Бобылёв, Дмитрий Константинович

Дмитрий Константинович Бобылёв
Дмитрий Константинович Бобылёв
Дата рождения:	11 (23) ноября 1842(1842-11-23)
Место рождения:	Харьковская губерния
Дата смерти:	1917(1917)
Страна:	Российская империя
Научная сфера:	физика, механика
Учёное звание:	член-корреспондент СПбАН
Альма-матер:	Санкт-Петербургский университет
Известные ученики:	Ляпунов А. М., Мещерский И. В.

Дми́трий Константи́нович Бобылёв (11 (23) ноября 1842 — 1917) — российский физик, педагог и профессор механики в Санкт-Петербургском университете.

Биография

Дмитрий Константинович Бобылёв родился 11 ноября 1842 г. в селе Печенеги Харьковской губернии Российской империи.

Его отец, генерал-майор, отдал девятнадцатилетнего сына в 1-й кадетский корпус, где он и кончил курс в 1860 году и был выпущен в Павловский лейб-гвардии полк прапорщиком, с прикомандированием к Михайловской артиллерийской академии. По окончании академического курса в 1862 году поступил на службу в гвардейскую конную артиллерию, где и состоял до 1864 году.

Любовь к занятиям математическими науками привела Д. К. Бобылёва в аудиторию Санкт-Петербургского университета, где он в качестве постороннего слушателя посещал лекции математики и физики в 1866 и 1867 годах. Желая приобрести право держать экзамен на степень кандидата, Бобылёв в 1866 году подвергался предварительно, для получения установленного аттестата, испытанию из полного курса среднего учебного заведения в бывшей 7-й Санкт-Петербургской гимназии (позднее 1-е реальное училище). В университете Д. К. Бобылёв отдал наибольшее предпочтение физике и механике и после сдачи экзамена на степень кандидата в 1867 году был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию, а в 1870 году защитил pro venia legendi первое из самостоятельных сочинений — «Поляризующие призмы» (напечатано в 1870 г.), вследствие чего был допущен в 1871 г. к преподаванию в качестве приват-доцента курса учения о теплоте студентам IV курса разряда естественных наук.

В том же году он был приглашён преподавать физику в институте инженеров путей сообщения, а в 1872—1873 учебном году Бобылёв читал лекции физики слушательницам женского курса для образования учёных акушерок (при медико-хирургической академии). Образовавшееся при Санкт-Петербургском университете физическое общество, которого членом был и Д. К. Бобылёв, избрало его своим делопроизводителем; он находился на данной должность в течение пяти лет, но отказался от неё в 1877 году вследствие множества других занятий.

В 1873 году Дмитрий Константинович Бобылёв получил учёную степень магистра физики, защитив диссертацию «О рассеянии электричества в газах» и «О распределении электричества на двух шарах». Как физик, Бобылёв занимался не только теоретической, но и экспериментальной частью науки; как математик, он чувствовал стремление к занятиям теоретической механикой.

Факультет, отдавая должное его обширным познаниям по этой науке, избрал Д. К. Бобылёва в 1876 году доцентом по механике, кафедру которой оставил по болезни И. И. Сомов; тем не менее тема докторской диссертации Д. К. Бобылёва «Исследование о распределении статического электричества по поверхности проводников, состоящих из разнородных частей» относится к математической физике, написав . В Институте путей сообщения освободившаяся после смерти Е. И. Золотарёва кафедра теоретической механики была предложена в 1878 году Д. К. Бобылёву. В том же году он был избран в экстраординарные профессора университета, а в 1886 году утверждён ординарным профессором. Д. К. Бобылёв состоял членом Русского физико-химического общества, действительным членом Московского математического общества и Санкт-Петербургского математического общества, членом-корреспондентом Харьковского математического общества и членом Société Française de Physique в Париже.

Научные заслуги Д. К. Бобылёва были признаны в печати и в России, и в Германии (отзывы Жуковского, Герлаха, Гикса (Hieks) и др.). Авторы данных отзывов особо отмечают две заслуги Д. К. Бобылёва: он получил дифференциальное уравнение второго порядка, которому должно удовлетворять давление жидкости (то же сделал Липшиц, но в 1874 г. — следовательно, позже Бобылёва), и показал, что в жидкости, обладающей трением, потеря кинетической энергии силы равна произведению коэффициента внутреннего трения на сумму угловых скоростей всех элементов жидкости. В заметке № 14 приведённого ниже списка Бобылёв в своём исследовании давления потока на клин применил метод, данный Кирхгофом, но сделал добавление, которое дало возможность довести решение до конца. Кроме различных специальных вопросов из области механики, предметом занятий Д. К. Бобылёва было изложение теоретической механики как на лекциях, так и в напечатанных сочинениях — на пользу его слушателям в университете и в Институте путей сообщения. Из бывших слушателей его двое читали лекции в университетах: А. М. Ляпунов в Харькове и И. В. Мещерский — в Санкт-Петербурге.

Некоторые труды Д. К. Бобылёва переведены на иностранные языки.

Член-корреспондент Петербургской академии наук (1896).

Библиография

1) «Поляризующие призмы» (брошюра, СПб. 1870, 4°);

2) «Einige Betrachtungen über die Gleichungen der Hydrodynamik» (Mathemat. Annalen, т. VI, 1873);

3) «О рассеянии электричества в газах» («Журнал Русского физико-химического общества», т. V. На английский яз. переведено и напечатано в «The American Journal of Science and Arts by Dana and Silliman», 3 Ser. vol., VII, 1874);

4) «Электростатическая задача о распределении электричества на двух шарах» (брошюра, СПб., 1873, 8°; на немецкий язык переведена и напечатана в «Mathem. Ann.», т. VII); «О взаимнодействии между двумя наэлектризованными шарами» («Журн. Хим. и физ. общ.», том VII, 1874);

5) «Об электрической разности и о распределении статического электричества на проводниках, состоящих из разнородных частей» («Журн. Русск. хим. и физич. общества», том VI, 1874);

6) «О виде и положении полос интерференции, наблюдаемой в приборе Жамена» («ЖРФХО», т. VI, 1874; на немецк. яз. напечатана в «Carl’s Repertorium der Physik», т. XI; на французском в «Journal de Physique, par d’Almeida», т. V);

7) «Заметка о некоторых изотермических поверхностях вращения» («Журн. Р. Х. и Ф. О.», т. VII, 1875);

8) «О распределении электричества на проводниках, находящихся в диэлектрической среде» (помещено в том же томе);

9) «О силах, действующих между двумя наэлектризованными проводниками, находящимися в диэлектрической жидкости» (там же);

10) «О теореме Лиувиля в электродинамике» (там же);

11) «Теоретическое исследование о распределении электричества на поверхностях проводников, состоящих из разнородных частей» («Ж. Р. Ф. Х. О.», 1876, т. VIII и IХ; на нем. — в «Mathem. ann.», т. XIII);

12) «Относительно диэлектрического влияния изоляторов» («Журн. Р. Ф. Х. О.», т. Х, 1878);

13) «Курс Аналитической механики» (четыре выпуска, I часть кинематическая, II часть кинетическая, СПб., 1880—1883, 8°);

14) «Заметка о давлении, производимом потоком неограниченной ширины на две плоские стенки, сходящиеся под каким бы то ни было углом» («Журн Р. Ф. Х. Общ.», т. XIII, 1881):

15) «Воспроизведение пяти типов кривых линий, вычерчиваемых точками оси симметрии вращающегося маятника» («Ж. Р. Ф. Х. О.», т. XVI, 1884; на француз. в: «Séances de la Société Française de Physique», 1884);

16) «Ueber die relative Bewegung eines Punktes in einem in continuirlicher Deformation begriffenen Medium» (в «Zeitschrift der Mathem. und Physik. Von Schlömlikh», т. XXX):

17) «Руководство к курсу теоретической механики для Института инженеров путей сообщения» (СПб., 1886, 8°);

18) «Гидростатика и теория упругости» (СПб., 1886 г., 8°);

19) «Об успехах теории движения жидкостей» (в «Сборнике Института путей сообщения», выпуск 13, СПб., 1887, 8°);

20) «О движении поверхности, прикасающейся к другой поверхности, неподвижной» («Записки Императорской Академии наук», т. LV, 1887);

21) «О перемене координат в дифференциальных уравнениях динамики» (приложение к LVIII тому «Записок Императорской Академии наук», 1888);

22) «Одна задача механики системы материальных точек» («Сообщения Харьк. мат. общ.», 2-я серия, т. I, 1889);

23) «О начале Гамильтона или Остроградского и о начале наименьшего действия» (Прилож. к т. LXI «Зап. Импер. Акад. наук», 1889);

24) «Руководство к курсу введения в теоретическую механику» (для Института инженеров путей сообщения, 1890, СПб., 8°).

Источники

• Бобылев, Дмитрий Константинович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Бобылёв, Дмитрий Константинович

– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.