Форд, Джон (режиссёр)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Форд.
Джон Форд
John Ford
Имя при рождении:

Шон Алоизиус О'Фини

Место рождения:

Кейп-Элизабет, Мэн, США

Место смерти:

Палм-Дезерт, Калифорния, США

Профессия:

кинорежиссёр, сценарист, продюсер

Награды:

«Оскар» (1936, 1941, 1942, 1953)

Джон Форд (англ. John Ford, настоящее имя Джон Мартин Фини, англ. John Martin Feeney[1]; 1 февраля 1894, Кейп-Элизабет, Мэн — 31 августа 1973, Палм-Дезерт, Калифорния) — американский кинорежиссёр, сценарист, продюсер и писатель, крупнейший мастер вестерна, единственный в истории обладатель четырёх «Оскаров» за лучшую режиссуру.





Биография

Уроженец Новой Англии, Форд приехал в Калифорнию в июле 1914 года, чтобы работать дублёром, а затем и оператором на фильмах своего старшего брата Фрэнсиса Форда, который играл во многих лентах Томаса Эдисона, Жоржа Мельеса, Томаса Инса и других пионеров кинематографа.

В 1917 г. Карл Леммле доверил Форду-младшему кресло режиссёра (как вспоминал сам Форд, за то, что он умел громко кричать на членов съёмочной группы). Из 60 картин (в основном вестернов), которые Форд снял в эпоху немого кино, сохранилось меньше дюжины. Многие из них были сняты всего за два-три дня, однако эпический «Железный конь» 1924 года стал вехой в развитии жанра: на съёмках были заняты 5000 человек.

Форд довольно быстро адаптировался к условиям звукового кино. В 1928 г. он снимает драму «Четыре сына» под явным влиянием «Восхода солнца» Мурнау и с использованием тех же декораций. В 1930-е гг. Форд заработал репутацию одного из самых надёжных и «дисциплинированных» режиссёров, у которого «всё под контролем». Именно ему была поручена экранизация нашумевшего романа Джона Стейнбека «Гроздья гнева».

После 10-летнего перерыва Форд решил вернуться к тематике Дикого Запада. Его фильм «Дилижанс» (1939) предопределил пути развития вестерна на годы вперёд. Начиная с этой работы постоянным фоном для вестернов Форда (в каком бы штате ни происходило их действие) становится живописная долина Монументов в штате Юта. Другие режиссёры избегали этих мест, чтобы не быть обвинёнными в имитации фирменного фордовского стиля.

В 1940-е и 1950-е гг. Форд создаёт «золотой фонд» классических вестернов. Над их созданием работала сплочённая съёмочная группа и неизменная труппа актёров во главе с Джоном Уэйном и Генри Фондой[2]. Несмотря на преданность актёров, про жёсткость Форда на съёмочной площадке ходили легенды. Зачастую он провоцировал конфликты между актёрами, чтобы добиться в кадре необходимого эмоционального накала.

Во время Второй мировой войны Форд служил во флоте, принимал участие в высадке на Омаха-бич. По окончании войны ему было присвоено звание контр-адмирала. Вернувшись к режиссуре, Форд реализовал масштабно задуманную «кавалерийскую трилогию» по мотивам произведений Дж. Белла. В 1956 г. снял эпический вестерн «Искатели», ныне признаваемый Американским институтом кино безусловной вершиной жанра.

По воспоминаниям близких к Форду людей, его тяготила репутация «короля вестернов», а интересы вовсе не исчерпывались тематикой Дикого Запада. В 1960-е годы режиссёр стал испытывать серьёзные проблемы со здоровьем. Давали о себе знать пристрастие к курению и выпивке, а также боевое ранение. На какое-то время он даже потерял зрение. В эти годы политические взгляды Форда заметно правеют: вместе со своим старым другом Уэйном он высказывается за продолжение войны во Вьетнаме. Парадоксально, но в своем творчестве Форд, наоборот, полевел. Фильм «Сержант Ратледж» (1960) поднимал тему межрасовых отношений; «Человек, который застрелил Либерти Вэланса» (1962) был снят в несвойственной «классическому Форду» стилистике «антивестерна»; в картине «Осень шайеннов» (1964) рассказывалось об одном из трагических эпизодов индейских войн.

Незадолго до смерти, когда Форд лежал в онкологической клинике, Американский институт кино объявил его первым обладателем награды за вклад в развитие киноискусства, а президент Никсон наградил его Президентской медалью Свободы и присвоил звание адмирала. В 1998 г. в городе Портленд ему был установлен памятник.

Режиссёрский почерк

За свои почти 50 лет режиссёрской деятельности Форд снял приблизительно 130 кинофильмов. Наибольшее внимание уделял трём темам: Ирландии как родине своих предков, освоению американского Запада и будням американской армии. Своих героев, как и бескрайние пейзажи, он предпочитал снимать с низкого угла, что придавало им эпическое величие[3]. Форда мало интересовали женские персонажи; в некоторых его фильмах они почти отсутствуют, за что его обвиняли в женоненавистничестве[4]. В ряде его фильмов фигурирует мистика игральных карт. В одной из своих последних работ, «Человек, который застрелил Либерти Вэланса» (1962), Форд признаёт, что пресловутый героизм едва ли существует, однако потребность общества в героях неискоренима[5].

О влиянии Форда на своё творчество говорили такие титаны мирового кинематографа, как Орсон Уэллс, Ингмар Бергман, Акира Куросава и Мартин Скорсезе. Большим почитателем его творчества был мастер спагетти-вестерна Серджио Леоне.

Избранная фильмография

Немые фильмы

Звуковые фильмы

1920-е

1930-е

1940-е

1950-е

1960-е

Награды

Единственный в истории обладатель четырёх «Оскаров» за лучшую режиссуру:

Напишите отзыв о статье "Форд, Джон (режиссёр)"

Примечания

  1. ↑ В дальнейшем нередко называл себя Шон О’Фини (англ. Sean O´Feeney), переделывая своё имя на ирландский манер, а иногда использовал и более древнюю форму O´Fearna.
  2. ↑ В 25 немых фильмах Форда главные роли исполнил Гарри Кэри.
  3. ↑ [www.deepfocusreview.com/reviews/searchers.asp Deep Focus Review — The Definitives — The Searchers (1956)]
  4. ↑ См., напр., Maggie Humm. Feminism and Film. Edinburgh University Press, 1997. Page 73.
  5. ↑ [www.nytimes.com/2012/03/25/movies/homevideo/john-fords-fort-apache-on-blu-ray-from-warner-home-video.html John Ford’s ‘Fort Apache’ on Blu-ray From Warner Home Video — NYTimes.com]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Форд, Джон (режиссёр)

Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Форд,_Джон_(режиссёр)&oldid=81294084»