Диана де Пуатье

Диана де Пуатье
фр. Diane de Poitiers
Диана де Пуатье
Имя при рождении:	Диана де Пуатье
Дата рождения:	3.9.1499 или 9.1.1500
Место рождения:	Дофине, Франция
Дата смерти:	26 апреля 1566(1566-04-26)
Место смерти:	Эр и Луар, Центр, Франция
Отец:	Жан де Пуатье, сеньор де Сен-Валье
Мать:	Жанна де Батарне
Супруг:	Луи де Брезе, граф де Мольврье
Дети:	Дочери: Франсуаза де Брезе Луиза де Брезе

Диана де Пуатье (фр. Diane de Poitiers; 3 сентября 1499 (по другим сведениям, 9 января 1500) — 26 апреля 1566) — возлюбленная и официальная фаворитка короля Генриха II Французского.

Биография

Происхождение, замужество

Старшая дочь Жана де Пуатье, сеньора де Сен-Валье, сына Аймара Пуатье и Марии Валуа, незаконнорожденной дочери Людовика XI и Маргариты де Сасёнаж, и Жанны де Батарне. Жанна де Батарне умерла в 1505 году и оставила свою дочь на попечение Анны де Боже, дочери Людовика XI. В тринадцатилетнем возрасте её выдали замуж за Луи де Брезе, графа де Мольврье (мать которого была плодом незаконной любви Карла VII и Агнессы Сорель). Её супруг умер 23 июля 1531 года, оставив Диану вдовой в возрасте 31 года. Она поставила своему супругу величественную усыпальницу в соборе Нотр-Дам в Руане, до конца своих дней не переставая носить по нему траур. Её цвета, даже в то время, когда она сделалась фавориткой короля, всегда ограничивались белым и чёрным. Несмотря на эту демонстрацию вечной скорби, по словам историка Ф. Эрланже, красота Дианы сослужила немалую службу её отцу, сеньору де Сен-Валье. Участвуя в бунте на стороне коннетабля де Бурбона, он выступал на стороне мятежников. Трибунал приговорил его к смерти через отсечение головы. Заливаясь слезами, Диана бросилась к ногам короля Франциска, умоляя о помиловании. Слёзы, пролитые из столь прекрасных глаз, возымели своё действие: Франциск I, тронутый красотой и горем дочери, простил мятежника-отца.

Встреча с Генрихом

Встреча Генриха и Дианы состоялась, когда ему было 6 лет: он отправлялся в заложники, вместо своего отца, Франциска, и Диана, которой тогда было 25, поцеловала мальчика в лоб. С тех пор он стал её рыцарем и, вернувшись через 10 лет из плена, пылал к ней страстью. К сожалению для Дианы, Генрих был младшим сыном короля, что не давало ему возможности претендовать на корону. Но вскоре после смерти малолетнего Франциска Дофином Франции стал герцог Орлеанский, и Диана, его возлюбленная, разделила власть при дворе с герцогиней д’Этамп, фавориткой Франциска I. Хотя Диана была старше соперницы на десять лет, она по-прежнему ослепляла красотой, которой так и не суждено было поблёкнуть. Брантом, видевший её незадолго до смерти, уверял, что она всё ещё прекрасна. Напрасно герцогиня д’Этамп и её сторонники шутили по поводу возраста прекрасной вдовы, наградив её прозвищем «Старый гриб»: влияние Дианы возрастало с каждым днем. Став верным рыцарем Дианы, Генрих носил цвета владычицы своего сердца: белый и чёрный, — до самого последнего вздоха и украшал свои перстни и одежды сдвоенным вензелем «DH» (Диана — Генрих).

Подлинная королева

Когда король Франциск I умер и на престол взошёл Генрих II, настоящей королевой стала вовсе не Екатерина Медичи, его жена, а Диана. Даже при коронации она заняла почётное публичное место, в то время как Екатерина находилась на удалённой трибуне. Приход к власти Генриха обернулся триумфом Дианы, вознесённой при новом дворе к заоблачным вершинам. Генрих осыпал её бесценными подарками: к самым завидным драгоценностям короны он присовокупил и огромный бриллиант, изъятый у поверженной фаворитки умершего короля, герцогини д’Этамп. Диане достались и все её замки, а также парижский особняк соперницы. Вскоре Диане было оказано ещё одно благодеяние. В соответствии с традицией при смене царствования должностные лица обязаны были платить налог «за подтверждение полномочий». На этот раз все средства поступили не в королевскую казну, а лично Диане де Пуатье. Также она должна была получать часть налога на колокольни. По мнению историка Ф. Эрланже, по этому поводу есть весьма недвусмысленный намёк в знаменитой книге Рабле, а именно в истории Гаргантюа, который подвесил на шею своей кобыле парижские колокола. Кроме вышеперечисленного, спустя три месяца после смерти отца Генрих II подарил своей возлюбленной замок Шенонсо. А в 1548 году вдова Великого сенешаля получила, наконец, титул герцогини де Валентинуа.

Придя к власти, Генрих II позволил возлюбленной осуществлять полный контроль над делами королевства. Как отмечает историк Ги Шоссинан Ногаре, никогда в истории монархии никакой фаворитке не удавалось достичь такого абсолютного и эффективного воздействия на особу короля, а тем более убедить иностранных государей в своем всемогуществе. Послы адресовали ей свою корреспонденцию, и она переписывалась с самим Папой римским. Король ничего не предпринимал, не посоветовавшись с ней.

Кадровая политика

Началом политической деятельности Дианы стало проведение новой кадровой политики. Не удовольствовавшись изгнанием герцогини д’Этамп, Диана подвергла чистке весь королевский совет, министерство и парламент. Так, Пьер Лизе лишился должности премьер-министра, а Оливье — должности канцлера. В то же время сторонники Дианы стали получать высшие государственные должности. Как только Генрих стал королём, он вспомнил своих старых друзей и повелел вверить Монморанси высший государственный пост. Диана не возражала против такого решения, так как выбор этого человека наилучшим образом соответствовал её собственным интересам, и она поддерживала коннетабля — он не внушал ей опасений. Однако вскоре она решила, что Монморанси забрал слишком большую власть и недостаточно считается с её мнением. Она попыталась создать для него конкурента. Лотарингский дом пользовался расположением короля и благоволил к ней. Она добилась назначения кардинала Шарля Лотарингского на пост главы личного королевского Совета, а чтобы узы признательности стали ещё крепче, выдала свою младшую дочь, Луизу де Брезе, за Клода Лотарингского, герцога Майенского. Она также добилась для своего второго зятя, Робера де Ла Марка, должности маршала Франции. Одним из самых знатных её сторонников стал кардинал Жан дю Белле, декан Священной Коллегии кардиналов, не преминувший расхвалить фаворитку папе. Павел III также отнесся к ней приветливо, хвалил и рекомендовал нунцию пожелать ей счастья за «её набожность, благочестие и выдающиеся услуги, которые она оказала Святому Престолу при французском королевском дворе». Тем не менее не все одинаково относились к абсолютной власти, которой Диана при поддержке Лотарингского дома обладала практически безраздельно. Посол Козимо Медичи в Париже считал её влияние фактом прискорбным и гибельным. «Не следует, — писал он, — выдавать чёрное за белое в отношении высокого положения и всемогущества этой женщины. Она ведет себя таким образом, что нам остается лишь сожалеть о мадам д’Этамп».

Ещё одним человеком, недовольным «правлением» Дианы был Монморанси, чьё влияние уменьшалось пропорционально возрастанию доверия к Лотарингскому дому и ближайшему окружению. Чтобы избавиться от Дианы и её сторонников, а себе вернуть доверие короля, он решил заменить фаворитку Джанет Флеминг, гувернанткой Марии Стюарт. Для пресечения связи, возникшей между королём и Джанет, Диане пришлось употребить всю свою волю и незаурядные, по мнению Брантома, актёрские способности. В результате Монморанси проиграл, а Диана вновь вернула утраченные позиции. Начиная с 1550 года она управляла министерствами, ведала назначениями, смещениями и вообще всеми делами, подобно государственному премьер-министру. Она утвердила нового казначея л’Епарня, полностью ей преданного. Когда она сочла, что хранитель печати Франсуа Оливье выказывает недостаточное усердие и нерешительность, она поставила на его место Жана Бертрана, верного человека, на которого могла положиться.

Дипломат

Влияние фаворитки не ограничивалось только внутренней политикой, но распространилось буквально на всё, в том числе на международные отношения. Невольно оказавшись втянутой в войну, угрожавшую её землям, зависимым от Лотарингского дома, после поражения под Сен-Кантеном она сблизилась с Монморанси и партией мира. Под влиянием Папы и Монморанси, Диана посоветовала Генриху подписать Като-Камбрезийский мир (3 апреля 1559 года), благополучно завершивший итальянские походы, длившиеся шестьдесят лет. Этот мир упрочил границы на севере и на востоке и закрепил за Францией Кале и три Епископства. Что же касается Екатерины Медичи, то она при жизни своего мужа не вмешивалась в государственные дела, предоставляя все вопросы решать Диане, сохранив с ней видимость дружеских отношений. Лишь однажды, как утверждает Брантом, королева продемонстрировала всю неприязнь, которую испытывала к сопернице. Застав однажды Екатерину с книгой в руках, фаворитка с улыбкой спросила её, что она читает. На что королева ответила: «Я читаю историю Франции и нахожу неоспоримые свидетельства того, что в этой стране блудницы всегда управляли делами королей».

Власть Дианы де Пуатье над Генрихом II проявлялась также в том, что она открыто спекулировала религиозной ортодоксией короля, внушая ему ненависть к протестантам, побуждая преследовать их, — с целью обогатиться за счет ограбления.

После смерти короля

«Правление» Дианы де Пуатье закончилось в 1559 году, когда Генрих II был случайно убит на турнире графом де Монтгомери. Король ещё был жив, когда королева Екатерина Медичи, проявив слабость, приказала Диане покинуть Париж, отдав прежде все драгоценности, подаренные ей Генрихом. Это была древняя традиция: со смертью короля все его приближённые (включая мать, жену, детей…) возвращали драгоценности, принадлежавшие королевской казне. Диана де Пуатье дала весьма достойный ответ: «… пока у меня есть повелитель, я хочу, чтобы мои враги знали: даже когда короля не будет, я никого не побоюсь.» Диана вернула ларец с драгоценностями только на следующий день после смерти Генриха II. Диана де Пуатье удалилась в свой замок Анэ, где и умерла на шестьдесят седьмом году жизни, оставаясь до самой смерти обладательницей удивительной красоты, которая, по словам Брантома, «не встречает такого бесчувственного сердца, чтобы оно осталось равнодушным».

Дети

• Франсуаза де Брезе (1518—1574), муж — Робер де Ла Марк, герцог де Буйон

• Луиза де Брезе (1521—1577), муж — Клод Лотарингский, маркиз де Майенн

Отзывы и оценки

Отношение современников к Диане было весьма различным. В частности, Брантом говорил о ней, как об особе, преисполненной доброты и милосердия, известной своим благочестием и набожностью, вследствие чего народ Франции должен был молить Бога о том, чтобы ни одна последующая фаворитка ни в чём ей не уступала. В других отзывах герцогиню де Валантинуа именуют народным кровопийцей, обвиняя её в жадности и корысти, считают виновницей всех бед, обрушившихся на Францию в период правления Генриха II, в частности, нарушения французско-испанского перемирия и преследований протестантов. Принято считать, что цикл из шести гравюр с единорогом Жана Дюве (1485-1562?) вдохновлены отношениями Генриха II и Дианы де Пуатье.

Диана также стала героиней исторического романа А. Дюма «Две Дианы».

Две Дианы

В романе А. Дюма «Две Дианы» показана Франция эпохи Возрождения в бурное XVI столетие. Как и во многих романах Дюма, среди вымышленных героев действуют и реальные исторические личности. В этом романе это — короли Генрих II, Франциск II, Карл IX, командующий французской армией Анн Монморанси, знаменитый полководец Франциск де Гиз, адмирал Колиньи, Габриэль де Монтгомери, Екатерина Медичи, Диана де Пуатье, Диана де Кастро и Мария Стюарт.

Роман рассказывает об одной из трагических историй Франции XVI века — начале религиозной междоусобицы между католиками и протестантами.

Литература

• Богомолов А. Фаворитки французских королей. — М., 2005.
• Бретон Г. История любви и история Франции. — М., 1993.
• Клулас И. Диана де Пуатье. — М., 2006
• Принцесса Кентская. Змея и Луна. — М., 2007.
• Эрланже Ф. Диана де Пуатье. — М., 2007.

Отрывок, характеризующий Диана де Пуатье

– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.