Полярная звезда (альманах декабристов)

Полярная звезда
Титульный лист альманаха на 1823 год
Специализация:	литературный альманах
Периодичность:	ежегодник
Язык:	русский
Адрес редакции:	Наб. Мойки, 72, дом Российской Американской Компании (1824—1825)
Главный редактор:	К. Ф. Рылеев А. А. Бестужев-Марлинский
Издатель:	И. В. Слёнин (на 1823 и на 1824 годы) К. Ф. Рылеев А. А. Бестужев-Марлинский (на 1825 год) Типография Н. И. Греча
Страна:	Российская империя Российская империя
История издания:	1822—1825
Дата основания:	первая половина 1822 года
Тираж:	1500 (на 1824 год)

К:Печатные издания, возникшие в 1822 году

«Поля́рная звезда́» («Полярная звезда. Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности») — литературный альманах, издававшийся К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым-Марлинским в Санкт-Петербурге в 1822—1825 гг. Вышло три книжки: на 1823, на 1824 и на 1825 годы. Последний альманах «Звёздочка» на 1826 год был отпечатан лишь частично и в продажу не поступил.

История

Уже известные к этому времени литераторы К. Рылеев и А. Бестужев начали подготовку к изданию альманаха в 1822 году. По словам Бестужева, целью нового издания было «ознакомить публику с русской стариной, с родной словесностью, со своими писателями». Доподлинно неизвестно, кому конкретно принадлежала инициатива выпуска альманаха, Е. Оболенский в воспоминаниях писал, что это было идеей Рылеева. Кондратий Рылеев занимался в альманахе поэзией. Бестужев взял на себя составление выпусков, отбор и корректуру материалов. Он же занимался организационными вопросами и переговорами с цензором.

В апреле-мае 1822 года компаньоны отправили письма лучшим российским авторам с просьбой прислать произведения для альманаха. Рукописи пришли от Ф. Глинки, А. Корниловича, В. Жуковского, Д. Давыдова, Н. Гнедича, А. Воейкова, О. Сомова, О. Сенковского, Н. Греча, И. Крылова, А. Дельвига, А. Измайлова, Е. Баратынского, других авторов. Находясь в бессарабской ссылке, участником издания стал Пушкин. Свои произведения отдали альманаху и сами издатели. В «Полярной звезде» приняли участие практически все лучшие русские писатели этого времени и ряд авторов второго ряда, без которых представление о текущем литературном процессе стало бы неполным.

Чтобы иметь возможность напечатать альманах, Рылееву и Бестужеву пришлось выдержать схватку с цензурой и, по воспоминаниям современника, даже «закупать» цензора А. Бирукова. 30 ноября 1822 года разрешение на публикацию было получено, и в типографии Н. Греча заработал печатный станок. «Полярная звезда» на 1823 год вышла тиражом 600 экземпляров и в декабре 1822 года поступила в лавку издателя и книгопродавца И. Слёнина. Книжки были небольшие, карманного формата. Издание разошлось всего за одну неделю.

Очевидный успех издания позволил увеличить тираж второго выпуска. «Полярная звезда» на 1824 год преодолела цензуру 20 декабря 1823 года, и тираж в полторы тысячи экземпляров был распродан за три недели. Как писал один из авторов альманаха Ф. Булгарин в «Литературных листках», это был «единственный пример в русской литературе, ибо, исключая „Историю государства Российского“ г. Карамзина, ни одна книга и ни один журнал не имели подобного успеха». Прибыль от второго выпуска альманаха окупила все издержки. При подготовке третьего выпуска на 1825 год Бестужев и Рылеев смогли отказаться от услуг издателя Слёнина. Выручка позволила получить 2000 рублей прибыли и при этом выплатить литературный гонорар практически всем авторам третьего альманаха. Это стало прецедентом в издании журналов и альманахов в России и важным шагом на пути профессионализации писательского труда. До сих пор, как правило, деньги от издания получали только составители сборников и некоторые наиболее маститые авторы, а интерес большинства писателей состоял в самой возможности познакомить публику с плодами своего творчества. Несколько лет спустя издатели, пытавшиеся получать материалы «по старинке» бесплатно, пользуясь своими литературными знакомствами, начали испытывать проблемы с наполнением сборников.

За поднесённые экземпляры «Полярной звезды» на 1824 год издатели были награждены перстнями и золотой табакеркой от императрицы.

С весны 1824 года главным помещением редакции становится новая квартира Рылеева в доме Российской Американской Компании на Мойке. В связи с возросшей к 1825 году занятостью компаньонов делами Северного общества и службой в Российской Американской Компании, издание третьего номера далось с большим трудом. Существуют данные, что первый тираж этого томика погиб во время петербургского наводнения 7 ноября 1824 года. Как бы то ни было, в январе в первом номере «Сыне Отечества» появилось «Объявление об издании „Полярной Звезды“ на 1825 год», в котором издатели сообщили, что «издание замедлилось некоторыми обстоятельствами, появится не к 1 января 1825 года, но к святой неделе». Книжка вышла только 21 марта 1825 года.

Издатели задумываются о прекращении выпуска альманаха, однако решают опубликовать еще один томик меньшего объёма с имеющимся материалом. В апреле 1825 года в журнале П. И. Кёппена «Библиографические листы» было помещено объявление о будущем выходе альманаха «Звёздочка». Его выпуск готовился в конце года, когда дела тайного общества значительно осложнились. К 14 декабря, дню восстания на Сенатской площади, в типографии Главного штаба было отпечатано 80 страниц. После ареста Рылеева и Бестужева дальнейшая печать прекратилась, уже готовые листы были конфискованы и 36 лет пролежали в кладовых бывшей военной типографии. В 1861 году они были сожжены, однако до наших дней сохранились два экземпляра, находившиеся у друга Бестужева А. Н. Креницына и библиофила П. А. Ефремова, а также цензурная рукопись.

После разгрома восстания «Полярная звезда» стала крамольным изданием. В 1826 году великий князь Михаил Павлович за чтение «Полярной Звезды» отправил солдатом на Кавказ Петра Бестужева. Отягчающим вину обстоятельством в глазах князя послужило то, что альманах был раскрыт на «Исповеди Наливайки» Рылеева.

Содержание «Полярной звезды»

На альманах «Полярная звезда»
(после наводнения 1824 года)

Напрасно ахнула Европа,
Не унывайте, не беда!
От петербургского потопа
Спаслась «Полярная звезда».
Бестужев, твой ковчег на бреге!
Парнаса блещут высоты;
И в благодетельном ковчеге
Спаслись и люди и скоты.

А. С. Пушкин, 1825

Небольшой объём карманного издания накладывал серьёзные ограничения на публикуемый материал. В основном печатались небольшие стихотворения и отрывки из поэм и прозаических произведений. Но и в небольшом объёме удавалось дать место большому количеству лучших писателей и поэтов второго ряда. Так, в альманахе на 1825 год были напечатаны стихи Пушкина (отрывки из «Цыган», «Братьев разбойников», «Послание к Алексееву»), Е. Баратынского (семь стихотворений), П. Вяземского (два), Ф. Глинки (три), В. Л. Пушкина (два), Н. Языкова (три), К. Рылеева (три отрывка из «Наливайки» и «Стансы»), И. Крылова (две басни), Н. Гнедича (отрывок их XIX песни «Илиады»), А. Грибоедова и И. Козлова (по одному), В. Григорьева («Нашествие Мамая»), В. Туманского, А. Хомякова, П. Плетнёва, Н. Иванчина-Писарева, Е. Зайцевского. В прозаическом отделе появились сочинения А. Корниловича (исторический очерк), Сенковского («восточные повести»), Ф. Глинки, Ф. Булгарина, путевые записки Н. А. Бестужева («Гибралтар») и В. Жуковского («Отрывок из письма о Швейцарии»). Всё это разнообразие даже сподвигло язвительного Пушкина на эпиграмму про спасённых «ковчегом» Бестужева людей и скотов.

Новинкой альманаха были открывавшие каждый выпуск литературно-критические обзоры Бестужева, в которых он подводил итоги предшествующего развития русской словесности. «Полярная звезда» на 1823 год начиналась «Взглядом на старую и новую словесность в России», интересным, хотя и вынужденно поверхностным обзором всего предыдущего развития русской литературы от летописей Нестора до 1822 года. Последующие обзоры («Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года» и «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года») уже ограничены жесткими хронологическими рамками. Бестужевские обзоры отличались концептуальностью, аналитичностью, сюжетной стройностью. В. Белинский считал Бестужева создателем жанра ежегодных обозрений литературы и продолжил использовать как его принципы, так и само слово «взгляд» применительно к этому жанру.

Обзоры обсуждались обоими соредакторами и выражали их общую позицию по литературным вопросам. Эта позиция находила также выражение в отборе произведений для альманаха. Бестужев высказывался против «безнародности» литературы и залогом её успехов видел обращение к народным корням, народному творчеству, героическому прошлому русского народа. От писателей он ожидал избавления от подражательности, очищения русского языка от заимствований — полонизмов, германизмов, галлицизмов. Многие авторы «Полярной звезды» состояли членами Вольного общества любителей российской словесности и вполне разделяли эти взгляды. Бестужев являлся приверженцем романтизма, выступал за гражданственность и патриотизм в литературе, за её связь с политическими идеями современности. Как выражение этих принципов, одним из стержней альманаха были «Думы» Рылеева и его вольнолюбивые исторические поэмы.

«Полярная звезда» и цензура

«Полярная звезда» считается альманахом декабристской ориентации. Многие её авторы были так или иначе связаны с движением декабристов. Проблемы возникали как у издателей из-за цензоров, так и у цензоров из-за издателей. Многие произведения в альманахе опубликованы с купюрами. Из стихотворения Вяземского «Петербург» Бируков вычеркнул весь конец (увидев стихотворение урезанным, Вяземский жаловался, что его «выпустили на позор»). Элегия Пушкина «Овидию» была напечатана без подписи, дабы не раздражать цензора аналогиями между судьбами автора и «адресата».

В то же время удалось легально опубликовать рылеевскую «Исповедь Наливайки». За это через министра просвещения А. Шишкова цензор получил выговор от Александра I, и соответствующие листы были бы вырезаны из издания, если бы оно к этому моменту не было уже распродано.

§ 151 сказано: «Не позволяется пропускать к напечатанию места, имеющие двоякий смысл, ежели один из их противен цензурным правилам». Сие подаёт повод к бесконечным прениям… В оправдание нового сего § приводят, что цензура на основании прежних правил пропускала сочинения возмутительные: Исповедь Наливайки, Войнаровского и проч. Это неправда. Сии сочинения отнюдь не двусмысленные: они явно проповедуют бунт, восстание на законную власть, выставляют в похвальном виде мятежников и разбойников и проч., и пропущены к напечатанию по непростительной глупости цензора, читавшего оные и не понимавшего в них явного злоупотребления.

— Из обсуждения «чугунного» цензурного устава 1826 года, принятого после подавления восстания декабристов.

Пушкин в «Полярной звезде»

Пушкин неизменно был автором всех выпусков альманаха. В «Звезде» на 1823 год появилось 4 его стихотворения. Благодаря посредничеству Туманского, в «Звезду» на 1824 год попало 9 стихотворений. В следующем выпуске напечатано одно стихотворение и по одному отрывку из поэм «Цыганы» и «Братья разбойники». В «Звёздочку» был отдан отрывок из «Евгения Онегина» «Ночной разговор Татьяны с её няней». Через цензуру многие стихи проходили с большим трудом, и не все произведения поэта оказались подписаны его именем.

Это тесное сотрудничество не обходилось без недоразумений. В попавшей неизвестными путями к Бестужеву элегии «Редеет облаков летучая гряда» оказались воспроизведены три последние стиха, которые Пушкин не предназначал для печати по личным причинам:

Когда на хижины сходила ночи тень,

И дева юная во мгле тебя искала,

И именем своим подругам называла.

Пушкин возмущённо писал Бестужеву: «Конечно, я на тебя сердит и готов с твоего позволения браниться хоть до завтра: ты не знаешь, до какой степени это мне досадно. <…> Я давно уже не сержусь за опечатки, но в старину мне случалось забалтываться стихами, и мне грустно видеть, что со мной поступают, как с умершим, не уважая ни моей воли, ни бедной собственности».

Впрочем, на опечатки Бестужева поэт сердился не меньше. В этой же «Полярной звезде» на 1824 год в стихотворении «Нереида» вместо строки «Над ясной влагою полубогиня грудь…» оказалось напечатано «Как ясной влагою полубогиня грудь…», а в стихотворении «Простишь ли мне ревнивые мечты…» вместо слов «с боязнью и мольбой» в печать попали «с болезнью и мольбой». 1 февраля Пушкин из Одессы переслал оба сочинения Булгарину, редактору журнала «Литературные листки»: «Вы очень меня обяжете, если поместите в своих листках здесь прилагаемые две пьесы. Они были с ошибками напечатаны в „Полярной звезде“, отчего в них и нет никакого смысла. Это в людях беда небольшая, но стихи не люди».

Несмотря на эти досадные инциденты, Пушкин оставался звездой «Звезды», хотя и стал отдавать предпочтение появившемуся в 1824 году альманаху «Северные цветы».

Влияние «Полярной звезды»

Коммерческий и творческий успех альманаха декабристов породил огромное количество последователей и подражателей. Уже в 1824 году отстраненный от выпуска третьей «Звезды» книготорговец Слёнин уговорил Дельвига основать конкурентный альманах, закрепляя за собой его выпуск и продажу. Первая книжка «Северных цветов» вышла в декабре 1824 года, и в издательском объявлении, напечатанном в «Сыне Отечества», о предполагавшемся составителями «Цветов» соперничестве говорилось прямо. Почти все авторы «Полярной звезды» одновременно были и авторами «Северных цветов».

Число альманахов непрерывно возрастает. Наибольшей величины оно достигает в 1830—1831 годах, когда выходило тридцать альманахов. Вызванное примером «Звезды» распространение альманахов дало основание В. Г. Белинскому назвать десятилетие с середины 1820-х годов «альманачным периодом». В это время под модным именем «альманаха» можно было найти практически любую печатную продукцию, вплоть до сборников анекдотов. Лишь в середине тридцатых альманахи уступают место регулярным толстым литературным журналам.

В 1832 году в Москве, пользуясь именем и репутацией альманаха Рылеева и Бестужева, Иваном Глухарёвым был выпущен альманах «Полярная звезда» на 1832 год, составленный из слабых произведений неизвестных литераторов.

Как дань уважения декабристам, в 1855 году А. Герцен назвал «Полярной звездой» свой литературно-политический альманах («„Полярная звезда“ скрылась за тучами николаевского царствования. Николай прошел — „Полярная звезда“ является вновь»).

На преемственность с декабристской «Полярной звездой» также претендовал издававший в 1881 году ежемесячный литературно-исторический журнал «Полярная звезда» Салиас де Турнемир, подчеркивая, однако, что это «чисто беллетристический сборник», без всякой «подкладки политической».

Как аллюзию на альманах декабристов, имя «Полярной» или «Утренней» звезды носили еще несколько печатных изданий.

Свет погасшей «Звезды»

Впервые материалы невышедшего альманаха «Звёздочка» — отпечатанные листы и рукопись — были опубликованы П. А. Ефремовым в историческом журнале «Русская старина» в 1883 году (том XXXIX).

В 1960 году в серии «Литературные памятники» осуществлено полное переиздание текста всех трёх выпусков «Полярной звезды» и «Звёздочки» в том виде, как они были напечатаны в XIX веке. Были воспроизведены цензурные изъятия и изменения, не учитывались последующие авторские редактуры напечатанных Рылеевым и Бестужевым вариантов произведений, имена авторов были указаны так, как они приведены в первом издании альманаха (псевдонимы, звёздочки, фамилии без имён и инициалов) и т. п. В 1982 году на основе этого полного переиздания по тому же принципу напечатан небольшой сборник избранных произведений альманаха.

В 1981 году появилось отдельное издание «Звёздочки»: тексты цензурной рукописи и факсимильное издание уцелевших листов.

Ссылки

• [feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-490-.htm Михайлова Т. М., Потапова Г. Е. «Полярная звезда» // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827]
• [writerstob.narod.ru/stati/bestujev/vzglyad_na_staryu_i_novyu_rus_slovesnost.htm А. Бестужев. Взгляд на старую и новую словесность в России]
• [writerstob.narod.ru/stati/bestujev/vzglyad_na_rus_slovesnost_1823.htm А. Бестужев. Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года]
• [az.lib.ru/b/bestuzhewmarlins_a_a/text_0170.shtml А. Бестужев. Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года]
• [magazines.russ.ru/nlo/2000/42/dialog-pr.html «Полярная звезда» декабристов — «Полярная звезда» Герцена. Диалог В. Э. Вацуро и Н. Я. Эйдельмана.]

Литература

• Полярная звезда, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. Серия: Литературные памятники. М.—Л., Издательство Академии наук СССР, 1960. — 1016 с. Тираж 5000 экз.
• Полярная звезда: Альманах, изданный А. Бестужевым и К. Рылеевым (1823—1825): Избранные страницы. / Составление, вступительная статья и примечания Виктора Афанасьева. — М.: Советская Россия, 1982. — 224 с. — (Школьная библиотека). — 400 000 экз.
• Альманах «Звёздочка». — М.: Книга. 1981 г. 144 с., илл.+ факсимиле 80 с. Тираж 3000 экз.
• Вацуро В. Э. «Северные цветы». История альманаха Дельвига — Пушкина. — М.: Книга, 1978. — 288 с. — 10 000 экз.

См. также

• Рылеев, Кондратий Фёдорович
• Бестужев-Марлинский, Александр Александрович
• Альманах
• Северные цветы (альманах Дельвига)
• Полярная звезда (альманах Герцена)

Отрывок, характеризующий Полярная звезда (альманах декабристов)

– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.