Ветра зимы (Игра престолов)

Эта статья — об эпизоде сериала «Игра престолов». О предстоящей книге Джорджа Р. Р. Мартина см. Ветра зимы.

Ветра зимы / The Winds of Winter
Эпизод сериала «Игра престолов»
Дейенерис направляется в Вестерос, чтобы вернуть своему роду Железный Трон.
Основная информация
Номер серии	Сезон 6 Эпизод 10
Режиссёр	Мигель Сапочник
Автор сценария	Дэвид Бениофф Д. Б. Уайсс
Музыка	Рамин Джавади
Оператор	Фабиан Вагнер
Дата показа	26 июня 2016 года
Продолжительность	68 минут
Приглашённые актёры
Дайана Ригг — Оленна Тирелл Дэвид Брэдли — Уолдер Фрей Джулиан Гловер — великий мейстер Пицель Антон Лессер — Квиберн Джозеф Моул — Бенджен Старк Финн Джонс — Лорас Тирелл Иэн Гелдер — Киван Ланнистер Роджер Эштон-Гриффитс — Мейс Тирелл Джейкоб Андерсон — Серый Червь Джемма Уилан — Яра Грейджой Элли Кендрик — Мира Рид Юджин Саймон — Лансель Ланнистер Кейша Касл-Хьюз — Обара Сэнд Розабелла Лауренти Селлерс — Тиена Сэнд Джессика Хенвик — Нимерия Сэнд Руперт Ванситтарт — Йон Ройс Тим МакИннерни — Робетт Гловер Хафтор Юлиус Бьёрнссон — Грегор Клиган Ханна Уэддингем — септа Унелла Дэниел Туит — Лотар Фрей Тим Плестер — Уолдер Риверс Роберт Арамайо — молодой Нед Старк Эшлинг Франчози — Лианна Старк Франк Хвам — мейстер Цитадели Белла Рамзи — Лианна Мормонт Джозефина Гиллан — Марея Сара Дилан — служанка Сабрина Бартлетт — маскировка Арьи Дермот Уорд — слуга Арон Хегарти — лорд Клей Сервин Шон Блоуэрс — лорд Виман Мандерли Том Вэри — камердинер Томмена Натаниэль Салех — Артур Аннетт Ханна — Фрэнсис Джесси Мэги — пташка Люси Галлагер — пташка Фионн Кернан — пташка Майкл Невин — пташка Иона Кларк — пташка
Хронология серий
◄ Битва бастардов — ►
Список эпизодов

«Ветра зимы» (англ. The Winds of Winter) — десятый и финальный эпизод шестого сезона фэнтезийного сериала канала HBO «Игра престолов», 60-й во всём сериале. Сценарий к эпизоду написали создатели сериала Дэвид Бениофф и Д. Б. Уайсс, а режиссёром стал Мигель Сапочник. Премьера состоялась 26 июня 2016 года.

«Ветра зимы» получили всеобщее признание от критиков, которые назвали их одним из лучших эпизодов, когда-либо снятых на телевидении. Критики похвалили сюжет уничтожения Великой Септы в Королевской Гавани, месть Арьи Фреям, провозглашение Джона королём Севера, развязку флэшбека в Башне Радости и отметили завершение эпизода, где Дейенерис отправляется в Вестерос. В США эпизод собрал у экранов 8,89 миллиона зрителей, что делает его самым просматриваемым эпизодом шоу на сегодняшний день. Он был номинирован на несколько прайм-таймовых премий «Эмми», включая Лену Хиди, которая выбрала этот эпизод, чтобы поддержать свою актёрскую номинацию.

Сюжет

В Королевской Гавани

В день суда над Серсеей (Лена Хиди) и Лорасом (Финн Джонс) Его Воробейшество (Джонатан Прайс) и многие придворные собираются в Великой Септе Бейелора. Лораса приводят первым. Он признаётся в своих грехах, отказывается от своего имени, притязаний на Хайгарден и просит позволить присоединиться к служителям веры. Серсея же не появляется, и Его Воробейшество отправляет Ланселя привести её. Между тем Квиберн (Антон Лессер) заманивает Пицеля (Джулиан Гловер) в свою комнату и командует «пташкам» убить великого мейстера. Лансель следует за одним из «пташек» в подземелья под септой. Там он обнаруживает огромные запасы дикого огня и горящую свечу рядом, но получает удар ножом в спину от ребёнка, за которым гнался. Внутри Септы Маргери (Натали Дормер), заподозрив неладное, пытается вместе с Лорасом вырваться из здания, но Святое Воинство блокирует двери. Дикий огонь воспламеняется и полностью уничтожает Великую септу, убивая всех, кто был внутри, включая Ланселя, Его Воробейшество, Маргери, Лораса, Мейса Тирелла (Роджер Эштон-Гриффитс) и Кивана Ланнистера (Иэн Гелдер).

Септа Унелла (Ханна Уэддингем) оказывается в подземелье Красного Замка. Серсея признаётся ей во всем, что совершила, и отдаёт её Грегору Клигану (Хафтор Юлиус Бьёрнссон), который начинает пытать септу. Томмен (Дин-Чарльз Чэпмен), которого силой заставили остаться в своих покоях, становится свидетелем взрыва и кончает жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна. Когда Квиберн спрашивает Серсею, что делать с телом короля, Серсея приказывает его сжечь, а прах захоронить в том месте, где стояла Великая Септа Бейлора.

Джейме (Николай Костер-Вальдау) и Бронн (Джером Флинн) возвращаются из Речных Земель и потрясены, увидев дымящиеся развалины Великой Септы. По прибытии в Красный Замок Джейме наблюдает за коронацией Серсеи королевой Семи Королевств и становлением Квиберна её Десницей.

В Винтерфелле

Давос (Лиам Каннингем) входит в трапезный зал и бросает Мелисандре (Кэрис ван Хаутен) обожжённую фигурку оленя. Мелисандра признаётся, что Ширен сожгли заживо, чтобы выполнить волю Владыки Света, и что ни Станнис, ни его жена не возражали против этой жертвы. Давос просит разрешение у Джона (Кит Харингтон) казнить Мелисандру за её преступления, но красная жрица говорит, что она может пригодиться в грядущей войне против Белых Ходоков. Джон изгоняет Мелисандру с Севера, угрожая казнить её, если она вернётся. Джон и Санса (Софи Тёрнер) обсуждают, кто из них будет руководить объединившимися силами Старков, и что они должны доверять друг другу.

Некоторое время спустя Мизинец (Эйдан Гиллен) находит Сансу в богороще. Он раскрывает, что его конечная цель состоит в захвате Железного Трона, и Санса должна быть его королевой. Он затем пытается поцеловать Сансу, но она отталкивает его и уходит.

Позже Джон собирает северных лордов, рыцарей Долины и одичалых. Лианна Мормонт (Белла Рамзи) обвиняет нескольких северных лордов в том, что они не откликнулись на призыв Старков о помощи и называет Джона королем Севера, ведь, несмотря на то что он бастард, в его жилах течёт кровь Эддарда Старка. Лорды Севера соглашаются с ней и провозглашают Джона новым королём.

В Близнецах

Уолдер Фрей (Дэвид Брэдли) празднует повторный захват Риверрана с Ланнистерами. Лорд Переправы говорит Джейме, что они похожи, ибо оба убили своих королей. Джейме напоминает Уолдеру, что Фреи являются правителями только благодаря войскам Ланнистеров, и покидает застолье.

Некоторое время спустя Уолдер, ужиная в одиночестве, требует у подносящей еду служанки позвать его сыновей Лотара Фрея (Дэниел Туит) и Чёрного Уолдера (Тим Плестер). Девушка указывает лорду на пирог: его дети мертвы, а их мясо послужило начинкой. Служанка снимает лицо и оказывается Арьей Старк (Мэйси Уильямс). Она перерезает Фрею горло.

В Староместе

Сэм (Джон Брэдли) вместе с Лилли (Ханна Мюррей) прибывает в Старомест, чтобы стать мейстером. Поскольку Цитадель не получила известий о смерти Джиора Мормонта и мейстера Эймона, Сэму приходится встретиться с архимейстером. В ожидании этого Сэм может осмотреть библиотеку: огромную башню, наполненную множеством книжных шкафов и полок. Тем временем Цитадель отправляет бесчисленное количество белых воронов, чтобы сообщить всем о приходе зимы.

В Дорне

Оленна (Дайана Ригг), оплакивающая смерть своей семьи, встречается с Элларией (Индира Варма) и Песчаными Змейками. Они обсуждают возможность союза против Ланнистеров, который, как считает Эллария, даст Оленне шанс на выживание. Оленна с горечью говорит, что ей нужно не выживание. Её сын и внуки погибли, и она осталась без будущего. Эллария тут же поправляется и предлагает Оленне «то, что хочет её сердце»: отмщение и правосудие. В этот момент на террасу входит Варис (Конлет Хилл) и приветствует сидящих дам словами: «Пламя и кровь» (девизом дома Таргариенов).

За Стеной

Когда Бран (Айзек Хэмпстед-Райт), Мира (Элли Кендрик) и Бенджен (Джозеф Моул) оказываются возле Стены, Бенджен уходит, ведь магическая защита Стены не даёт мёртвым пересечь её. Мира помогает Брану добраться до чардрева, и он снова попадает в воспоминание о Эддарде Старке (Роберт Арамайо) в Башне Радости. Нед находит свою сестру Лианну Старк (Эшлинг Франчози), истекающую кровью после родов. Умирая, Лианна умоляет Неда позаботиться о её сыне, и Бран понимает, что это Джон Сноу.

В Миэрине

Дейенерис (Эмилия Кларк) встречается с Даарио (Михиль Хёйсман) и сообщает ему, что не берёт его с собой в Вестерос. Вместо этого он останется, чтобы от имени Дейенерис править Миэрином и остальной частью залива Драконов (новое название залива Работорговцев). Даарио объясняется ей в любви и говорит, что не жаждет трона, лишь бы быть рядом с любимой, но всё же принимает приказ. Дейенерис дарит Тириону (Питер Динклэйдж) нагрудный знак Десницы, делая его, таким образом, Десницей королевы. С присоединением Вариса и кораблей из Дорна, Дома Тиреллов, Теона (Альфи Аллен) и Яры Грейджоев (Джемма Уилан), Дейенерис и её ближайшие советники отправляются в Вестерос со своим объединённым войском на огромной армаде, над которой летят драконы.

Производство

Сценарий

Сценарий к «Ветрам зимы» был написан создателями сериала Дэвидом Бениоффом и Д. Б. Уайссом. Некоторые элементы в эпизоде основаны на предстоящем шестом романе из цикла «Песнь Льда и Огня», «Ветра зимы», автор которого, Джордж Р. Р. Мартин, надеялся завершить его до того, как шестой сезон выйдет в эфир. Он также адаптирует главу «Сэмвелл V» из «Пира стервятников» и содержит некоторые элементы из главы «Эпилог (Киван I)» из «Танца с драконами», изображающие смерть великого мейстера Пицеля. Эпизод стал самым длинным в истории шоу. Его продолжительность составляет 68 минут.

В сегменте «Inside the Episode», опубликованном HBO вскоре после выхода эпизода в эфир, Дэвид Бениофф рассказал об отношениях между Сансой Старк и Джоном Сноу по этому поводу в сезоне, сказав: «В течение этого сезона они стали действительно полагаться друг на друга, но она не полностью доверяет ему. Она не сказала ему о встрече с Мизинцем, она не сказала ему, что вызвала рыцарей Долины, тут определённо есть намёк на конфликт. Поэтому я думаю, что здесь присутствуют немного гнева по этому поводу и немного ревности, и что надо будет заострить внимание на эти отношения.» Бениофф продолжил, ссылаясь на провозглашение Джона Сноу Королём Севера, отметив: «Мы видим вторую сцену 'Король Севера!' с Джоном, и думаю, что это было важно для нас, что это пробудилось в этой первой сцене 'Король Севера!' Совсем другие обстоятельства, другая обстановка. В некотором смысле, воскрешение первой сцены должно было быть немного тревожной, потому что это был очень триумфальный момент, когда Робба назвали Королём Севера, но всё сложилось не очень хорошо для предыдущего Короля Севера. Так что я думаю, что мы должны немного волноваться за Джона, и в то же время это большой разворот и, знаете, для персонажа, который был мёртв в начале сезона, его провозглашают королём в конце всего этого. Он сделал всё хорошо. Он сделал всё хорошо за десять коротких эпизодов.»

Д. Б. Уайсс также отметил по поводу смерти короля Томмена Баратеона: «Между тем, пока происходил взрыв, Томмен был один. Этот хрупкий, податливый, опустошённый ребёнок, по сути, сидит без кого-либо, кто мог бы утешить его, и если бы он был там, он бы не выпрыгнул из этого окна. Она подвела его, и она одна подвела его здесь.» Бениофф продолжил об изображении мышления Серсеи Ланнистер, сказав: «Я думаю, что сама идея того, что Серсея будет без своих детей, является довольно пугающей перспективой. Это было единственное, что действительно делало её человеком, знаете, её любовь к её детям. И какой бы ни был монстр, которым она иногда становилась, она была матерью, которая действительно по-настоящему любила своих детей, и вот теперь эти дети мертвы, и всё, что у неё осталось — это сила.» В последующем интервью с «Deadline» после выхода эпизода в эфир, Уайсс заявил, что мышление Серсеи, после последствий этого эпизода, сыграют важную роль в сюжете следующего сезона.

В интервью с Айзеком Хэмпстед-Райтом, который изображает Брана в сериале, Райта спросили о значимости сцены, за которой Бран наблюдает у Башни Радости, на что Райт сказал: «Не думаю, что Бран знает, почему это важно, но он знает, что это важно, потому что он не увидел бы это, если бы это не было землетрясение, потому что всё, что мы многого узнали во время его видений, было довольно большим и важным, от создания первых Белых Ходоков до происхождения Ходора. Это явно ещё одна важная веха в истории Вестероса. Для Брана, он сидел там и явно думал: „Это не мой брат. Это мой двоюродный брат в каком-то смысле, но кто его отец? И почему мне показали это? И если я узнаю, кто является отцом, и почему мне нужно знать кто является отцом, тогда Джону надо быстро об этом знать.“» Сцена не раскрывает ни имени сына Лианны Старк, ни имени его отца, в ней лишь присутствует переход от лица новорождённого к лицу Джона Сноу, что визуально передаёт его личность. HBO выпустило инфографику вскоре после выхода эпизода в эфир, которая подтверждает, что Нед Старк является опекуном Джона, а родителями Джона являются Лианна Старк и Рейгар Таргариен.

В отношении трансформации Арьи Старк, после её времени, проведённого в качестве ученика Многоликого Бога, Уайсс отметил в приложении «Inside the Episode»: «Мы все видим, откуда она идёт, она видела так много жестокости. Это тревожный рассказ, она начала как жёсткая и отважная девочка, и затем превратилась в кого-то, кто может перерезать человеку горло и улыбаться, когда она смотрит, как он истекает кровью.»

Для финального кадра сезона, Бениофф чувствовал, что кадр Дейенерис, где она направляется в Вестерос, был монументальной частью в истории сериала, сказав: «Этот кадр флота Дени, плывущего из Залива работорговцев по Узкому морю домой, является самой большой вещью, которое произошло в шоу так далеко, это то, что мы ждали с пилотного эпизода первого сезона.» Он продолжил: «Это была не гладкая дорога. Этот кадр, который мы всем оставили, это было настоящим кайфом наблюдать за ней, и Тирионом, стоящим рядом с ней, направляющимися на запад.»

Кастинг

Дин-Чарльз Чэпмен (слева), Натали Дормер (середина) и Джонатан Прайс (справа) в последний раз появились в этом эпизоде как члены основного актёрского состава.

В «Ветрах зимы» в последний раз появились несколько членов актёрского состава, и приглашённые звёзды сериала. Самым заметным из них был Дин-Чарльз Чэпмен, который изображал короля Томмена Баратеона, чей персонаж совершил самоубийство в эпизоде. Прежде чем появиться в роли Томмена, которого изначально играл Каллум Уорри, Чэпмен появился в третьем сезоне сериала в роли Мартина Ланнистера, второстепенного персонажа, который был также убит в шоу. Чэпмен заявил, что он узнал о смерти своего персонажа в ночь перед начальным настольным чтением сезона, сказав: «Я был в своём отеле, занимался своими делами, и мне позвонили. Я взял трубку, и, мгновенно, я знал, что это случится. Это были Дэвид Бениофф и Дэн Уайсс, два создателя шоу, и они констатировали факты. Но они сделали это очень красиво. Я не мог просить лучшего способа, чтобы эта новость дошла до меня. Их решение сказать мне заранее очень помогло мне, иначе я был бы в состоянии, когда я читал это в сценариях. Я бы наверное заплакал.»

Актриса Натали Дормер, которую взяли на роль королевы Маргери Тирелл во втором сезоне шоу, также в последний раз появилась как член основного актёрского состава сериала. В отличие от Чэпмена, Дормер узнала о надвигающейся смерти своей героини приблизительно на шесть месяцев раньше остальных членов актёрского состава, сказав: «Я просила, во время создания пятого сезона, чтобы шоураннеры Дэвид Бениофф и Дэн Уайсс освободили меня от работы на шоу раньше обычного, чтобы я могла заняться другим проектом, и в итоге они звонят мне — и это был тот самый звонок. Но у меня впереди было ещё шесть месяцев нормальной работы. Они сказали: „Мы не собирались говорить тебе об этом на несколько месяцев позже, но мы не собираемся отпускать тебя сейчас, так что ты не можешь делать ту работу, которую ты действительно хочешь, и нам очень жаль из-за этого. Но с другой стороны, мы собираемся отпустить тебя должным образом в не столь отдалённом будущем.“ Это были хорошие новости, плохие новости — нет, ты не можешь сделать этого, но не волнуйся, у тебя очень скоро появятся много возможностей.» Дормер также заявила о своём уходе: «Я очень много времени провела, играя персонажа. У меня всегда будет небольшая жёлтая роза в моём сердце, и я думаю, что это было просто правильное время, есть быть честной. Пришло время, чтобы история Вестероса двигалась дальше, и для её ухода настало подходящее время.»

После своего появления в качестве приглашённого актёра в пятом сезоне, актёр Джонатан Прайс был повышен до члена основного актёрского состава в шестом сезоне. Прежде чем получить роль Его Воробейшества, Прайсу предложили сыграть другую роль в одном из предыдущих сезонов, но он отказался от этой роли. После того, как ему предложили роль Его Воробейшества, Прайс заявил, что он принял роль потому, что «Если бы роль не была тем, чем она оказалась для Его Воробейшества, я бы наверно не был причастен к этому. Я помню как начинал это, и мой агент сказал: „Меняет ли персонаж ситуацию или он просто функционер“, и этот персонаж меняет ситуацию.» Прайс добавил: «Как только я начал работать над „Игрой престолов“, я был невероятно впечатлён организацией, командой и они очень хороши в своей работе и повествовании, так что я стал поклонником шоу.»

Повторяющиеся приглашённые актёры сериала Юджин Саймон, Джулиан Гловер, Роджер Эштон-Гриффитс, Финн Джонс, Иэн Гелдер и Дэвид Брэдли, которые исполняли роли Ланселя Ланнистера, Пицеля, Мейса Тирелла, Лораса Тирелла, Кивана Ланнистера и Уолдера Фрея, соответственно, также в последний раз появились в сериале. Финн Джонс, которого взяли на главную роль в предстоящем сериале Marvel «Железный кулак», рассказал о своём уходе: «Я был в „Игре престолов“ шесть лет. Это была годовая занятость. Сейчас я на распутье и мне пришлось думать о том, что будет в будущем. Я был очень счастлив, что что-то подобное пришло в нужный момент», ссылаясь на «Железный кулак». Юджин Саймон также рассказал о том, как он узнал о своём уходе, сказав, что шоураннеры обещали «огромную сцену» для его персонажа в финале сезона, на что Саймон ответил: «За всё, что вы сделали за последние шесть лет, большое вам спасибо. Это замечательный способ умереть. Я очень, очень ценю это, и я с нетерпением жду, чтобы сделать это для вас.»

В сцене с Башней Радости, роль Лианны Старк исполнила Эшлинг Франчози. Датский комик Франк Хвам сыграл клерка в Цитадели, хотя его реплики были дублированы, поскольку он не уверенно говорил на английском языке.

Съёмки

Режиссёром «Ветров зимы» стал Мигель Сапочник. Сапочник ранее снял два эпизода пятого сезона, «Дар» и «Суровый Дом», и эпизод шестого сезона, «Битва бастардов». В интервью с «Access Hollywood», Сапочник рассказал о сценах в начала эпизода, в которых в основном не было диалогов, сказав: «Не поймите меня неправильно, я большой фанат умных и остроумных диалогов. Наверно именно из-за этого „Игра престолов“ довольно известна, и очень заслуженно, но мне нравится невербальная съёмка больше всего, наверно.» Он продолжил тем, что начал проводить сравнение с фильмом «Схватка» с Робертом Де Ниро в главной роли, отметив: «Для меня, это действительно кино. И я приветствую так много возможностей, к которым я могу попытаться приложить руку. С этой точки зрения, мне очень повезло в этом году и я очень благодарен.»

В интервью с «Entertainment Weekly», Сапочник раскрыл, что взрыв дикого огня в Септе Бейелора изначально должен был виден снаружи, но после того, как раскадровка сцен также охватила кадры с Его Воробейшеством, Сапочнику удалось убедить Бениоффа и Уайсса сделать изменение в сценах. Сапочник также заявил по поводу сцен: «Основная часть сцен является по существу драмой, а затем много маленьких сцен, окружающих её, снятые во многих различных местах съёмочной площадки, локациях и даже странах, так что потребовалось много времени, чтобы собрать все куски в систему редактирования и начать настоящий монтаж.» Он также сказал, что основная цель сцены заключалась в том, чтобы «собрать все эти пересекающиеся сюжетные линии вокруг Королевской Гавани вместе и завершить их», и что музыка в сцене играла важную роль в отражении того, как сцены интонационно были обыграны на экране, и восхваляя при этом начальную музыку Рамина Джавади. Жиронский собор в Жироне, Испании, был использован для натурных съёмок Септы Бейелора.

Дин-Чарльз Чэпмен, который изображал короля Томмена Баратеона, рассказал «The Hollywood Reporter» о съёмках сцены его смерти, сказав: «Я спрыгивал на мат для падений. Думаю, если бы я стоял на полу, то он доставал бы до моей груди. Но мат был довольно толстый. Наверное, я сделал это примерно 50 раз. Моё лицо было прилично покрыто синяками. Моё лицо приняло это.» Юджин Саймон, который играл Ланселя Ланнистера, также рассказал о сцене своей смерти, рассказав о своих беседах с Сапочником: «Суть была в том, что когда Лансель тащил своё тело, ощущалось чувство того, кто пытается отбросить боль заколотого и парализованного человека в сторону настолько, насколько это возможно, чтобы попытаться защитить то, что немного осталось от надежды, пытаясь спасти септу, а также спасти их жизни. Всё действительно доходит до самых последних наносекунд кадра, и вы понимаете, что дело проиграно.» Саймон также заявил о съёмках финальной сцены Джонатана Прайса, который изображает Его Воробейшества: «У нас был очень большой, милый взрыв аплодисментов, когда это произошло. Я помню эту сцену очень хорошо; у нас было там 200 с чем-то актёров массовки, все из которых были очень привержены шоу. Они оставались там весь день и замечательно реагировали на все очень интенсивные моменты. Когда первая часть бомбы взрывается, все из них действительно выступали так, как будто там был мощный ядерный взрыв, происходящий под ними.» Он продолжил: «У нас был большой взрыв аплодисментов и празднование после того, как была снята эта сцена, потому что я думаю, что мы все знали, что это будет довольно эпохальным. Мы попрощались с бесчисленным количеством Тиреллов, моим отцом Киваном Ланнистером, Его Воробейшеством и десятками других. Это был довольно удивительный день.» По поводу невербального обмена между Джейме и Серсеей Ланнистерами, когда она сидела на Железном Троне, Сапочник заявил: «Я думал, что невербальный обмен был очень интересным моментом, но в сценарии не было ясно, чего именно хотели Дэвид Бениофф и Дэн Уайсс. Поэтому мы просто попробовали несколько вещей, следуя за нашими носами, опираясь на то, что мы знали об этих персонажах, и то, что вы видите, было одной из версий того, что мы сняли. Что интересное было в монтаже, так это то, что я не до сих пор не мог найти версию, которая, как я чувствовал, сработала бы, так что я полностью выбросил этот из моей версии, но Дэвид и Дэн восстановили его и с большим эффектом. На самом деле, я больше не помню сцену без него. Думаю, он говорит 'нет', а она говорит 'слишком поздно'.» Он продолжил: «Замечательная вещь о создании фильмов заключается в том, что вы делаете и переделываете свой фильм или эпизод несколько раз за время его существования. Во-первых на первом этапе сценария, во-вторых на стадии подготовки, когда вы планируете, как вы собираетесь сделать его. В-третьих на производстве, когда вы действительно идёте туда и вам надо изменить всё, и наконец, в монтаже, когда вы понимаете, что то, что вы считали что-то значило, означает нечто совершенно иное, когда вы ставите это до или после сопоставляющего или дополнительного кадра.»

В том же интервью, Сапочника также спросили о том, как он создал чувство эмоции в сцене 'Король Севера', на что он сказал: «Это не было трудно. Я думаю, как фанаты, мы ждали этого давным-давно. Тем не менее, эту сцену было очень сложно снимать. Главным образом потому, что было невероятно жарко за те дни, когда мы снимали, все были в тяжёлых мехах и доспехах, Киту было очень плохо и все были забиты в этом месте, полном бараньих языков и куриных тушек, так что место стало довольно вонючим и вязким. Это также довольно длинная сцена, и тем не менее Белла сделала это, наверно, более 100 раз, всего лишь раз забыв одну реплику за всё время. Когда мы закончили сцену, она получила овации от всех актёров и съёмочной группы.»

В интервью с «Vulture», Сапочника спросили, что сложнее всего было снимать, на что он ответил: «Последняя сцена, показывающая армаду, направляющуюся в Вестерос, была сложной, поскольку там было так много различных кораблей, а у нас был всего лишь один, который нам приходилось переодевать и снимать снова и снова. Также шли дожди и было холодно, когда мы снимали её, и там должен был быть средиземноморский климат. Эмилии Кларк стало так холодно, её челюсти неудержимо начали дрожать, и она полностью потеряла свой курс, о котором она должна была думать в этот момент, но несмотря на это, холод взял верх. Она просила меня помочь, так что я предложил ей просто напевать тему к „Игре престолов“ у неё в голове, пока мы снимали её и, видимо, это сработало, потому что это тот кадр, который мы использовали в финальном монтаже!»

Костюмы

Художник по костюмам Мишель Клэптон разработала большую часть недавно введённых костюмов и ювелирных изделий в «Ветрах зимы». Клэптон изначально покинула сериал, но вернулась для двух последних эпизодов сезона, чтобы разработать четыре различных костюма. В интервью с «Vanity Fair», Мишель Клэптон рассказала и значении платья и короны Серсеи Ланнистер в финале сезона. Клэптон заявила, что у неё было четыре-пять недель, чтобы создать платье, но как только она получила сценарий эпизода, она «сразу поняла» как должно выглядеть платье. Она заявила в интервью: «Я знала, что оно должно было быть кожаным, и я знала, что оно должно было быть связанным с Тайвином. Я хотела отчётливый, сильный силуэт, поэтому я расправила её плечи. Я также хотела, чтобы платье скользило по её лодыжкам, чтобы вы могли видеть её ноги — опять же, сила. Серебряные плечи оформлены по аналогии с золотой рукой Джейме — единственного человека, с которым у неё до сих пор есть что-то.» Клэптон также отметила, что каждая часть платья представляет собой что-то, сказав: «Для Серсеи нет 'украшений'.» Она заявила, что она также выбрала сделать платье чёрным, чтобы представить траур, а также «мертвенность внутри неё.»

Клэптон, в отдельном интервью, также спросили о значении представлении короны Серсеи, сказав: «Я решила сделать её в серебре, лишь со струйками золота, чтобы попытаться показать её изоляцию, её психическое высвобождение от её семьи. Нету отсылки к Баратеону; в этом больше нет нужды. Ей не нужно пытаться доказывать связь. В центре короны расположен символ льва — его грива представляет собой Железный Трон, её желание. Она сделала его собственным — она возрождается.» Клэптон также раскрыла, что костюм короля Томмена Баратеона был предназначен для того, чтобы показать, как сильно его обязанности взвешены на него, а также его перевешивают украшения с камнями, на что Клэптон сказала: «Он был хорошим мальчиком. Слишком хорошим для этого.»

Музыка

Музыкальная партитура «Ветров зимы» была сочинена Рамином Джавади. Джавади работал над сериалом с момента его создания, а также сочинил главную тему шоу. В интервью с «The Hollywood Reporter», Джавади рассказал о музыке, которую он сочинил в начале эпизода, под названием «Light of the Seven», где в значительной степени играло пианино, что необычно для сериала. Джавади заявил: «Самым интересным для меня было использовать фортепиано. Когда мы начали сезон, шоураннеры Дэвид Бениофф и Дэн Уайсс, и Мигель Сапочник, режиссёр эпизода, протянули мне руку и сказали: „Что-то приближается к 10 эпизоду.“ Мы говорили о „Light of the Seven“ и том, какая должна быть новая музыка. Любая тема персонажа могла перевесить это, а мы не хотели перевешивать аудиторию. И вдруг Мигель придумал: „А как насчёт фортепиано?“ Мы обсудили это. Фортепиано не совсем входит в язык музыки „Игры престолов“.»

Он продолжил: «Всё это казалось идеальной подгонкой. То, что было великолепным в этой сцене, так это то, что там нет никакого диалога. Она длится 9 минут. Я знал, что я должен был начать с минимального и дать больше места. Дать мелодии звенеть, затем дать ей место, а потом сделать ожидание оттуда, не наклоняя в какое-либо направление.» Джавади заявил, что он воздержался от использования типичной темы Ланнистеров, «The Rains of Castamere», чтобы создать больше загадочности. Мелодия также включала двух маленьких мальчиков, поющих в унисон, а Джавади описал, как он собрал все отдельные кусочки музыки вместе, сказав: «Мальчиков я записал отдельно. Все струнные я записал вместе. Даже сольные инструменты, я записал их отдельно — соло-скрипки и соло-виолончели были записаны отдельно. На фортепиано я сам играл. А также и на органе.»

Когда его спросили в отдельном интервью об общем процессе сочинения музыки и о том, как он использовал это в эпизоде, Джаваил раскрыл: «Я сижу с Дэвидом и Дэном и мы делаем то, что называется сеансом обнаружения, где мы просматриваем весь эпизод и затем обсуждаем, когда музыка должна начаться и остановиться. Все очень активно участвуют в этом. И с этим постоянно играют. Я люблю „Игру престолов“ за то, что позиционирование музыки очень хорошо сделано, потому что с ней не перестарались. Когда появляется музыка, то по этому поводу действительно есть что сказать.» «Light of the Seven» достиг первого места на «Spotify» среди 50 вирусных чартов во время его выпуска.

Эпизод также включал главную тему шоу в сцене «Король Севера» с Джоном Сноу в Винтерфелле. Похвала от критиков была направлена на музыкальное сопровождение к эпизоду. Лили Луфбуроу из «The Week» назвала его «настоящим победителем» финала сезона.

Реакция

Рейтинги

«Ветров зимы» посмотрели 8.89 миллионов американских зрителей во время оригинального показа, что намного больше по сравнению с рейтингом предыдущей недели, который составляет 7.66 миллионов зрителей, у эпизода «Битва бастардов», и что делает его самым просматриваемым эпизодом в истории сериала.

Реакция критиков

«Ветра зимы» получил всеобщее признание от критиков, которые назвали его одним из лучших эпизодов сериала. Он получил рейтинг 100% на сайте Rotten Tomatoes на основе 56 отзывов, со средним рейтингом 9.6 из 10. Консенсус сайта гласит: «„Ветра зимы“ показывает всё самое лучшее за своё самое продолжительное время, и является потенциально лучшим финалом сезона в сериале.» Он удерживает рейтинг 10/10 на сайте IMDb, став одним из 4 эпизодов, которые достигли такого рейтинга, и вторым подряд эпизодом «Игры престолов», который достиг такого рейтинга, после «Битвы бастардов». Он также стал одним из самых проголосованных эпизодов телевидения на IMDb, собрав более чем 50 000 голосов.

Мэтт Фоулер из IGN написал в своём интервью об эпизоде: «Истории на Севере и в Миэрине были немного тихими, поскольку все их действия были показаны на прошлой неделе, оставив большой заговор Серсеи по разрушению Септы и всех, кто был в ней, как большой напряжённый и взрывчатый комплект этого финала. В другом месте, были большие откровения и убийства из мести, которые помогли сложить всё в очень удивительный и удовлетворяющий финал сезона.» Он продолжил тем, что хвалил то, как обыграли сцену суда на экране, написав: «Фактическая постановка, стимуляция суда и жестокая расплата были очень крутыми, в сочетании с всеми, кто одевался, маленькими кусочками головоломки, встающими на своё место, пташками, ведущими людей к их смерти, и отличной музыкой Рамина Джавади.» Он дал эпизоду рейтинг 9.5 из 10. Майкл Калия из «The Wall Street Journal» также похвалил эпизод, написав: «Это хорошо, что финал сезона был полон массовых событий, связывал несколько сюжетных нитей, при этом оставляя некоторые другие болтаться самым дразнящим способом. Это был самый завершённый эпизод „Игры престолов“ на данный момент и, возможно, самый лучший.» Он также написал: «Дени и её флот наконец отплывает в Вестерос, её великие драконы отбрасывают тени над волнами. Всё началось.»

Награды

Год	Награда	Категория	Номинант(ы)	Результат	Прим.
2016	68-я церемония прайм-таймовой премии «Эмми»	Лучшая актриса второго плана в драматическом сериале	Лена Хиди за роль Серсеи Ланнистер	Номинация
	68-я церемония творческой премии «Эмми»	Лучшие костюмы в фэнтезийном сериале	Мишель Клэптон, Хлоя Обри, Шина Уикэри	Победа
	Премия Gold Derby 2016	Лучший драматический эпизод		Номинация

Ссылки

• [www.hbo.com/game-of-thrones/episodes/6/60-60-the-winds-of-winter/index.html "Ветра зимы"] на HBO.com
• «Ветра зимы» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.tv.com/shows/game-of-thrones/the-winds-of-winter-3390889// «Ветра зимы»] (англ.) на TV.com

Отрывок, характеризующий Ветра зимы (Игра престолов)

– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.