Виноградов, Николай Дмитриевич

Николай Дмитриевич Виноградов
Портрет Николая Виноградова, выполненный Сергеем Малютиным (1919 год)
Основные сведения
Страна	Российская империя Российская империяСССР СССР
Дата рождения	15 мая 1885(1885-05-15)
Место рождения	с. Гнилец, Кромский уезд, Орловская губерния, Российская империя
Дата смерти	1980(1980)
Место смерти	Москва, СССР
Работы и достижения
Работал в городах	Москва
Реставрация памятников	Красные ворота, Триумфальная арка, Троице-Сергиева лавра, Московский Кремль, Сухарева башня, Китайгородская стена, грот в Алексндровском саду, усадьба Архангельское, Благовещенский собор

Николай Дмитриевич Виноградов (1885—1980) — русский и советский архитектор, реставратор, фотограф и коллекционер.

Биография

Родился в селе Гнилец (Глинец) Орловской Губернии 15 мая 1885 года, где дед по материнской линии (Федор Иванович Бакхаус), агроном из Австрии, управлял имениями. Отец будущего архитектора, земский фельдшер, получил работу на строительстве Китайско-манчжурской железной дороги, поэтому семья перебралась в Томск.

В 1901 году Виноградов стал вольным слушателем начального класса Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Был известен как заместитель руководителя боевой дружины училища, её казначеем; под его руководством дружина приняла участие в «фидлеровском деле», с которого началось декабрьское восстание в Москве в 1905 году. После московских событий он около семи лет провёл в тюрьмах. Во время учёбы, которая растянулась до 1915 года, работал у ряда московских зодчих (Р. И. Клейна и др.).

Виноградов был организатором «Первой выставки лубков» (1913), сотрудничая с художниками авангарда М. Ф. Ларионовым и Н. С. Гончаровой. С этого момента он стал собирать пряники и его коллекция составила около 2500 шт. (ныне в Государственном музее этнографии. Санкт-Петербург).

В годы первой мировой войны Виноградов работал в земском строительном отряде на линии фронта, затем был во Пскове, где фотографировал памятники древнерусской архитектуры. В 1918 году был приглашен архитектором П. П. Малиновским в Наркомат имуществ республики в качестве его заместителя, руководил там «Комиссией по охране памятников искусства и старины Моссовета». Был ответственным за выполнение в Москве плана монументальной пропаганды и председателем секции ИЗО Моссовета.

Виноградов тиражировал «Окна РОСТА», будучи другом художника-инициатора их создания М. М. Черемныха (мужа сестры, вместе с которым он приехал в Москву учиться из Томска). Общался с В. В. Маяковским и др. деятелями культуры.

Как специалист по охране наследия Виноградов сотрудничал с А. В. Щусевым, принимая участие в обосновании генерального плана «Новая Москва» (в аспекте охраны наследия). Он был инициатором обследования городской застройки для выявления ценных деревянных зданий, число которых составило почти 500, и организовал выставку «Уходящая деревянная Москва» (1921), которая привлекла внимание многих зодчих-практиков, работавших в условиях дефицита материалов и невозможности применения новых технологий.

После почти полного сокращения штатов этой комиссии (1923) Виноградов создал при учёной комиссии «Старая Москва» секцию регистрации архитектурных памятников (1926), передав в неё собранные ранее материалы и списки московских зданий. В центре внимания оказались сохранившиеся здания XVII века, которых под руководством Виноградова было обнаружено и обследовано более восьмидесяти.

С 1925 года Виноградов занимался реставрацией Китайгородской стены, Сухаревой башни, Триумфальных ворот и Красных ворот, грота в Александровском саду и ограды сада.

С 1931 года Виноградов занимался реставрацией стен и башен Московского Кремля, а также Благовещенского собора, установив его первоначальные формы. В то же самое время он стал свидетелем сноса внутри Кремля монастырей и др. старинных зданий.

В середине 1930-х годов Виноградов был инициатором создания и ведущим сотрудником Музея Всесоюзной академии архитектуры, писал «паспорта» на памятники и составлял их списки. Он вел реставрацию театра Гонзаго в усадьбе Архангельское и др. работы, выявлял первоначальные формы Покровского собора (храма Василия Блаженного) на Красной площади. Перед самой войной и вплоть до эвакуации 1941 года он занимался организацией музея Московского архитектурного института, руководил студентами и аспирантами.

В годы войны Виноградов (ранее член специальной комиссии по работам в Троице-Сергиевой лавре), возглавлял её реставрацию, начатую И. В. Трофимовым. В ходе этих работ он выявил древнейшие формы Троицкого собора и церкви Св. Духа.

С 1947 по 1957 год Виноградов создавал Государственный музей русской архитектуры при поддержке А. В. Щусева (ныне Государственный научно-исследовательский музей архитектуры имени А. В. Щусева), вплоть до конца своей трудовой деятельности работал в нём как заместитель директора по научной работе. Много сил отдал реставрации здания эпохи классицизма (дома Талызина), отведенного под музей.

Наследие Виноградова представляет собой не только его историко-архитектурные исследования Китайгородской стены, Красных ворот, памятников раннемосковского зодчества, но и многочисленные коллекции (пряников, игрушек, лубка, китайских народных картинок, литографий мастеров авангарда и пр.). Важное место в его наследии занимает фотография, которой он очень увлекался с 1900-х годов. Помимо бытовых, семейных сюжетов, это выставка лубка (1913), народные костюмы (1912), проекты его соучеников из Московского училища живописи, ваяния и зодчества (1913-15). Архитектор сохранил архив комиссии по охране памятников Моссовета, включающий работы известных фотографов своего времени (1919-21). Важное место в этом собрании занимают фотографии московских деревянных домов эпохи классицизма, разобранных на дрова в 1919-21 годах. Среди фотографий Виноградова экспозиция Пролетарских музеев (1918-21); монументы и их эскизы, выполнявшиеся по ленинскому плану монументальной пропаганды и пр. Фотографии Виноградова находятся в Государственном научно-исследовательском музее архитектуры им. А. В. Щусева (архитектура Москвы), в Литературном музее («Окна РОСТА»), в музее Маяковского и др.

Литература

• Овсянникова Е. Б. Ранние работы Н. С. Гончаровой в архиве Н. Д. Виноградова // «Амазонки авангарда» / Ответственный редактор Г. Ф. Коваленко. — М.: Наука, 2004. — С. 155—174. — ISBN 5-02-010251-2.
• Овсянникова Е. Б. Виноградов Николай Дмитриевич // Энциклопедия русского авангарда: Изобразительное искусство. Архитектура / Авторы-составители В. И. Ракитин, А. Д. Сарабьянов. — М.: RA, Global Expert & Service Team, 2013. — Т. I: Биографии. А—К. — С. 158—159. — ISBN 978-5-902801-10-8.

Отрывок, характеризующий Виноградов, Николай Дмитриевич

– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.