Бои за Армавир (сентябрь — ноябрь 1918)

Бои за Армавир
Основной конфликт: Гражданская война в России
Дата	26 сентября — начало ноября 1918
Место	район города Армавир
Итог	Взятие Армавира Добровольческой армией, разгром Армавирской группы красных.
Противники
Добровольческая армия Красная армия Северного Кавказа
Командующие
А. И. Деникин Сорокин И. Л.
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Бои за Армавир — серия операций Добровольческой армии в ходе Второго Кубанского похода, имевшая целью возвращение Армавира, захваченного частями Таманской группы, и разгром армавирской группы красных.

Первая и вторая атаки Армавира

23 сентября началось наступление 1-й колонны Таманской группы (армии) на Армавир. В виду угрозы, которую могло представлять наступление красных из района Армавира на Кавказскую, Деникину пришлось перебросить на помощь М. Г. Дроздовскому, оборонявшему город, свой единственный резерв — Марковский полк. Приказ об этом был отдан 24 сентября, а во второй половине следующего дня 2-й и 3-й батальоны марковцев двинулись из Екатеринодара в эшелонах на станцию Кавказская и далее на Армавир. Прибыв утром 26-го к Армавиру, командир марковцев полковник Н. С. Тимановский обнаружил, что город уже взят красными.

26 сентября Тимановский с ходу атаковал Армавир при поддержке двух бронепоездов, но не получил помощи от 3-й дивизии. Войска Дроздовского только что оставили город и нуждались в отдыхе; их командующий направил Тимановскому приказ не ввязываться в этот день в бой, но приказ запоздал. После неудачного штурма марковцы, понеся большие потери, отступили от города и заночевали на позиции.

Деникин потребовал повторить атаку 27 сентября. Ночью Дроздовский перевел свою дивизию на левый берег Кубани у Прочноокопской и соединился с Тимановским. В 6 часов началось наступление. В ходе штурма удалось взять завод "Саломас", однако затем красные контратаковали. Завод переходил несколько раз из рук в руки и в результате остался за красными. Пластунский батальон несколько раз атаковал Туапсинский вокзал, но также безуспешно. К вечеру бой затих. Обе стороны понесли большие потери.

28 сентября на фронте было затишье, в этот день к марковцам прибыло пополнение в 500 человек — офицеров, казаков и добровольцев — и роты снова были доведены до 200 штыков.

К этому времени силы красных в районе Армавира достигали 50 тысяч бойцов при 65 орудиях и бронепоезде.

Михайловская операция

29 сентября Деникин прибыл в расположение частей Дроздовского. Тот считал бесполезным дальнейшее наступление на Армавир, пока не будет разбита Михайловская группа красных, так как при попытках штурма города большевики получали помощь из Старо-Михайловской. Деникин на совещании с командирами согласился с этим мнением, и, оставив на армавирском направлении слабый заслон полковника Тимановского, в тот же день направил Дроздовского с главными силами нанести быстрый и внезапный удар с востока во фланг и тыл Михайловской группе и совместно с конницей П. Н. Врангеля разбить её. Дроздовский по дороге заблудился и вышел только к вечеру 30-го в тыл, но не красных, а левого фланга Врангеля, который, по его словам, вообще не был предупрежден об этой операции.

Против Армавира был оставлен Тимановский с батальоном марковцев и 4-м Кубанским пластунским батальоном.

Дроздовский и Врангель решили изменить план Деникина. Пехотные части Дроздовского ночью сменили полки Врангеля на правом берегу Лабы, чтобы на рассвете 1 октября атаковать противника с фронта. Одновременно Врангель с 1-й конной дивизией и офицерским конным полком должен был выйти в тыл красных в районе станицы Курганной и перехватить пути отхода между реками Чамлыком и Лабой.

Ночью Врангель двинулся для охвата правого фланга противника и на рассвете его передовые части вышли к линии Армавир-Туапсинской железной дороги, на главный путь отхода противника, дорогу Михайловская — Константиновская.

Фронтальная атака Дроздовского 1 октября не удалась, наступавшие части подставили фланг под удар противника и понесли большие потери, хотя и выбили красных с курганов перед станицей. Для дальнейшего наступления сил не осталось. Вечером войска Дроздовского отошли на северо-запад, к Петропавловской.

Тем временем Врангель, выйдя в тыл Михайловской, дожидался исхода дела у Дроздовского и около полудня, когда наступление последнего стало выдыхаться, увидел наступавшие на него густые цепи красных. Сдерживая их артиллерийским огнём, Врангель дожидался сообщения от Дроздовского, но около часа дня цепи красных показались и со стороны Курганной, охватывая фланг дивизии; одновременно конница противника стала на рысях обходить его, угрожая захватить мост через Чамлык. Врангель приказал имевшимся у него в резерве четырём сотням Корниловского полка атаковать конницу красных. Сотни развернулись в лаву, двинулись вперед, но, попав под фланговый пулеметный огонь, смешались и стали отходить. Создалась угроза полного окружения.

Под сильным огнём противника Врангелю удалось отступить за реку, и только тут было получено сообщение Дроздовского о провале операции.

3 октября Дроздовский по приказу Деникина вернулся под Армавир и дивизия Врангеля заняла свои прежние позиции. Большевики не сумели использовать свой успех и вели себя пассивно.

Третья атака Армавира

В начале октября 3-я дивизия Дроздовского была переброшена к Ставрополю, а на позициях под Армавиром её сменила 1-я дивизия Б. И. Казановича. К середине октября его войска получили пополнения, в частности прибыл недавно сформированный Сводно-Гвардейский полк пятиротного состава в количестве 1000 чел. Он был развернут из 4-го батальона Марковского полка.

13—14 октября войска развертывались для предстоящей атаки города.

Положение на фронте Добровольческой армии к этому дню было следующим: В. Л. Покровский занимал районы станиц Лабинской и Костромской и должен был наступать на Невиномысскую, заходя красным во фланг и тыл. 1-я конная дивизия Врангеля занимала район станиц Старо-Михайловской и Курганной и должна была прорваться в тыл Армавирской группы красных. 1-я дивизия Казановича, сосредоточенная в районе станции Кубанской, должна была атаковать сам город и отбросить красных за реку Кубань. Кубанская самооборона станиц Прочноокопской и Фортштадта упорно обороняла их от красных, пытавшихся переправиться на правый берег Кубани. Кубанская пластунская бригада Я. А. Слащёва обороняла правый берег Кубани от Убежного до Николаевской. Дивизии Дроздовского и А. А. Боровского сдерживали наступление красных на Ставрополь, а слева от них стояла 2-я Кубанская казачья дивизия С. Г. Улагая, обеспечивавшая фланг Боровского.

К утру 15 октября части, предназначенные для атаки Армавира, заняли исходное положение в следующем порядке: от реки Кубани вправо — Улагаевский пластунский батальон, правее, по обеим сторонам железной дороги, Марковский полк. Направо от марковцев, на некотором расстоянии, были расположены Сводно-Гвардейский и Лабинский казачий полки, которым была поставлена задача атаковать красных вдоль Туапсинской железной дороги. Наступление на двойную линию обороны красных началось при поддержке бронепоезда "Единая Россия". Левее железной дороги марковцы заняли кладбище и кирпичный завод, и вышли к Владикавказскому вокзалу. Правее — выбили красных из первой линии окопов в километре от города и продолжили наступление, но были остановлены огнём красного бронепоезда «Пролетариат», при поддержке которого красная пехота перешла в контратаку. Марковцы сумели остановить наступление красных, но таманские конные полки обошли Сводно-Гвардейский пехотный и Лабинский казачий полки и те были вынуждены отступить. Марковцам также пришлось начать отступление под сильным огнём противника. Таким образом, штурм снова провалился и войска понесли большие потери. Сводно-Гвардейский полк, атакованный красной конницей с правого фланга и тыла, был совершенно разгромлен, потерял половину личного состава и был направлен на переформирование в Екатеринодар. Погибли 30 офицеров, в том числе командир полка. Марковцы потеряли более 200 человек.

С 16 по 24 октября на фронте под Армавиром было затишье. Части Добровольческой армии отошли на исходные позиции и занялись строительством землянок и полевых укреплений. За это время к 1-й дивизии присоединились Кубанский стрелковый полк и два орудия, действовавшие на черноморском побережье. Командир Марковского полка полковник Тимановский был произведен в генерал-майоры и назначен командиром бригады 1-й дивизии, командиром полка стал генерал-майор Н. Н. Ходаковский.

Четвёртая атака и взятие Армавира

Деникин в дни падения Ставрополя находился на армавирском направлении. Он отдал Казановичу последний резервный батальон и потребовал усилить активность Западного фронта. Генералам Казановичу, Врангелю и Покровскому было приказано приложить крайние усилия, чтобы сбросить Левобережную группу противника в Кубань и тем развязать руки Боровскому на ставропольском направлении.

Армавирская группа красных насчитывала на тот момент 15 тыс. штыков и сабель.

В ночь с 25 на 26 октября части Казановича произвели перегруппировку, и к рассвету заняли исходное положение. 1-й Кубанский стрелковый полк, располагаясь правее Туапсинской железной дороги, должен был атаковать красных в направлении железной дороги; Марковский полк получил задачу, упираясь левым флангом в полотно Владикавказской железной дороги, занять Туапсинский вокзал и завод "Саломас", а Улагаевский пластунский батальон от полотна Владикавказской железной дороги наступать вдоль реки Кубани.

В 10 часов над Туапсинским вокзалом разорвался снаряд (условный знак начала общей атаки), и батальоны, поддержанные артиллерией и бронепоездами, бросились в атаку. Красные пытались остановить наступавших плотным огнём. Бой продолжался весь день. Большевики проявили значительное упорство и, даже будучи выбиты из города, предприняли отчаянную контратаку при поддержке бронепоезда. Марковцы потеряли в этот день до 300 человек. Успех атаки во многом объяснялся правильно поставленной задачей Кубанскому стрелковому полку и Конной бригаде, которые не только задержали шедшие на помощь Армавиру части красных, но и заставили их отступить.

На другой день Казанович начал наступление на юг вдоль Владикавказской железной дороги между Кубанью и Урупом, отбросил противника за Уруп, снова разбил его у Коноково и, преследуя обоими берегами Кубани, к 29-му дошёл до Николаевки и Маламино.

Перед Врангелем Деникин поставил задачу форсировать Уруп, ударить во фланг и тыл действующих против генерала Казановича частей и отбросить их за Кубань. Врангелю, однако, в течение двух недель никак не удавалось форсировать реку, так как противник на другом берегу закрепился на высоком скалистом гребне. По словам Врангеля, местность чрезвычайно затрудняла действие в конном строю, в патронах же ощущался огромный недостаток.

Конницу Врангеля с 23 октября сдерживали на Урупе настойчивые атаки противника, станица Бесскорбная несколько раз переходила из рук в руки. Только 28-го дивизия вышла частью сил на правый берег Урупа и имела там некоторый успех.

Контрнаступление большевиков на Армавирском направлении

30 октября большевики перешли в контратаку на всем фронте между Урупом и Кубанью и оттеснили конные части генерала Врангеля за Уруп, а дивизию генерала Казановича — под Армавир к разъезду Вольному.

Утром 31 октября красные повели наступление на станцию Коноково в 15 километрах от Армавира. Пластуны не выдержали и начали отходить на реку Уруп. Марковский полк также отошёл и остановился на линии хутор Вольный — станция Уруп, на холмах. Таким образом, к 1 ноября части Казановича оказались отброшены почти к самому Армавиру, и с трудом удержались лишь в самом углу между Кубанью и Урупом.

Деникин подчинил дивизию Врангеля генералу Казановичу и тот потребовал, чтобы части Врангеля держались вплотную к его правому флангу, не соглашаясь с доводами последнего, настаивавшего, что, занимая уступное положение, он может манёвром гораздо лучше обеспечить его фланг.

Наблюдая 30 октября бой у Казановича, Деникин убедился, что здесь разрешения задачи искать трудно, и вновь приказал Покровскому наступать с целью взятия Невинномысской и выхода в тыл Армавирской группе противника.

На рассвете 1 ноября обнаружилось наступление противника вразрез между частями Врангеля и дивизией Казановича. К вечеру того же дня противник переправился в район дивизии Врангеля на левый берег Урупа между станцией и аулом Урупским и продвинулся на пару километров к западу от реки.

Разгром армавирской группировки красных

Общее положение фронта Добровольческой армии к 3—4 ноября можно было назвать катастрофическим. На левом фланге армии части 2-й конной дивизии генерала Улагая и то, что осталось от 2-й и 3-й дивизий в ходе боев под Ставрополем, еле-еле сдерживали натиск численно превосходящего противника. Части 1-й дивизии, потерпев неудачу в районе Коноково — Маламино и понеся большие потери, также отошли почти к Армавиру. Казалось, что нет сил, чтобы справиться с красными.

Однако, 3 ноября штаб армии получил известие, что 31-го Покровский после упорного боя овладел станцией Невинномысской. Красные стянули к Невинномысской резервы от Армавира и Урупа и 1 ноября атаковали Покровского, но были отброшены к северу, в то время, как часть добровольческой конницы, продвигаясь вдоль железнодорожной линии, заняла станцию Барсуки. Таким образом заслон красных на Армавирском направлении удалось сбить.

Врангель, оставив у Бесскорбной слабый заслон, в ночь на 2 ноября перебросил к станице Урупской остальные силы и на рассвете сам перешёл в наступление. В течение всего дня 2 ноября шёл упорный бой с тяжёлыми потерями с обеих сторон. Прорыв красных был остановлен, и, несмотря на все усилия, им не удалось расширить занятый плацдарм. В ночь на 3 ноября обнаружился отход большевиков на правый берег Урупа. Использовав сложившуюся обстановку, Врангель решил широким манёвром нанести противнику удар в тыл. Оставив на фронте хутор Абрахманово — аул Урупский запорожцев и уманцев с одной батареей, он перебросил ночью два полка к станице Бесскорбной. На рассвете ударная группа в составе двух полков с двумя батареями под общим командованием полковника В. Г. Науменко в районе села Ливонского форсировала Уруп и, стремительно захватив командующий гребень на правом берегу реки, неожиданно вышла в тыл противнику.

Атакованные с фронта, фланга и тыла красные обратились в паническое бегство. Несмотря на сильное утомление людей и лошадей, преследование велось безостановочно всю ночь. К рассвету 4 ноября части 1-й конной дивизии захватили село Маламино и станицу Успенскую, переправившись в этом пункте на правый берег Кубани. Армавирская группа красных (1-я Революционная Кубанская дивизия М. Н. Демуса) была разбита наголову. Части Врангеля взяли более 3 000 пленных, огромное число пулеметов. В результате боя на Урупе противник очистил весь левый берег Кубани и дивизия Казановича 4 ноября без боя выдвинулась до станции Овечки.

Разбитые Врангелем на Урупе части Армавирской группы красных, переправившись через Кубань, бежали частью вдоль линии железной дороги прямо на Ставрополь, частью двинулись через станицу Убеженскую вниз по течению Кубани на Армавир, выходя, таким образом, в тыл частям 1-й дивизии. Город Армавир прикрывался лишь слабыми силами. По требованию генерала Казановича Врангель выделил бригаду полковника С. М. Топоркова для преследования угрожавшей Армавиру неприятельской колонны.

По словам Деникина,

немногие уцелевшие войска Армавирской группы, прижатые к Кубани, текли безостановочно на юго восток; совместно с отрядами, остававшимися на левом берегу Кубани, они с мужеством отчаяния обрушились на Покровского и 21-го (3 ноября) выбили его из Невинномысской. Только 23-го (5 ноября) после трёхдневных тяжёлых боев он вторично и окончательно овладел Невинномысской.

На рассвете 8 ноября Врангель с частью войск, переправившись через Кубань, спешно двинулся к Армавиру, одновременно послав приказание полковнику Топоркову также идти туда. Сильнейший ледяной северный ветер временами переходил в ураган. Полки могли двигаться лишь шагом. Плохо одетые казаки совсем замерзли. Около полудня обе колонны Врангеля почти одновременно вошли в соприкосновение с противником, последний, уклоняясь от боя, бросился на северо-восток; там он был перехвачен частями полковника Топоркова и жестоко потрепан. Угроза Армавиру была устранена.

Итоги

Взятие Армавира оказалось непростой задачей, по причине значительного превосходства противника в живой силе и боеприпасах. В виду того, что основные силы Деникина были заняты боями под Ставрополем, для штурма Армавира оказалось невозможно выделить достаточное число войск. Тем не менее, город удалось взять, а разгром армавирской группы красных позволил сосредоточить силы для штурма Ставрополя и завершения Ставропольского сражения.

В воспоминаниях марковцев приводятся следующие цифры, относящиеся к боям за Армавир. Для марковцев они тянулись 42 дня и делились на два периода: первый — 31 день стояния под городом и неудачных штурмов, и второй — 11 дней, когда город был взят, а затем шли ежедневные тяжёлые, маневренные бои и удачи чередовались с неудачами. За это время полк потерял до 2 тыс. человек, получил пополнение до 1 тыс. человек и закончил бои в составе около 1500 человек, имея в ротах от 40 до 200 штыков.

Литература

• [militera.lib.ru/memo/russian/vrangel1/ Врангель П. Н. Записки.]
• Второй Кубанский поход и освобождение Северного Кавказа (Сост. С. В. Волков). — М.: ЗАО Центрполиграф, 2002. — 639 с. — ISBN 5-227-01652-6
• Деникин А. И. Очерки русской смуты. Белое движение и борьба Добровольческой армии. Май — октябрь 1918. — Мн.: Харвест, 2002. — 464 с. — ISBN 985-13-1148-0
• Какурин Н. Е., Вацетис И. И. [militera.lib.ru/h/kakurin_vatsetis/index.html Гражданская война. 1918–1921] — СПб.: Полигон, 2002. — 672 с. — ISBN 5-89173-150-9
• Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи. Сборник. Том 1. Мюнхен, 1973
• Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917—1920 годов. Книга первая. 1917—1918 годы. (Сост. В. Е. Павлов). Париж, 1962
• Материалы для истории Корниловского ударного полка (Сост. М. Н. Левитов). Париж, 1974

Ссылки

[moreandr.narod.ru/lib_ru/markovtsi/mark2-2.htm#2dx14 Второй кубанский поход]

См. также

• Второй Кубанский поход
• Армавирская операция (8—19 сентября 1918)
• Ставропольское сражение

Отрывок, характеризующий Бои за Армавир (сентябрь — ноябрь 1918)

– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».