Бестужев, Павел Александрович

Павел Александрович Бестужев
Род деятельности:	участник военных действий на Кавказе, литератор
Дата рождения:	1808(1808)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	8 декабря 1846(1846-12-08)
Место смерти:	Москва
Отец:	Александр Федосеевич Бестужев
Мать:	Прасковья Михайловна
Супруга:	Екатерина Евграфовна (в девичестве, Трегубова)
Награды и премии:	Орден Святой Анны

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Павел Александрович Бестужев, (1808, Санкт-Петербург — 8 декабря 1846, Москва) — артиллерийский офицер, участник Кавказских войн первой трети XIX века, изобретатель, литератор. Был младшим братом декабристов Бестужевых и, хотя следствию не удалось доказать его участие в событиях 14 декабря 1825 года, был сослан юнкером в пехотный полк в Бобруйск, а затем в горную артиллерию на Кавказ.

Семейное воспитание и учёба

Отец – Бестужев Александр Федосеевич (24.10.1761 – 20.03.1810) служил артиллерийским офицером во флоте, с 1800 года – правитель канцелярии Академии художеств, писатель. Автор работ о нравственности и воспитании юношества.

Мать - Прасковья Михайловна (1775 - 27.10.1846).

Большая энциклопедия Южакова в статье об А. Ф. Бестужеве отмечала:

Все его идеи о воспитании, указывающие в нём человека, стоящего много выше современного ему уровня общества, нашли отражение в его сыновьях.

Дети: Николай (13.04.1791 - 15.05.1855), Елена (между 1792 и 1796 - 1874), Мария (между 1793 и 1796 - 1889), Ольга (между 1793 и 1796 - 1889), Александр' (23.10.1797-07.06.1837), Михаил (22.09.1800-22.06.1871), Пётр (март 1804 – 22.08.1840) —

Павел (1808 – 08.12.1846).

Литературовед М. К. Азадовский, отмечая демократические традиции семьи, отсутствие преклонения перед титулами и чинами, если они не подтверждены правами на почёт и уважение собственными делами их обладателей, писал: «И как ни различны были характеры братьев, все же можно говорить о некоем «бестужевском» духе в семье: их всех объединяло отношение к своим обязанностям в обществе, объединяла, наконец, ярко выраженная у всех братьев глубокая любовь к родине и страстная ненависть к деспотизму и крепостному праву».

Павлу Бестужеву, как и старшим братьям, предстояло стать военным. Он учился в артиллерийском училище и в 1825 г. был уже в офицерском классе.

Участвуя в разговорах и встречах братьев и их товарищей, он был в курсе идей и планов будущих декабристов. Старшие братья любили и хотели сохранить Павла, которого впоследствии (за его судьбу) Александр в письмах Петру называл Поллуксом. Михаил Бестужев так описал последний вечер в семье:

Последнее время проведенное всеми нами пятью погибшими братьями в кругу нашего семейства было на другой день, то есть накануне 14 декабря… старушка-мать, окруженная тремя дочерьми и пятью сыновьями, с которыми она давно не виделась, была вполне счастлива… После обеда мы распрощались… Брата Павла мы отправили в корпус… Нам хотелось кого-нибудь сохранить для матери…

После 14 декабря 1825 года

Николай и Михаил Бестужевы после декабрьского восстания были сосланы в Сибирь.

Сестры Елена и близнецы Мария и Ольга добились разрешения разделить ссылку с братьями и после смерти матери с 1847 по 1858 год жили в Селенгинске.

Александр, Петр и Павел Бестужевы были сосланы на Кавказ в действующую армию.

Известны две версии событий, связанных с судьбой Павла Бестужева после событий 14 декабря.

Первая рассказана М. Бестужевым и связана с тем, что опекавший училище великий князь Михаил Павлович, считая опасным оставлять носителя декабрьской «закваски» среди воспитанников, искал повода исключить его. Проходя по казарме, он увидел рядом с кроватью Бестужева том «Полярной звезды», раскрытой на стихах Рылеева, и велел арестовать Павла:

…По следствию оказалось, что книга, что книга принадлежала и была читана товарищем его… Но ясно было видно намерение правительства так или иначе удалить брата из училища. Эту скрытую идею, облеченную мраком формальностей суда, брат Павел вывел на свежую воду в своем ответе великому князю Михаилу Павловичу, когда тот убеждал его сознаться в виновности:

- Ваше высочество, я сознаюсь! я кругом виноват, я должен быть наказан, потому что я – брат моих братьев.

Вторую приводит в своих воспоминаниях М. Ф. Каменская, жена кавказского сослуживца братьев Бестужевых П. П. Каменского, которая слышала её «из собственных уст Павла Бестужева». Узнав о том, что Павел много ораторствовал в смутное время, император Николай пожалел юношу и, велев привести его к себе, сказал:

- Опомнись! Ведь ты губишь себя… Я не хочу твоей гибели. Дай мне только честное благородное слово, что ты исправишься, отбросишь все навеянные на тебя бредни, и я прощу тебя!…

- Не могу дать честного слова, что не буду говорить против вашего величества. Я убежден в том, что я говорил одну правду, и если завтра меня спросят, то я повторю то же самое.

Следственный комитет пытался подтвердить показания мичмана Гвардейского экипажа В. А. Дивова об участии Павла Бестужева в подготовке восстания:

… мичман Бестужев 4-й принес к нам стихи сочинения Рылеева, и сии стихи, и рассказы Бестужева о нём познакомили меня и Беляевых с образом мыслей Рылеева. В сие время спросил я у него одинаково ли думает и меньшой его брат, то есть Бестужев 5-й. «Разумеется одинаково, отвечал он мне, - вы можете судить и потому, что он часто бывает у Рылеева, а там хоть кого обратят к свободному образу мыслей». Я ему сказал: «Вот удобный случай поселить свободный дух в корпусе через вашего брата».

Однако, на вопрос следственного комитета братьям Беляевым:

Объясните:… точно ли было сказано Бестужевым вышеозначенное и не известно ли вам что-либо о принадлежности к обществу Бестужева 5-го?

Беляев 1-й не вспомнил, говорил ли Бестужев, что брат его бывал у Рылеева, а Беляев 2-й ответил, что даже не знал о наличии у Бестужева младшего брата.

В журнале следственного комитета № 91 от 27.03.1826 года напротив п. 6 с записью показаний Дивова о возможном участии Павла Бестужева в распространении вредных мыслей в Морском кадетском корпусе рукою Николая I помечено

Обратить особое внимание на сие обстоятельство адмиралу Моллеру, а Бестужева перевести юнкером в пехотный полк

В 1826 году П. А. Бестужев был отправлен сначала в Бобруйскую крепость и, после службы там в течение года, переведен в горную артиллерию на Кавказ.

Участие в Кавказских войнах

Сначала юнкером Куринского полка, а затем и офицером участвовал в персидской и турецкой кампаниях Кавказской войны. Проявил себя способным и храбрым воином. Очевидец событий Ф. Ф. Торнау описал одну из атак горцев на позиции батальона, обороняемые орудиями П. А. Бестужева

…Бестужев со своим орудием стоял на виду, и чеченцы не только били в артиллеристов, но даже пытались неожиданным налётом отнять единорог. Картечь и огонь от батальона осаживали их. Один раз они успели однако добежать, какой-то смельчак ухватился было за колесо, прислуга отскочила; тогда Бестужев выхватил у артиллериста пальник, сам приложил огонь к затравке, брызнул чеченцам в лицо полным зарядом картечи и, когда они разбежались, тем же пальником чувствительно напомнил солдатам, что и в крайнем случае не следует робеть

Под Карсом Павел встретился с братом Петром, тоже сосланным на Кавказ. Под Ахалцихом судьба разлучает их снова. Участвовал во взятии Арзрума.

После окончания походов братья снова встретились, уже в Тифлисе, где оказался и Александр Бестужев (Марлинский). Кроме Бестужевых были здесь и другие декабристы - Пущин, Оржицкий, Мусин-Пушкин, Кожевников, Вишневский, Гангеблов. В общении с ними принимали участие: относившийся с сочувствием к декабристам А. С. Грибоедов, молодой кумыкский князь Мусса Хасай, находившийся под сильным влиянием Павла Бестужева и жившего с ними на одной квартире будущего писателя П. П. Каменского, гвардейские офицеры, прикомандированные к кавказским полкам. Часто встречи проходили в доме князя А. Г. Чавчавадзе.

Круг общения декабристов встревожил жандармов и вселил им сильные подозрения, не возникло ли меж ними в Тифлисе некое подобие тайного общества и не являются ли они его членами. В результате декабристы были разосланы из Тифлиса по полкам.

Заслуги П. А. Бестужева в действующей армии отмечены чином поручика и Аннинским крестом за изобретённый им прицел к пушкам, который был введен во всей артиллерии под наименованием «бестужевского прицела».

В 1835 г. он вышел в отставку и уехал в Петербург.

«Бестужевский прицел»

Ещё накануне отечественной войны 1812 года в российской армии был принят на вооружение качающийся (привесной) прицел Кабанова взамен используемых ранее неподвижно закреплённых на казенной части орудия стоечных прицелов, недостатком которых была потеря точности прицеливания на неровной земле. Прицел Кабанова не привинчивался к орудию, а подвешивался к «затыльнику» - медной полке установленной на тарели орудия.

Опыт применения артиллерийских орудий в горных условиях Кавказа позволил Бестужеву усовершенствовать прицел. В его модификации продольный штифт качения, из-за которого прицел выпадал при больших углах подъёма ствола орудия, заменён на поперечные цапфы. Прицел Бестужева навешивался цапфами на кронштейн казенной части ствола и при любом угле возвышения орудия занимал отвесное положение, обеспечивая прицельную стрельбу. На линейке прицела Бестужева имелись две шкалы: в линиях (от 0 до 60) для вертикальной наводки и в саженях (от 50 до 500) — для расчета дальности огня, что помогало наводчикам вести более точную стрельбу.

Литературная деятельность

В 1835 году начальник штаба военно-учебных заведений Я. И. Ростовцева решил издавать «Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений». Фактическим редактором журнала в 1836-1838 гг. был Павел Александрович Бестужев, назначенный великим князем Михаилом Павловичем старшим адъютантом при Главном управлении военно-учебных заведений.

Был лично знаком с А. С. Пушкиным, в письмах на Кавказ передавал от него поклоны А. А. Бестужеву, а 2 февраля 1937 года ему же написал о безвременной смерти поэта.

Напечатал в журнале статью о военных действиях на территории азиатской Турции в 1828-1829 годах, в которой с похвалой упоминалось имя генерала А. Г. Чавчавадзе, а в год смерти Пушкина - отрывок из пушкинского «Путешествия в Арзрум».

В 1838 году в журнале «Сын отечества» по поводу появления анонимной шовинистической статьи «Поездка в Грузию» опубликовал полемический очерк «Замечания на статью «Путешествие в Грузию» в зашиту народов Кавказа.

С 1841 года жил в имении своей жены Екатерины Евграфовны (Трегубовой) в селе Гончарово Юрьевского уезда (ныне, Гаврилово-Посадский район Ивановской области). Сюда же переехала и мать братьев Бестужевых - Прасковья Михайловна. Здесь она и скончалась 8 ноября 1846 года.

Умер 8 декабря того же года в Москве.

Литература

• Декабристы. Биографический справочник / Под ред. М. В. Нечкиной. — М.: Наука, 1988, 448 с.
• Воспоминания Бестужевых – С.-Пб.: Наука, 2005, 892 с.
• Лермонтовская энциклопедияю. Гл. ред. В. А. Мануйлов – М.: Сов. энциклопедия, 1981, 784 с.
• Бестужевы и Бестужевы-Рюмины // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Черейский Л. А. Пушкин и его окружение – Л.: Наука, 1975, 520 с., - с 503.

Отрывок, характеризующий Бестужев, Павел Александрович

– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.