Столь неблагоприятная статистика стала причиной критического отношения Бергманна к возможностям хирургического лечения опухолей головного мозга, из которых, по его мнению, операции подлежат не более 18 % — инкапсулированные опухоли небольших размеров, находящиеся на поверхности головного мозга в области центральной извилины. Это мнение разделялось в то время большинством хирургов.

Память

• За существенный вклад в медицину немецкой врачебной палатой вручается медаль имени Эрнста фон Бергманна.
• Его именем названа казарма недалеко от Мюнхена.
• Также его имя носит больница в Потсдаме.

Литература

• Бергманн Эрнест // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Эрнст фон Бергманн
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Бергманн, Эрнст фон] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)
• [daten.digitale-sammlungen.de/~db/0001/bsb00016318/images/index.html?id=00016318&fip=77.239.166.27&no=1&seite=108|Биография]

Отрывок, характеризующий Бергманн, Эрнст фон

Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.