Винтерниц, Мориц

Мориц Винтерниц
нем. Moriz Winternitz
Дата рождения:	23 декабря 1863(1863-12-23)
Место рождения:	Хорн (Нижняя Австрия)
Дата смерти:	9 января 1937(1937-01-09) (73 года)
Место смерти:	Прага
Научная сфера:	санскритология, индология
Место работы:	Оксфордский университет Университет Карла-Фердинанда
Альма-матер:	Венский университет
Известные ученики:	Винценц Лесный
Известен как:	специалист по истории санскритской литературы, «Махабхарате» и поздневедийским ритуальным произведениям

Мориц Винтерниц (23 декабря 1863 — 9 января 1937) — известный австрийский востоковед, специалист по истории санскритской литературы, «Махабхарате» и поздневедийским ритуальным произведениям.

Родился в Хорне, Австрия. По происхождению еврей. Он получил начальное образование в гимназии родного города, в 1880 году поступил в Венский университет и изучал тут классическую филологию и философию, получив степень доктора философии в 1886 году. Однако ещё во время учёбы под влиянием Георга Бюлера обратился к индологии. В 1888 году он перешёл в Оксфордский университет, где до 1892 года помогал Максу Мюллеру в подготовке второго издания «Ригведы» (4 тома, Оксфорд, 1890—1892), просматривая манускрипты и принимая решения по многим новым разночтениям этого памятника. Винтерниц оставался в Оксфорде до 1898 года, будучи задействованным в различных сферах образования. Так, он выступал как лектор в Ассоциации по распространению высшего образования среди женщин, как библиотекарь в Индийском институте в Оксфорде и часто как экзаменатор по немецкому и санскритскому языкам для университета и Индийской гражданской службы (англ. Indian Civil Service).

В 1899 году он перебрался в Прагу как приват-доцент по индологии и общей этнологии и в 1902 году был назначен на профессорскую должность по санскриту и этнологии в Университете Карла-Фердинанда в Праге и проработал там до 1934 года. Семья Винтерница сдружилась с Альбертом Эйнштейном, когда тот был в Праге около 1911 года.

Одной из главных работ Винтерница считается трёхтомное исследование «Geschichte der indischen Literatur», изданное в Лейпциге в 1905—1922 годах. В область его научных интересов входили как ведийская литература, эпос и пураны, так и буддистские и джайнские тексты, причём и научные, и поэтические. Результатом работы в Оксфорде над манускриптами стала книга: «A Catalogue of South Indian Manuscripts Belonging to the Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland», вышедшая в Лондоне в 1902 году. В дополнение к этому Винтерниц опубликовал ряд ценных статей по санскриту и этнологии в различных научных журналах. В 1934 году ученики Винтерница О. Штайн и В. Гамперт составили библиографию работ своего учителя, в которой содержалось 452 названия.

Умер в 1937 году в Праге.

Избранная библиография

• Apastambiya Gṛihyasutra (Vienna, 1887)
• Mantrapaṭha, or the Prayer-Book of the Apastambins (part i, Oxford, 1897)
• Das Altindische Hochzeitsrituell (Vienna, 1892)
• A Catalogue of South Indian Manuscripts Belonging to the Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland (London, 1902)
• Geschichte der Indischen Literatur (Leipzig, 1905—1922).

Отрывок, характеризующий Винтерниц, Мориц

«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.