Бирюлина, Вера Ильинична

Вера Ильинична Бирюлина<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Третий секретарь — Заведующая организационным отделом Ржевского РК КПСС
январь 1963 года — июль 1973 года
Заведующая организационным отделом Погорельского РК КПСС
февраль 1960 года — ноябрь 1960 года
Рождение:	12 сентября 1921(1921-09-12) дер. Кресты, Велижский уезд, Витебская губерния, РСФСР
Смерть:	13 марта 2015(2015-03-13) (93 года) Ржев, Тверская область, Россия
Место погребения:	Смоленское кладбище во Ржеве
Партия:	КПСС
Награды:

Ве́ра Ильи́нична Бирю́лина (12 сентября 1921, дер. Кресты, Витебская губерния — 13 марта 2015, Ржев, Тверская область) — советский государственный деятель регионального значения. Член ВКП(б) с 1944 года.

С 1963 по 1973 годы — Третий секретарь — Заведующая организационным отделом Ржевского РК КПСС. С 1960 по 1963 годы — инструктор Зубцовского РК КПСС по Погорельской зоне. В 1960 году — Заведующая организационным отделом Погорельского РК КПСС.

Кавалер орденов: Отечественной войны II степени, Красной Звезды, «Знак Почёта»; награждена медалями.

Биография

Вера Ильинична Бирюлина родилась 12 сентября 1921 года в деревне Кресты (ныне — в Куньинском районе Псковской области) в рабочей семье. Отец был портной, мать работала санитаркой в местной больнице.

В 1939 году Бирюлина окончила фельдшерское отделение Великолукского медицинского техникума и курсы организаторов здравоохранения в Казани.

С сентября 1939 по июнь 1941 года работала заведующей Селижаровским районным отделом здравоохранения.

Великая Отечественная война

В самом начале войны, 25 июня 1941 года, Бирюлина В. И. добровольно вступила в ряды Красной Армии.

Со дня мобилизации и до 1946 года проходила службу при эвакогоспитале № 1987.

В 1941 году, находясь на должности старшей медсестры большого специализированного отделения, В. И. Бирюлина обеспечивала образцовый порядок в своём отделении, бесперебойный приём и эвакуацию больших потоков больных и раненных. 3 сентября 1943 года Вера Бирюлина была назначена на должность начальника приёмного отделения и одновременно секретаря госпитальной военно-врачебной комиссии. В сложных условиях Вера Ильинична исключительно чётко наладила делопроизводство. При высокой загрузке военно-врачебной комиссии (39 % комиссовавшихся к общему числу лечившихся) госпиталь не имел ни одного случая неправильного оформления выписных документов.

Кроме этого, В. И. Бирюлина разрабатывала новые образцы медицинских форм выходящих за требования официальных приложений по форме 11 ОВВ, благодаря её стараниям госпиталь своевременно и в полном объёме мог анализировать весь медико-статистический материал в своих медицинских отчётах.

Вера Ильинична также руководила курсами повышения квалификации медсестёр, обеспечив тем самым освоение ими второй специальности. Было обучено: 12 человек гипсованию, 9 человек массажу, 44 человека ЛФК, 16 человек переливанию крови, за что 27 июля 1944 года Бирюлина была удостоена медали «За боевые заслуги».

Первоначальным местом дислокации эвакогоспиталя № 1987 был город Калинин. Там госпиталь располагался в домах бывшей архиерейской дачи, и формировался как терапевтический (всего на 200 мест), но уже в первые дни войны, из-за большого потока поступающих раненных, был вынужден изменить свой профиль.

В октябре 1941 года, вошедший в состав Волховского фронта и к апрелю 1942 года расквартированный в Боровичах, госпиталь был расширен до 800 коек.

В январе 1944 года эвакогоспиталь № 1987 вошёл в состав Ленинградского фронта и был передислоцирован во Псков, где принимал раненных прибывающих из под Ленинграда. После прорыва блокады Ленинграда, Вера Ильинична была представлена к награждению медалью «За оборону Ленинграда», однако подписанное руководством представление затерялось при пересылке.

Впоследствии госпиталь несколько раз менял места дислокации. Ими были: Ленинградский, 3-й и 2-й Прибалтийские, 2-й Белорусский фронты, закончил войну эвакогоспиталь № 1987 в городе Арнсвальде в Германии (ныне Хощно в Польше), где располагался в школе и в бывшем административном корпусе, личный состав госпиталя был расквартирован в жилых домах.

Из Арнсвальде Вера Ильинична выезжала в Берлин, где встречалась и отмечала Победу вместе со своим родным братом — капитаном артиллерии Степаном Ильичом Бирюлиным.

16 июля 1945 года, за образцовое выполнение служебных заданий, В. И. Бирюлина была удостоена ордена Красной Звезды.

Послевоенное время

После демобилизации, в марте 1946 года, Вера Бирюлина обосновалась в райцентре Погорелое Городище Калининской области, где до мая 1957 года работала на должности заведующего районным отделом здравоохранения.

После ликвидации отдела, Вера Ильинична работала заместителем главного врача по административно-хозяйственной работе, затем с мая 1958 года районным педиатром.

В феврале 1960 года, благодаря своей активной жизненной позиции, В. И. Бирюлина добилась назначения на должность заведующей организационным отделом Погорельского районного комитета КПСС, но проработала там не долго, до ноября 1960 года, что было связано с ликвидацией Погорельского района и соответственно расформированием райкома.

После слияния Зубцовского и Погорельского районов, с ноября 1960 по январь 1963 года, Вера Ильинична работала инструктором Зубцовского РК КПСС по Погорольской зоне.

В конце 1962 года В. И. Бирюлину пригласили в город Ржев, где предложили должность инструктора Ржевского РК КПСС.

В то время Ржев представлял собой крупный динамично развивающийся город с высоким культурным и промышленным потенциалом. Семья Бирюлиной переехала сюда в январе 1963 года и сразу получила квартиру в центре города.

С января 1963 по июль 1973 года Вера Ильинична работала инструктором, а затем возглавила организационный отдел, совместив с должностью третьего секретаря Ржевского РК КПСС.

За годы работы в райкоме В. И. Бирюлина курировала комсомол. Подбирала кандидатуры на должность секретаря райкома комсомола. Ребята в шутку звали её «комсомольской мамой». Подобранные ею секретари ныне занимают высокие посты во Ржеве: Мешкова Галина Александровна — представитель губернатора Тверской области, Румянцев Валерий Михайлович — глава районной администрации.

В 1973 году, по личной просьбе, Бирюлина была переведена на должность заведующей кабинетом политпросвещения, с которой ушла на пенсию в апреле 1977 года, где по июнь 1989 года растила внуков.

С июня 1989 по апрель 1992 года, уже будучи на пенсии, работала ответственным секретарём Ржевского городского и районного Совета женщин.

Умерла 13 марта 2015 года. Похоронена в городе Ржеве, на Смоленском кладбище.

В июне 2015 года администрацией города Ржева было принято решение об установке на доме № 5 по Зубцовскому шоссе, где проживала Вера Ильинична, мемориальной доски.

Семья

Ещё на войне Вера Ильинична познакомилась со своим будущим мужем — Бойцовым Георгием Никоноровичем (1902—1980). После войны они поженились. Муж работал инженером по строительству, затем начальником строительного участка.

В 1947 году у них родилась дочь, а в 1951 — сын.

Сын, Бойцов Алексей Георгиевич, ныне профессор, доктор технических наук, заведующий кафедрой в РГТУ (МАТИ) имени К. Э. Циолковского.

Дочь, Бойцова Татьяна Георгиевна — пенсионер, работала на ржевском ПО «Электромеханика» на инженерных должностях, имеет государственные награды.

Далее появились два внука, внучка, правнуки.

Награды

• медаль «За боевые заслуги» (Приказ 3-го Прибалтийского фронта № 0146 от 27.07.1944 г.);
• орден Красной Звезды (Приказ 2-го Белорусского фронта № 0813 от 16.07.1945 г.);
• орден Отечественной войны II степени (Приказ № 22 от 21.02.1987 г.);
• орден «Знак Почёта»;
• многочисленные медали.

Отрывок, характеризующий Бирюлина, Вера Ильинична

– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.