Битва при Мантинее (362 до н. э.)
| Битва при Мантинее | |||
| Основной конфликт: Беотийская война | |||
 Исаак Вальварен. «Смерть Эпаминонда» | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
фиванцы и спартанцы заключили мир | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Мантинее (греч. Μάχη της Μαντινείας) произошла в 362 до н. э. между фиванцами, ведомыми Эпаминондом и поддерживаемыми Аркадией и Беотийским союзом, с одной стороны, и спартанцами, возглавляемыми царём Агесилаем II, которого поддерживали элейцы, афиняне и мантинейцы, с другой. Битва, инициированная Эпаминондом, была призвана распространить гегемонию Фив на всю территорию Греции.
Содержание
События, предшествовавшие битве
После того как битва при Левктрах в 371 до н. э. подорвала основы гегемонии Спарты, фиванский политический лидер и полководец Эпаминонд предпринял попытку создать новую гегемонию — уже вокруг своего полиса. С этой целью фиванская армия, в основном с фокийцами и фессалийцами, направилась в Пелопоннес, объединившись со своими союзниками, главным образом с аркадянами, аргивянами и элейцами. Союзники убедили фиванского лидера вторгнуться в Лаконику, указывая на малочисленность спартанцев. Имея приблизительно семидесятитысячную армию, Эпаминонд совершил поход в Лаконику, подвергнув её разорению. Из-за упорного сопротивления спартанцев во главе с Агесилаем захватить саму Спарту Эпаминонд не смог.
После ряда походов в Пелопоннесс Эпаминонд отторг от Спарты Мессению, организовал Аркадский союз (федерацию городов-государств в центральной части Пелопоннесского плато) и основал на юге Аркадии город Мегалополь с целью ограничить влияние Спарты на Пелопоннесе и обеспечить этим полный переход этой территории под контроль Фив.
За несколько лет до битвы при Мантинее спартанцы, во главе с сыном Агесилая Архидамом, одержали победу в крупной битве над аркадянами и аргивянами (битва была названа Бесслёзной, так как по легенде из спартанцев в этом сражении никто не погиб), а также заключили союз с эолийцами, имевшими территориальные претензии к аркадцам), в попытке подорвать влияние союза. Когда однажды аркадцы просчитались и захватили общеэллинскую святыню — храм Зевса в Олимпии, один из аркадских городов-государств, Мантинея, отделился от союза. Спартанцы и эолийцы объединились с мантинейцами для военной атаки на Аркадский союз. Афины решили поддержать спартанцев, поскольку не желали спокойно смотреть на рост могущества Фив. Афиняне также припомнили, что когда в конце Пелопоннесской войны фиванцы потребовали разрушения Афин и превращения всех жителей города в рабов, Спарта отклонила эти требования. Афинская армия, выделенная в помощь силам, объединённым под руководством спартанцев, была направлена морем — чтобы не быть перехваченной фиванцами на суше. Тогда Эпаминонд повёл фиванскую армию на Пелопоннес, чтобы попытаться вновь утвердить здесь фивано-аркадскую гегемонию.
Ход сражения
Две армии встретились у Мантинеи летом 362 до н. э.. Отборная, элитная часть фиванской армии, несколькими днями раньше возглавляемая лично Эпаминондом, атаковала саму Спарту, когда основная часть спартанцев, под предводительством своего царя Агесилая, была на марше в Аркадию. Несмотря на неожиданность нападения и численный перевес, беотийцы потерпели поражение и отступили. В битве за Спарту отличился молодой спартанский воин Исад, который бился в гуще врагов абсолютно нагим и обмазанный маслом, держал в руках меч и копьё, поверг всех, кто решался с ним сразиться. После битвы герой даже не был ранен. «Виновником» же победы был Архидам, который с сотней спартанцев атаковал врага в самых горячих точках города и вытеснил многочисленных фиванцев из Спарты. Немного позже у Мантинеи афинская конница столкнулась с фиванской с фессалийской. Перевес в численности был также на стороне Фив, обе стороны понесли большие потери, но победа осталась за афинянами.
Ряд неудач не давал Эпаминонду иного выбора, кроме как одержать победу в новой генеральной битве. Фиванская армия, несколько усиленная отрядами из городов-государств Беотийского союза, была на треть больше спартанской. К ней также примкнули лояльные союзу аркадцы, главным образом, из Мегалополя (основанного фиванцами в качестве столицы Аркадии во время своего последнего пребывания на Пелопоннесе), и Тегеи (традиционно передового полиса аркадцев).
Компетентность и опыт обоих военачальников был велик. Эпаминонд применил успешно опробованную ещё в битве при Левктрах тактику, он организовал отряд беотийцев на левом фланге своей армии в виде необычно глубокой и плотной колонны гоплитов. Такое построение войск, известное как «эшелон», имело целью получить количественное превосходство в нужном участке сражения (другие источники называют применённое Эпаминдоном тактическое построение «косым клином»). Тактический приём позволил большой и плотной колонне беотийцев продавить неглубокую классическую фалангу спартанцев.
Эпаминонд лично возглавил беотийскую колонну. Фиванцы внезапным обманным манёвром атаковали и мощным натиском оттеснили правое крыло спартанцев, но и лакедемоняне доблестно держались, сам Эпаминонд был смертельно ранен спартанцем Антикратом. Были убиты и другие лидеры фиванцев — Иолаид и Даифант, которые должны были стать его преемниками вместо Пелопида, ранее погибшего в сражении против фессалийцев. Ход битвы был переломлен, и фиванцы отступили на изначальные позиции, как вернулись и спартанцы. Заново начавшаяся битва могла решить судьбу Эллады и передать гегемонию победителю, но битва не состоялась. На смертном одре, услышав о смерти своих соратников, Эпаминонд дал фиванцам указание заключить мир, так как у них уже не осталось достойных лидеров для продолжения губительной для всей Эллады войны.
Последствия битвы
Лишившись своего лидера, фиванцы потеряли надежду на гегемонию. Но и спартанцы, несмотря на последние военные успехи, были по-прежнему ослаблены внутренним кризисом, оказались не в силах её восстановить. Ослабив как Фивы, так и Спарту, битва при Мантинее создала предпосылки не только для временного усиления Афин, но и для последующего завоевания Греции Македонией, так как в Греции уже не осталось ни одного города, который мог бы добиться гегемонии и объединить греческие полисы против общей угрозы.
Рухнули все военно-политические объединения эллинов (кроме Второго афинского морского союза, фактически распавшегося через 6 лет после Союзнической войны). На территории Балканской Греции воцарился хаос, в котором большинство полисов были враждебны друг другу, заключались и расторгались военные договоры, конфликты между полисами вспыхивали по любому поводу, взаимно их ослабляя. В самих полисах шла непрерывная борьба между богатыми и бедными.
Выдающийся историк Ксенофонт, будучи современником описываемых событий и видя последствия битвы при Мантинее, написал, что прекращает свой труд по истории Греции и предоставляет продолжить его кому-нибудь другому.
Библиография
- Ксенофонт «Греческая история»
- Плутарх «Избранные жизнеописания»
- Диодор «Историческая библиотека».
- Павсаний.
- Коннолли П. Греция и Рим. Энциклопедия военной истории. «Эксмо-Пресс». М., 2000. Перевод С. Лопухова, А. Хромова.
Напишите отзыв о статье "Битва при Мантинее (362 до н. э.)"
Ссылки
- [www.ancientrome.ru/antlitr/nepot/epaminond-f.htm Корнелий Непот. О знаменитых иноземных полководцах. Биография Эпаминонда]
- [web.archive.org/web/20040719083223/enoth.narod.ru/Warry/War_05.txt Статья «Упадок Спарты и подъём Фив» в русскоязычном Интернете. Содержит описание битвы. Глава из John Warry. Warfare in the Classical World]
Отрывок, характеризующий Битва при Мантинее (362 до н. э.)
– Что ты? Что такое случилось?– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
