Государственный переворот в Сирии (1966)

Государственный переворот в Сирии (1966) — переворот, произошедший 21 — 23 февраля 1966 года, в результате которого правительство Сирийской Арабской Республики, возглавляемое философом и социологом Мишелем Афляком и Салахом ад-Дин Битаром, было свергнуто, а к власти пришли представители «молодого крыла» Баас, которое возглавляли военный и государственный деятель Салах Джадид и будущий многолетний руководитель страны Хафез Асад.

Итоги переворота

Фактически в результате этого переворота было смещено Национальное командование Партии арабского социалистического возрождения, которое принимало участие в организации баасистской революции 8 марта 1963 года, в результате которой было свергнуто националистическое руководство в лице президента Назима аль-Кудси и премьер-министра Халеда Бея аль-Азема. Координаторами насильственного смещения Национального командования были Военный комитет Баас и Региональное командование, которым руководил Салах Джадид. Перевороту 1966 года предшествовало возрастание напряжённости в контексте борьбы за власть и личное влияние между «старой гвардией», которую возглавляли Мишель Афляк, Салах ад-Дин аль-Битар и Муниф аль-Раззаз и фракцией молодых необаасистов. 21 февраля сторонники старой гвардии в армии, боясь революционных изменений, отдали приказ об перемещении военных частей, которыми командовали необаасисты, в боле удалённые места дислокации. Таким образом, был спровоцирован переворот, который повлёк за собой ожесточённые боестолкновения в Алеппо, Дамаске, Дэйр-аз-Зоре и Латакии. В результате этого переворота создатели и основатели Баас вынуждены были покинуть страну и продолжить жизнь в эмиграции.

Некоторые политологи полагают, что правительство Джадида стало самым радикальным и жестоким за всю историю современной Сирии. Одним из итогов насильственного смещения власти в 1966 году стал раскол, произошедший в Баас и разделивший её на сирийское и иракское региональные отделения. После того, как в феврале 1966 года власть в Баас перешла к сирийским лидерам, иракские баасисты выразили протест против единоличных действий сирийских коллег и отказались подчиняться решениям сирийских социалистов. После того, как Баас пришла к власти в результате революции 1968 года в Ираке, она дала приют историческим основателям Баас, свергнутым в результате сирийского переворота 1966 года (в их числе были Мишель Афляк, Шибли аль-Айсами и ряд других авторитетных баасистов). С целью легализовать внутрипартийный раскол и обосновать свою идеологическую преемственность, сирийские баасисты организовали мощную пропагандистскую кампанию против иракского отделения Баас, обвинив его в расколе и провокационной деятельности. Правительство Джадида, в свою очередь, было смещено в результате так называемого Коррекционного бунта 1970 года, когда властные полномочия сосредоточились в руках Хафеза Асада.

Обострение политической борьбы. Идеологические расхождения. Поражение насеризма

После революции 8 марта обострилась ожесточённая политическая борьба между группировками сирийских насеристов, чья идеология была основана на принципах панарабского национализма, а также Национальным советом Революционного командования, состоявшим из двадцати авторитетных деятелей, и баасистами. Насеристы активно выступали за восстановление Объединённой Арабской Республики, которая с 1958 по 1961 год представляла собой альянс между Египтом и Сирией под управлением Гамаля Абдель Насера. Между тем баасисты относились к предстоящему повторному объединению с Насером весьма скептически; они выступали за более широкую, свободную федерацию, в которой Баас могла бы самостоятельно управлять Сирией без внешнего влияния. Для демонстрации народной поддержки своей концепции насеристы организовали массовые уличные демонстрации, участники которых требовали восстановления ОАР. Большинство арабских националистов в Сирии поддерживали насеристское движение, поэтому Баас не сразу смогла отреагировать на организацию протестных акций, во время которых восстановление ОАР декларировалось как значимая альтернатива разрозненности и разделённости арабского мира. В итоге баасисты, потерпев неудачу в борьбе за симпатии среди широких народных масс, приступили к привлечению на свою сторону армейской элиты Сирии. 700 насеристов и панарабистов-консерваторов были лишены высоких армейских должностей (большая их часть была принуждена уйти в отставку), а их места заняли сторонники баасизма. Большинство новых баасистских армейских командиров являлись выходцами из крестьянской глубинки или представителями низших слоёв рабоче-ремесленного населения страны, но в то же время эти «новые офицеры» отличались решительностью и пассионарностью. Таким образом, баасисты-алавиты заменили представителей суннитской военной элиты среднего звена. Новая армейская элита страны состояла из выходцев из деревень, преимущественно из крестьянского сословия, являвшимися горячими сторонниками идеологии арабского социализма. Эти перестановки в системе военного командования привели к тому, что контроль суннитов над военными ведомствами фактически сошёл на нет к середине 1960-х годов.

Выдвижение Амина аль-Хафиза

Ценой подавления унитаристских протестов стало выдвижение Амина аль-Хафеза на лидерские позиции в государстве. В то же время традиционалистски настроенная элита, утратившая власть после 1963 года, испытывала страх по поводу социалистической политики Баас. Представители сирийских Братьев-мусульман также боялись секулярной стратегии, которой придерживались арабские социалисты. Видный сирийский политик-радикал Акрам Хаурани и представители Компартии Сирии активно протестовали против стремления Баас к упрочению своей монополии на власть и против установления однопартийного государственного управления. Большая часть сирийских суннитов в идеологическом плане относились к арабским националистам, а из-за распространения баасизма они чувствовали себя отчуждёнными. В Баас середины 1960-х годов в Сирии преобладали представители этнокультурных групп населения: друзы, исмаилиты, алавиты, которые в основной массе были выходцами из незажиточного крестьянства. Это разделение в итоге спровоцировало идеолого-экономический конфликт между городом и деревней, который со временем приобрёл острую национальную и конфессиональную окраску. Баас после прихода к власти ощущала угрозу со стороны антибаасистских настроений среди городских социалистов. В итоге пассионарное крыло офицеров-баасистов, воспользовавшись фрагментарностью противоборствующих им групп, решилась на осуществление переворота.

Экономические меры. Спор о национализации

Внутренний конфликт среди баасистов был в основном связан с тем, что последователи Мишеля Афляка стремились к установлению идеологии «классического» баасизма и, путём установления свободной кооперации с Насером, намеревались внедрить умеренную форму социализма, в то время как в ходе 6-го Национального партийного конгресса Баас афлякисты оказались в меньшинстве, поскольку большинство членов Военного комитета Баас стремились к созданию баасизма, построенного на идеологии марксизма-ленинизма. Сторонники этой новой формы баасизма видели в числе приоритетов построение «революции в отдельно взятой стране», отрицая первостепенность идеи объединения арабского мира. 6-й Национальный конгресс Баас в итоге принял резолюцию, которая инициировала социалистическую революцию в Сирии — в результате начались национализация частных владений и иностранных торговых компаний, а также внедрение принципов государственного планирования. В соответствии с планом резолюции, земельные наделы могли быть предоставлены только тем, кто «по-настоящему, непосредственно обрабатывает землю». Тем не менее, эта группа баасистов предполагала сохранить частную собственность для предприятий розничной торговли, строительства, туризма и малой промышленности в самом обобщённом понимании. После массовых беспорядков в Хаме в апреле 1964 года афлякистам удалось на время восстановить свои ведущие позиции в Баас. Салах ад-Дин аль-Битар сформировал новое правительство, которое остановило осуществление плана национализации частной собственности, в том числе и крупных промышленных предприятий, а также декларировало верность принципам свободы слова и демократического устройства государства. Впрочем, эти либеральные преобразования не пользовались поддержкой широких масс населения, и большая часть жителей страны выступали против Баас. Авторитетные финансовые корпорации начали активно вывозить капитал из САР, и единственным очевидным решением улучшить экономическое положение государства было продолжение планомерной национализации. В это время разгорелась ожесточённая политическая и силовая борьба между умеренными сторонниками национальной концепции Мишеля Афляка («афлякистами»), которые обладали большинством в Национальном командовании Сирии, и крылом молодых радикалов Баас, которые пользовались огромным влиянием в Сирийском региональном командовании. Это противостояние вылилось в последующее военное вмешательство со стороны радикальных баасистов в 1966 году, которое привело к тому, что «старая элита» окончательно утратила свои полномочия.

После подавления беспорядков в Хаме в 1964 началось силовое противостояние между министром обороны Мухаммадом Умраном и Салахом Джадидом. Умран, самый опытный и пожилой член Военного комитета, выступал за примирение между группами баасистов и призывал к окончанию конфронтации с представителями среднего класса, в то время как Джадид полагал, что необходимо продолжать подавлять протестные движения с целью сохранить достижения Революции 8 марта. Это был первый открытый раскол среди членов Военного комитета, который привёл к острому военно-политическому кризису, в дальнейшем приведшему к перевороту. В итоге Хафез Асад, выступавший с аналогичных позиций, что и Салах Дждид, и его сторонники бросили крупные военные силы на участников повстанческого движения. Подавление беспорядков привело к отставке Мухаммеда Умрана, который ответил тем, что раскрыл планы Военного комитета добиться гегемонии Баас в Национальном командовании. Мишель Афляк, генеральный секретарь Национального командования, после демарша Умрана принял решение о роспуске Военного комитета. Однако вскоре он вынужден был отозвать своё решение, поскольку рядовые солдаты, представители низшего звена Военного комитета, выступили с активными протестами в защиту идеологии молодого крыла Баас. Национальное командование продемонстрировало полное бессилие и неспособность разрешить кризисную ситуацию, и в итоге Военный комитет, контролировавший деятельность Сирийского регионального командования, инициировал нападения на буржуазию и ускорил национализацию частных предприятий. В частности, в государственное ведение перешло большинство промышленных предприятий по производству электричества, а также предприятия хлопкоочистительной промышленности и приблизительно 70 процентов иностранной торговли.

Обострение конфликта, предшествовавшее перевороту

Однако борьба между Национальным командованием и Военным комитетом за контроль над партией Баас продолжалась ещё некоторое время, в том числе она перешла в юридическую площадь и проходила на полях партийных конгрессов. В марте 1965 года состоялся 2-й региональный конгресс, на котором было принято принципиальное решение о том, что региональный секретарь Регионального командование экс оффицио должен занимать должность главы государства, а Региональное командование получало полномочия назначать премьер-министров, кабинет министров и высших руководителей военного командования САР. Эти решения существенно ограничили властные полномочия Национального командования, минимизировав его участие во внутренней политике страны. В качестве симметричного ответа во время 8-го национального конгресса, состоявшегося в апреле 1965 года, Афляк намеревался выступить с публичным осуждением деятельности регионального командования, но его убедили не делать этого его соратники по Национальному командованию, например, ливанский член НК Джибран Майдалани и представитель Саудовской Аравии Аль Гханнам, которые опасались, что эскалация конфликта может привести к утрате влияния в Баас гражданской фракции и прихода к власти военной элиты, как это произошло в иракском региональном отделении Баас. В результате Афляк под нажимом сопартийцев ушёл с должности генерального секретаря НК, и его место занял иорданский активист Баас Муниф аль-Раззаз. Под его руководством состоялось несколько встреч РК и НК, однако ощутимых результатов не удалось достичь, так как между сторонами конфликта были трудноразрешимые идеологические расхождения. В это время Аман аль-Хафиз являлся лидером Сирии де-юре (в качестве секретаря РК в соответствии с решением мартовского регионального конгресса) — он занял должность председателя президентского совета. Однако де-факто руководителем САР был Салах Джадид, заместитель Генерального секретаря Регионального командования.

В ноябре 1965 года Национальное командование издало резолюцию, в которой выражался запрет Региональному командованию на перемещение военных офицеров в другие места дислокации, что приводило к концентрации активных армейских подразделений, лояльных Асаду и Джадиду и к ощутимому силовому перевесу РК во внутренней борьбе. Как только Салах Джадид услышал текст резолюцию, он немедленно поднял мятеж и отдал приказ полковнику Мустафе Тласу арестовать командиров гарнизона в Хомсе, которые сохраняли верность НК. В ответ аль-Раззаз созвал внеочередное заседания НК, на котором официально было объявлено о незамедлительном роспуске РК — одновременно премьер-министром страны был провозглашён Салах ад-Дин аль-Битар. Шибли аль-Айсами стал заместителем аль-Хафиза, нового председателя президентского совета, а Умран был восстановлен в должности министра обороны и также вступил в должность верховного главнокомандующего. Джадид и его последователи в ответ объявили войну Национальному командованию. Решающую роль должна была сыграть позиция Асада, который до этого стремился демонстрировать нейтралитет, формально не вмешиваясь в ожесточённую борьбу противоборствующих группировок. Асад официально выступил против силовых методов решения противостояния и не выразил ожидаемую поддержку сторонникам Мишеля Афляка. В преддверии переворота Асад со своими сторонниками Наджи Джамилем, Хусаи Мухлимом и Юсуфом Саихом отправился в Лондон.

Переворот

Переворот начался 21 февраля 1966 года. Поводом для начала активных действий послужило намерение Умрана переместить военных активистов Регионального комитета — генерал-майора Ахмада Сувайдани, полковника Иззада Джадида и майора Салима Хатума, которые были ключевыми сторонниками Джадида. В это время руководство Военного комитета решилось на военную хитрость. Ибрагим Абд аль-Гани, алавитский военачальник (поддерживавший Джадида), командир фронта, противостоявшего Израилю, сообщил, что между офицерами на передовой вспыхнул серьёзный конфликт, и они обратили оружие друг против друга. Умран и аль-Хафиз, услышав эту новость, отдали поспешный приказ об оставлении Голанских высот. Офицеры-сторонники НК вернулись на места дислокации 23 февраля в три часа ночи усталыми и измотанными долгой дорогой. В 5 часов утра Джадид, воспользовавшись ослабленным состоянием военных подразделений противника, начал переворот. Было совершено нападение на частную резиденцию президента аль-Хафиза (его провели Салим Хатум и Рифат Асад). Вскоре к нападавшим присоединился танковый эскадрон путчистов под командованием Иззаза Джадида. Несмотря на ожесточённое сопротивление, личная президентская гвардия аль-Хафиза вынуждена была сложить оружие. Начальник службы охраны аль-Хафиза, Мухаммед Муса, был едва не убит Иззадом Джадидом, но был похищен и вывезен за пределы Сирии Салимом Хатумом. За пределами Дамаска путчистам пришлось столкнуться с серьёзным сопротивлением. В частности, Тлас отправил часть вооружённых формирований из Хомса в Хаму для подавления военного повстанческого движения, а в Алеппо части, лояльные Афляку, установили контроль над местной радиостанцией; также некоторое сопротивление военным заговорщикам было оказано в Латакии и Дейр-аз-Зоре. В ближайшее время все проявления сопротивления были подавлены; единственным высокопоставленным командующим, продолжавшим сопротивление участникам переворота, был аль-Раззаз, которые и после формирования нового правительства организовывал военные манифестации в разных частях Сирии.

Формирование нового правительства. Последствия

Незамедлительно после переворота военные офицеры, сохранявшие верность аль-Хафизу и Афляку, были исключены из состава вооружённых сил страны, а ряд военных чиновников по причине их особой неблагонадёжности были заключены под стражу вместе с Мухаммедом Умраном в известную сирийскую тюрьму Меззе. Одним из первых указов, которое издало правительство Джадида, было назначение Хафеза Асада на должность министра обороны. Однако Асад не выразил отчётливую поддержку совершённому государственному перевороту и откровенно говорил Мансуру аль-Атрашу, Джубрану Маджалани и другим сторонникам Афляка, что он критически относится к антиконституционным действиям Джадида. Впоследствии в интервью газете Le Monde Асад заявлял, что военное вмешательство в процессы гражданского управления в Сирии достойно сожаления, потому что политика Баас изначально строилась на демократических принципах. Асад несколько раз подчёркивал, что политические противоречия стоит решать демократическим, мирным путём, тем самым выражая косвенное осуждение действий своих соратников по Военному комитету. В то же время Асад рассматривал военный переворот 1966 года как естественную необходимость, поскольку с его помощью удалось положить конец диктаторскому правлению Национального командования.

Правительство Джадида многими историками Ближнего Востока воспринималось как чрезмерно радикальное, руководствовавшееся поспешными, необдуманными действиями во внешней и внутренней политике; Салах Джадид, будучи вспыльчивым политиком, часто принимал безрассудные решения. Несмотря на то, что между Джадидом и Асадом практически не было идеологических разногласий по ключевым вопросам политического устройства, у них были разные взгляды на то, какими практическими мерами эту идеологию следовало претворять в жизнь. Военный комитет, состоявший из авторитетных представителей армейской элиты САР и являвшийся ключевым центром принятия решений с 1963 по 1966 годы, утратил свой статус центрального органа власти во время правления Джадида, поскольку изначально его функция было координировать борьбу против НК и сторонников Афляка. После переворота Джадид стал неофициальным и неоспоримым лидером Сирии и являлся таковым до 1970 года, когда произошёл новый переворот, инициированный и осуществлённый Хафезом Асадом и его сторонниками. Дело в том, что до переворота 1966 года Джадид контролировал сирийские вооружённые силы, занимая должность председателя бюро офицерских дел, однако после 1966 года Джадид уделил больше внимания вопросам гражданского управления страной, а управление военными структурами и армейскими ведомствами перепоручил Асаду, что и стало его политическим просчётом и причиной его последующего падения в 1970 году в результате «Коррекционной революции».

• Mullenbach, Mark (ed.). [uca.edu/politicalscience/dadm-project/middle-eastnorth-africapersian-gulf-region/syria-1946-present/ Syria (1946–present)]. University of Central Arkansas. Проверено 12 августа 2013.

• Over-stating the Arab state: Politics and Society in the Middle East. — I.B. Tauris, 1996. — ISBN 978-1-85043-828-1.
• Curtis Michel. People and Politics in the Middle East. — Transaction Publishers, 1971. — ISBN 978-0878555000.
• Middle East Record 1968 / Dishon, Daniel. — John Wiley & Sons, 1973. — Vol. 4. — ISBN 0-470-21611-5.
• Hinnebusch, Raymond. Syria: Revolution from Above. — 1st. — Routledge, 2001. — ISBN 978-0415267793.
• Kienle, Eberhard. Ba'th versus Ba'th: The Conflict between Syria and Iraq 1968–1989. — I.B. Tauris, 1991. — ISBN 1-85043-192-2.
• Moubayed, Sami M. Steel and Silk: Men and Women who shaped Syria 1900–2000. — Cune Press, 2006. — ISBN 978-1885942418.
• Seale, Patrick. Asad of Syria: The Struggle for the Middle East. — University of California Press, 1990. — ISBN 978-0520069763.
• Pipes, Daniel. Greater Syria: The History of an Ambition. — Oxford University Press, 1992. — ISBN 978-0195060225.
• Rabinovich, Itamar. Syria under the Baʻth, 1963–66: the Army Party symbiosis. — Transaction Publishers, 1972. — ISBN 978-0706512663.
• Iraq Since 1958: From Revolution to Dictatorship. — I.B. Tauris, 2001. — ISBN 978-1-86064-622-5.
• Tucker, Spencer. The Encyclopedia of Middle East Wars: The United States in the Persian Gulf, Afghanistan, and Iraq Conflicts. — ABC-CLIO, 2010. — Vol. 1. — ISBN 978-1851099474.
• Being modern in the Middle East: Revolution, Nationalism, Colonialism, and the Arab Middle Class. — Princeton University Press, 2006. — ISBN 978-0-691-12169-7.

Отрывок, характеризующий Государственный переворот в Сирии (1966)

Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.