Войтинский, Владимир Савельевич

Войтинский, Владимир Савельевич
Дата рождения:	12 ноября 1885(1885-11-12)
Место рождения:	Петербург
Дата смерти:	11 июня 1960(1960-06-11) (74 года)
Место смерти:	Вашингтон
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	экономика

Владимир Савельевич Войтинский (12 ноября 1885, Петербург — 11 июня 1960, Вашингтон) — российский революционер и экономист.

Биография

Деятельность до 1917 года

Родился в принявшей христианство еврейской семье Савелия Осиповича и Вильгельмины Лазаревны Войтинских. В 1904 году окончил 5-ю петербургскую гимназию с золотой медалью и поступил на юридический факультет Петербургского университета. В 1906 году опубликовал свою первую книгу «Рынок и цены. Теория потребления и рыночных цен», написанную с позиций сторонника теории предельной полезности. В книге, предисловие к которой написал М. И. Туган-Барановский, Войтинский осуществил первую в мировой экономической литературе попытку моделировать пространственную дифференциацию рынка.

Член РСДРП с осени 1905 года. Большевик. В 1906 —1907 годах — член Петербургского комитета РСДРП, организатор и председатель Петербургского Совета безработных (весна 1906 - октябрь 1907). После разгрома Совета безработных на нелегальном положении, затем в Куоккале (тогда Финляндия), где в ноябре 1907 года заканчивает фундаментальное исследование по истории Совета безработных (опубликовано лишь в 1969 в США, часть IX главы "Общественные работы в Петербурге" опубликована в 1908 в журнале "Образование"). Отказался от предложения Ленина эмигрировать и стать в эмиграции членом редакции "Пролетария". С 1908 года занимался революционной работой в Екатеринославе, где в том же году был арестован. Приговорен к 4 годам каторжных работ. В 1910 году из Екатеринославской тюрьмы переведён в Александровский централ в Сибири. С 1912 на поселении сначала в селе Илкино, затем в Иркутске. Познакомился в Иркутске с учительницей Эммой Шахдан, брак с которой официально зарегистрировал в Петрограде в 1917 году. В 1914—1916 годах участвовал в литературных проектах «сибирских циммервальдистов» во главе с И. Церетели. Церетели оказал большое влияние на эволюцию Войтинского от большевизма к меньшевизму.

Автор множества статей в нелегальной и легальной печати с 1905 года, нескольких книг, а в 1910 - 1914 годах ряда повестей из истории революционного движения в ведущих петербургских прогрессивных и партийных ("Образование", "Наша заря") журналах.

1917 год

Участвовал в качестве секретаря на совместном совещании большевиков и меньшевиков 5 апреля 1917 года, на котором Ленин огласил свои Апрельские тезисы, выразил своё несогласия с ленинской линией и вскоре примкнул к меньшевикам. Был членом ВЦИК и входил в редакцию «Известий ЦИК». Член неформального кружка лидеров правых эсеров и правых меньшевиков (т.н. "Звёздная палата"). С лета 1917 комиссар Северного фронта. Участвовал в организации похода П. Н. Краснова на Петроград. Арестован, привезён в Петроград, сперва в Смольный, затем отправлен в заключение в Петропавловскую крепость.

Эмиграция

В январе 1918 освобождён. Из-за угрозы немедленного нового ареста сразу переходит на нелегальное положение. Тайно перебирается в Грузию, добрался до Тифлиса в день празднования там годовщины Февральской революции. Редактировал русскоязычный орган ЦК грузинских социал-демократов газету «Борьба». В последующие годы представлял Грузинскую Демократическую республику в международных организациях на переговорах за рубежом (Франция, Италия).

В результате оккупации большевиками Грузии оказался политэмигрантом. Италия, Франция, с начала 20-х Германия, с мая 1933 года Швейцария (и недолгое время Франция), с 1935 года — в США.

Вместе с К. Каутским вёл активную борьбу по разоблачению организованного большевиками суда над ЦК Партии социалистов-революционеров (автор книжки «Двенадцать смертников»). Издает двухтомник воспоминаний (1922, 1923) о событиях 1905 и 1906-1916 годов, затем нашумевшую работу о Соединенных Штатах Европы, переведенную на многие языки. Всеобщую известность приобретает после выхода семитомного труда «Welt in Zahlen» («Мир в цифрах»). Активно печатается в русской эмигрантской и европейской социалистической прессе.

В 1929—1933 годах руководитель экономического отдела Объединения немецких профсоюзов, вёл в нём исследовательскую работу. В 1931 году вместе с Тарновым и Бааде разработал получивший название по начальным буквам фамилий авторов «WTB-план» борьбы с кризисом путём активного вмешательства государства, что не было осуществлено из-за негативной позиции руководства СДПГ.

В мае 1933 года — после окончательной капитуляции немецких профсоюзов перед нацистами покидает Германию. В 1933-1935 годах работал в Международном отделе труда Международной Организации Труда при Лиге Наций. В США работал в Бюро переписи США, Комитете социального обеспечения и др. государственных и научных организациях. B США занимался политическими исследованиями вопросов американской и мировой экономики, являлся фактическим советником президента США Ф. Д. Рузвельта по вопросам трудовых отношений в годы Второй мировой войны.

Уже в больнице перед смертью закончил работу над подробными воспоминаниями (STORMY PASSAGE. A Personal History through Two Russian Revolutions to Democracy and Freedom: 1905—1960. NY: Vanguard Press, 1961).

Войтинский скончался в Вашингтоне в 1960 году.

Память

По инициативе вдовы Войтинского Мичиганским университетом с 1964 года в память о нем организуются ежегодные «Лекции Войтинского» (Woytinsky Distinguished Lecture).

Семья

Отец Владимира - статский советник Савелий Иосифович Войтинский (1857 - 1918), после окончания Института инженеров путей сообщения преподавал математику в Техническом училище при Почтово-телеграфном ведомстве, в Электротехническом института имени Александра III (профессор кафедры математики с 1891 по 1906 год), в Пажеском корпусе и в приюте принца Петра Григорьевича Ольденбургского. После ухода в отставку в 1906 г., он преподавал математику в Териокском реальном училище. В 1901 году он открывает в Териоках, под Санкт-Петербургом, курсы по подготовке юношей в высшие технические учебные заведения. На курсах Войтинского учился 13-летний Алёша Толстой (будущий писатель граф Алексей Николаевич Толстой). Мать Владимира, Валентина (Вильгельмина) Лазаревна Берман (1859-1923) в начале 1860-х годах окончила Коломенскую женскую гимназию и получила звание домашней учительницы.

В семье Войтинских было четверо детей: Иосиф, Владимир, Надежда и Николай.

Сестра Владимира, Надежда Савельевна Войтинская-Левидова (1886-1965)— русская художница, переводчица, писательница, литературовед, в конце 1900-х гг. активная участница художественной жизни Петербурга. В эти годы в доме Войтинских на Фонтанке, у Египетского моста, часто бывали Ахматова, Сомов, Волошин, балерина Карсавина, Лиза Пиленко — будущая поэтесса, героиня французского Сопротивления Е. Ю. Кузьмина-Караваева . Арестована 23 февраля 1938 года, 16 месяцев провела в заключении.

Старший брат, Иосиф Савельевич Войтинский (1884-1942) - один из основоположников советского трудового права, после революции заведовал в Московском университете кафедрой трудового права. В марте 1938 года был арестован «за контрреволюционную деятельность в области советского трудового права», скончался в тюрьме.

Младший брат, Николай Савельевич Войтинский (1888-1954) — видный инженер, д.т.н. В 1914 пошёл добровольцем в армию, в 1914-17 служил офицером на Балтийском флоте, тяжело ранен, с 1918 до начала 20-х годов директор Выксунских заводов, затем работает в Москве в научно-техническом аппарате руководства лесотехнической промышленностью, награждён Серго Орджоникидзе личным автомобилем, после войны – профессор. Племянник Войтинского, сын Иосифа — советский писатель Владимир Богомолов (1924—2003), носивший до 1953 г. фамилию Войтинский.

Супруга Войтинского (с 1916 года) — Эмма Савельевна Шахдан (1893—1968) является соавтором многих произведений мужа, а также автором мемуаров о нём (Two Lives in One, 1965).

Основные произведения

• «Рынок и цены: теория потребления, рынка и рыночных цен», 1906;
• «Предложение труда в Соединенных Штатах» (The Labor Supply in the United States, 1942);
• «Мировое население и производство: тенденции и перспектива» (World population and production : trends and outlook, 1953, в соавторстве с Э. Войтинской);
• «Мировая торговля и правительства: тенденции и перспектива» (World commerce and governments : trends and outlook, 1955, в соавторстве с Э. Войтинской).
• «1917-й. Год побед и поражений» Книга воспоминаний. — М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 1999. ISBN 5-300-02711-1
• «Годы побед и поражений». Т.1. — Берлин, 1923; Т.2 — Берлин, 1924.
• «Stormy Passage. A personal history through two Russian revolutions to democracy and freedom: 1905—1960» [воспоминания]- NY: Vanguard Press, 1961.

Литература

• Ненароков А. П. Экономические взгляды В. С. Войтинского / А. П. Ненароков // Россия XXI. — 2005. — № 6. — С.160 — 177.
• В. С. Войтинский — Гарви и гарвятам: Письма 1933—1939 гг.: о времени, событиях и политиках // Россия XXI. — 2006. — № 2. — С.130 — 169; № 3. — С.152 — 195.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/voitinski.html Биография В. С. Войтинского]

Отрывок, характеризующий Войтинский, Владимир Савельевич

– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.