Голгофа (фильм)

Голгофа
Calvary
Жанр	чёрная трагикомедия
Режиссёр	Джон Майкл Макдонах
Автор сценария	Джон Майкл Макдонах
В главных ролях	Брендан Глисон
Оператор	Ларри Смит
Композитор	Патрик Кэссиди
Длительность	100 мин
Страна	Ирландия
Год	2014
Выход фильма «Голгофа» (оригинальное название — Calvary)

К:Фильмы 2014 года

«Голгофа» (англ. Calvary) — чёрная трагикомедия ирландского кинорежиссёра и сценариста Джона Майкла Макдонаха с Бренданом Глисоном в главной роли. Широкий прокат фильма стартовал с апреля в Европе и Австралии и с мая в странах Содружества Независимых Государств.

Премьерный показ ленты состоялся 19 января 2014 года в рамках 30-го кинофестиваля «Сандэнс». В феврале картина приняла участие в «Панораме» 64-го Берлинского кинофестиваля и открыла 12-й Дублинский международный кинофестиваль Jameson. В Берлинале работа Джона Майкла Макдонаха была отмечена призом независимого (экуменического) жюри. Брендан Глисон удостоился Премии британского независимого кино за лучшую мужскую роль.

Сюжет

Отец Джеймс — католический священник в небольшом провинциальном городке — слушает покаяние, на котором прихожанин сообщает ему, что в течение многих лет подвергался сексуальному насилию со стороны ныне покойного священнослужителя. Прихожанин делится с Джеймсом своими размышлениями о том, что на гибель плохого священника никто и не обратит внимания, тогда как убийство хорошего может заставить общество задуматься. С этими словами он даёт святому отцу неделю на то, чтобы привести в порядок дела, после чего Джеймс будет убит. Однако вместо того, чтобы начинать готовиться к смерти или обратиться в полицию, в отпущенный срок священник занимается обычными повседневными делами, стараясь изменить жизнь своих прихожан к лучшему.

Актёры

Брендан Глисон — отец Джеймс Лавелль Крис О’Дауд — Джек Бреннан Келли Райлли — Фиона Лавелль Эйдан Гиллен — доктор Фрэнк Харт Дилан Моран — Майкл Фитцжеральд Исаак де Банколе — Саймон Майкл Эммет Уолш — писатель Мари-Жозе Кроз — Тереза

Донал Глисон — Фредди Джойс Дэвид Уилмот — отец Лири Пэт Шорт — Брендан Линч Гари Лайдон (англ. Gary Lydon) — инспектор Стентон Киллиан Скотт — Майло Херли Орла О’Рурк — Вероника Бреннан Оуэн Шарп (англ. Owen Sharp) — Лео Дэвид МакСавадж — епископ Гаррет Монтгомери

Разработка

Джон Майкл Макдонах начал писать сценарий о добропорядочном священнике, измученном своей паствой, во время съёмок своей дебютной ленты «Однажды в Ирландии» (оригинальное название — The Guard — «страж»). Вскоре после мировой премьеры этой картины стало известно, что главную роль в новой постановке Макдонаха сыграет ведущий актёр The Guard Брендан Глисон. В начальный актёрский состав предстоящего фильма вошли Крис О’Дауд, Келли Райлли и Эйдан Гиллен, впоследствии к ним присоединились Исаак де Банколе, Дилан Моран, Мари-Жозе Кроз и другие. Джон Майкл выразил своё восхищение от подбора актёров в таких словах: «С огромным возбуждением, граничащим с тумесценцией, я жду ещё одной коллаборации с величайшим ирландским актёром Бренданом Глисоном, и работы с лучшим актёрским составом из когда-либо собранных за историю ирландского кинематографа».

Одним из ведущих продюсеров фильма выступил Джеймс Флинн из компании Octagon Films. Наряду с ним вернулись продюсеры из Reprisal Films, работавшие над The Guard, — Флора Фернандес-Маренго и Крис Кларк. Последний в интервью для IFTN поделился своими впечатлениями: «The Guard был для нас большим опытом, и это просто фантастика — вернуться для Calvary. Джон Майкл Макдонах написал ещё один блестящий сценарий и у нас есть отличный актёрский состав, наряду с незаурядной съёмочной группой». Место за кинокамерой занял оператор The Guard Ларри Смит, руководство над постановкой взял на себя сам Макдонах. Съёмочный процесс стартовал 24 сентября 2012 года в графстве Слайго, на северо-западе Ирландии.

Критика

Первые отзывы о Calvary — от кинокритиков, присутствовавших на показе фильма в Парк-Сити (во время 30-го кинофестиваля Сандэнс), были положительными. Внештатный рецензент газеты The Guardian Ксан Брукс назвал ленту «потрясающей» и заявил, что «как и The Guard, она может похвастаться отчётливым ощущением присутствия и глубокой любовью к языку». Обозреватель журнала The Hollywood Reporter Дэвид Руни написал, что «этот фильм многослоен — славные комедийные и медитативные моменты в высшей степени переплетены со вспышками поразительной агрессии и жестокости», а также высоко оценил работу актёрского состава Calvary. Кинокритик издания Variety Джастин Чанг похвалил «технически безукоризненную работу Макдонаха и его команды» и положительно отозвался о работе ведущего актёра картины, сказав, что «в этой роли невозможно представить себе кого-то, кроме Глисона».

Старт проката Calvary в Европе ознаменовался единодушным признанием фильма британскими критиками. Репортёр журнала Empire Ким Ньюман поставил тандем Макдонах / Глисон в один ряд с Форд / Уэйн, Феллини / Мастроянни и Скорсезе / Де Ниро. Корреспондент таблоида Daily Express Аллан Хантер описал фильм эпитетами «остроумный и задумчивый, нежный и тревожный, поэтический и колкий». Критик The Independent Лоуренс Фелэн высоко оценил сценарий постановки — «не терпящий клише, ищущий нюансы»; его коллега по изданию Джеффри Макнаб положительно отозвался о том факте, что «несмотря на весь свой вздорный чёрный юмор, Calvary остаётся искренней и волнующей драмой о религиозной вере и страхе смерти».

На руинах церкви — в самом буквальном смысле — Макдонах говорит о судьбе не столько религии, сколько гуманизма вообще, находя тысячи оснований для скепсиса, но и единицы, позволяющие сохранить надежду.

Станислав Зельвенский («Афиша»)

Не менее дружное признание лента снискала у российских кинокритиков. Обозреватель ресурса «РБК Стиль» Марина Латышева с похвалой отозвалась о режиссёрском мастерстве Джона Майкла Макдонаха: «То, что в других руках могло бы обернуться пошлым пафосом, в „Голгофе“ превращается в трагедию, способную пронять и скептика». По словам киноведа газеты «Коммерсант» Лидии Масловой, «„Голгофа“ — фильм более печальный, чем „Однажды в Ирландии“, но внутренняя суть режиссёрского высказывания и главный риторический приём те же самые: когда из максимально нагнетаемого ощущения богооставленности возникает что-то вроде физически ощутимого божественного присутствия». Автор информационного агентства «Интерфакс» Артём Ушан в обзоре картины написал, что «пребывание режиссёра на грани, где-то между философской драмой и циничной комедией, делает „Голгофу“ если и не великим, то уж точно выдающимся представителем трагикомичного жанра».

Награды

Название	Дата церемонии	Категория	Номинант	Результат
17-я Премия британского независимого кино	2014.12.07	Лучший британский независимый фильм	Голгофа	Номинация
		Лучший режиссёр	Джон Майкл Макдонах	Номинация
		Лучший актёр	Брендан Глисон	Победа
		Лучший сценарий	Джон Майкл Макдонах	Номинация
64-й Берлинский кинофестиваль	2014.02.17	Приз экуменического жюри	Голгофа	Победа
27-я Премия Европейской киноакадемии	2014.12.13	Лучший актёр	Брендан Глисон	Номинация
11-я Премия Ирландской академии кино и телевидения	2014.04.05	Лучший фильм	Голгофа	Победа
		Лучший актёр (кино)	Брендан Глисон	Победа
		Лучший сценарий (кино)	Джон Майкл Макдонах	Победа
		Лучший режиссёр (кино)		Номинация
		Лучшая актриса второго плана (кино)	Орла О’Рурк	Номинация
		Лучший оригинальный саундтрек	Патрик Кэссиди	Номинация

Отрывок, характеризующий Голгофа (фильм)

– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.