Еврейские фамилии-аббревиатуры
Поделись знанием:
Таблица еврейских фамилий-аббревиатур
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Предварительные замечания:
1. С общими принципами записи и чтения аббревиатур на иврите можно ознакомиться в разделе «Запись и чтение ивритских аббревиатур» статьи «Нотарикон».
2. Как в иврите, так и в идише есть особый звук, обозначаемый буквой ה. Это звонкий щелевой заднеязычный звук, похожий на украинское, южнорусское и белорусское Г. Но кроме этого, и в иврите и в идише есть как звук, совпадающий с русским звуком Х (ḥ) (то есть глухой щелевой), так и звук, совпадающий с московским произношением буквы Г (то есть звонкий взрывной заднеязычный). Поэтому для передачи ивритского/идишского звонкого щелевого звука в русской транслитерации аббревиатур и их расшифровок неудобно использовать ни букву Г, ни букву Х. В то же время желательно правильно передавать исходное звучание соответствующих слов, так как это важно для понимания того, почему, скажем, по-русски соответствующие фамилии пишутся так, а не иначе. В этой ситуации, видимо, наименьшим злом является использование для передачи этого звука латинской буквы h.
Фамилии-аббревиатуры являются специфической особенностью еврейской системы собственных имен. Аббревиатуры широко использовались в еврейской среде для именования видных раввинов ещё в раннем средневековье, однако поначалу они не представляли собой передаваемых по наследству фамилий.
Содержание
История
Использование аббревиатур как фамилий получает распространение параллельно с расширением использования евреями фамилий вообще, и основные типы фамилий-аббревиатур похожи на основные типы еврейских фамилий в целом. Так, одной из самых ранних передаваемых по наследству фамилий является фамилия Кац (ивр. כ"ץ, англ. Katz) , представляющая собой сокращение словосочетания «коhэн цедек» (ивр. כהן צדק), то есть «праведный коhэн» или «коhэн праведности», так что фамилия Кац попросту является одной из «коhэнских» фамилий[1]. «Коhэнской» является и фамилия Мазе — аббревиатура от «ми-зэра Аhарон hа-коhэн», «из семени Аарона-первосвященника». Ещё одной «коhэнской» фамилией является распространённая среди североафриканских евреев фамилия Азулай, представляющая собой аббревиатуру от «אִשָּׁה זֹנָה וַחֲלָלָה לֹא יִקָּחוּ» — «ишша зона ва-халала ло йиккаху», то есть дословно «не будет брать за себя блудницу и опороченную», цитата из Библии (кн. Левит 21:7). Есть пример «коhэнской» фамилии-аббревиатуры и у иракских евреев — Зилха (זלכ״א — аббревиатура от «זרע לכהן אהרון», «зэра ле-хоhэн Аhарон», то есть «семя первосвященника Аарона»). К этому списку можно добавить фамилию Макар («мекаддеш ришон», дословно «благословляющий первым»).
К фамилиям левитов относится фамилия Сегал с вариантами Шагал, Сагал — это аббревиатура от «сган-Леви», то есть «староста левитов». В более позднее время, на рубеже XVIII—XIX веков, от неё образовывается вариант со славянским суффиксом «отчества» — Сагалович, Сагалевич.
Большой группой фамилий-аббревиатур являются патронимы-аббревиатуры, причем, как и в целом для еврейских фамилий-патронимов, имеет место как использование непосредственно имени/прозвища родоначальника фамилии в качестве семейного имени его потомков, так и варианты, оформленные как «отчества». К первому типу относятся такие фамилии, как Маhаршак — аббревиатура «титула» родоначальника фамилии «морэйну hа-рав Шмуэль Кайдановер» (учитель наш и раввин Шмуэль Кайдановер", по имени раввина, жившего в 1624—1676), Маhарик («морэйну hа-рав Йосеф Колон»), Маhарил («морэйну hа-рав Йааков Леви»). Русскоязычными звук, обозначенный здесь буквой h, воспринимался как «украинское Г», и эти фамилии были записаны в документах как Магарик, Магарил и т. п. В некоторых диалектах идиша этот звук между гласными произносился очень слабо, и так возник, например, из фамилии Маhаршак вариант Маршак. Примером аббревиатуры фамилии-патронима, не начинающейся на «Маhар-», может служить фамилия Рашаль / Рошаль — «рабби Шломо Лурия».
Фамилии-аббревиатуры, оформленные как «отчества», как правило, имеют в начале сочетание «Баhар-» или «Бар-» или просто «Бр-», сокращение от «бен hа-рав такой-то» или «бен-рабби такой-то», что означает «сын раввина такого-то».
Среди фамилий этой группы:
Богоров (с вариантом Богров) — бен hа-рав Барух
Богорад — бен hа-рав Давид
Богораз — бен hа-рав Залман
Бараз — бен рабби Залман
Баран — бен рабби Нахман
Бараш — бен рабби Шимон
Баршай — бен рабби Шломо-Ицхак
Брик — бен рабби Иосэф Коhэн
Бриль — бен рабби Иеуда-Лейб, с вариантом Брилль — бен рабби Иеуда-Лейб Леви и т. п.
Старинная сефардская фамилия Бахар (Бехар) является аббревиатурой от «בן כבוד הרב» («бен квод hа-рав»), что означает «сын уважаемого раввина».
К этому типу примыкают и фамилии Кот, Бак, Бик и Зак (соответственно «коддэш у-таhор», «бней (Йисраэль) кдошим» и «зэра кдошим», перевод соответственно «священный и чистый», «сыны мучеников» и «семя мучеников») Эти фамилии давались детям убитых в погромах. Фамилия Зак известна с XV века. Её вариантом является Закс/Закш, где последняя буква представляет собой «уточняющую» добавку к исходному «Зак» — указание на немецкий город Шпеер, в котором проживала соответствующая ветвь семейства.
Специфической подгруппой патронимов-аббревиатур являются фамилии, означающие «зять раввина такого-то». Дело в том, что зачастую молодой раввин, женатый на дочери известного и авторитетного раввина, для повышения авторитета собственного мнения, к своей подписи под каким-нибудь галахическим постановлением добавлял упоминание о том, что он — не просто начинающий раввин, но зять уважаемого и знаменитого раввина. Если при этом зять и сам был знатоком Талмуда и Галахи, то вскоре и он сам приобретал известность и авторитет, но его все уже знали именно под прозвищем «зятя такого-то», даже если он впоследствии учёностью и авторитетом превосходил своего тестя. В эпоху массового присвоения фамилий евреям Австро-Венгрии, Российской империи и Пруссии (на рубеже XVIII—XIX веков) такое прозвище могло стать наследуемой фамилией. Фамилии такого типа начинаются на «Хар-» (сокращение от «хатан рабби такой-то», то есть «зять раввина такого-то»). Примеры таких фамилий: Хараз — аббревиатура от «хатан рабби Залман», т.е «зять раввина Залмана», Харах — аббревиатура от «хатан рабби Хаим», т.е «зять раввина Хаима», Харпак — аббревиатура от «хатан рабби Пинхас-Кальман», т.е «зять раввина Пинхас-Кальмана» и некоторые другие.
Фамилий, образованных от топонимов, среди аббревиатур немного. Здесь можно отметить, например, фамилию Аш, представляющую собой у части носителей аббревиатуру от Альтшуль («старая синагога» в пражском еврейском квартале Йозефов), а у другой части — от названия города Айзенштадт в Австрии, фамилию Лаш — аббревиатура от названия города Лихтенштадт, и фамилию Наш — аббревиатура от названия города Николсбург.
Немало фамилий-аббревиатур образовано от названий профессий, но это исключительно профессии, связанные с религиозной практикой и общинной жизнью.
Примеры: Шуб — «шохет у-бодек» — «резник и проверяющий» (в смысле «проверяющий правильность кошерности мяса»)
Шур, Шор — «шохет вэ-рав» — «резник и раввин»
Шац — «шлиах-циббур» — «посланник общины»
Шабад — «шлиах бет-дин» — «посланник (раввинского) суда»
Рок — «рош кеhилла» — «глава общины»
Ромм (исходно было Ром) — «рош метивта», «глава йешивы» («метивта» — арамейский термин, эквивалентный ивритскому слову «йешива»)
Рабад — «рош бет-дин» — «глава (раввинского) суда»
Дац — «даян цедек», «праведный судья»
В Нидерландах была семья, фамилия которой — Мос — представляет собой аббревиатуру от «мохер-сфарим» (но чаще в Западной Европе еврейские фамилии типа Mos являются вариантами от Moses — то есть Моисей).
Есть среди фамилий-аббревиатур и аналоги «искусственным» фамилиям, возникшим в период массового обязательного присвоения фамилий евреям Российской и Австро-Венгерской империй. Примерами таких фамилий могут служить: Бимбад — «бимhейра йаво мошиах бэн-Давид» — «да придёт вскорости мессия, сын Давидов», Башмет («бааль шем тов», «обладатель доброго имени»), Атлас — «Ах тов ле-Йисраэль. Сэла» — «Только добро да будет Израилю», Шалита (с вариантами Шалит, Салита и др.) — שליט״א (сокращение от שיחיה לימים טובים וארוכים אמן) «ше-йихье ле-йамим товим ве-арукким, амен» — «да живёт он долго и счастливо, аминь» (есть несколько различающихся вариантов расшифровки с тем же смыслом).
Таблица
| Русская транслитерация | Аббревиатура на иврите | Расшифровка аббревиатуры | Чтение расшифровки | Перевод | Тип |
|---|---|---|---|---|---|
| Абба[2] | אבּ״אֲ | אבוֹא בּגבוּרות אֲדֹנָי | Аво бегевурот, Адонай | Да войду я в твою силу, господи[3] | О |
| Авриш | אֲברִי״שׁ | אֲנִי בֵּן רָבִּי יִשְׁמָעֵא-ל | Ани, бен рабби Ишмаэль | Я, сын рабби Ишмаэля | П-2 |
| Азар | אַזַ״ר | אַלכּסנדְר זִיסקִינד רָ'בִינוֹבִיץ | Александр Зискинд-Рабинович | Александр Зискинд-Рабинович | П-1 |
| Азулай, Азулаи, Азулин[4] | אַזוּלאַ״י | אִשָּׁה זֹנָה וַֽחֲלָלָה לֹ֣א יִיקָּ֔ח | Ишша зона ве-халула ло йиках | Не будет брать за себя женщину-блудницу и опороченную [www.chassidus.ru/toraonline/index.php?mode=display&lang=rus&seferid=all&chumashid=3&chapter=21&posuk=7 (Левит 21:7)] | К |
| Амбаш | אֲמבַּ״שׁ | אֲנִי מאמִין בּאֱמוּנָה שׁלמה | Ани маамин бе-эмуна шлема | Я верую полной верой | О |
| Атлас | אטלַ״ס | אך טוֹב לְיִשְׂרָאֵ-ל סלה | Ах тов ле-Йисраэль. Сэла. | Только добро да будет Израилю. | О |
| Аш[5] | אַ״שׁ | אַלטשׁוּל | Альтшуль | см. примечание[6] | Т |
| אַייזנשׁטאַט | Айзенштадт | Айзенштадт (название города)[7] | |||
| Бабад | בּאָבַּ״ד | בֵּן אָב בֵּית דִּין | Бен ав[8] | Сын главы (раввинского) суда | П-2 |
| Багров, Богров, Богоров[9] | בּהרָ״ב | בֵּן הֲרָב בָּרוּךְ | Бен hа-рав (hа-ров) Барух (Борух) | Сын раввина Баруха | П-2 |
| Бадат[10] | בַּדָ״ט | בֵּן דָּוִד טוֹב | Бен Давид-Тов | Сын Давида-Това | П-2 |
| Бадаш | בַּדָ״שְׁ | בֵּן דָּוִד שְׁלֹמֹה | Бен Давид-Шломо | Сын Давида-Шломо | П-2 |
| Бак, Бек, Баншак (Бекман)[11] | בּ״ק | בּנֵי קְדוֹשִׁים | Бней кдошим | Дети мучеников[12] | |
| Балац | בַּלַ״ץ | בַּעַצ לדִּיק | Бааль цаддик | Праведный хозяин | |
| Бамира | בַּהמִירַ״ה | בֵּן הֲמאִיר הֲלֵוִי | Бен hа-Меир hа-Леви | Сын Меира Леви | Л, П-2 |
| Барабаш[13] | בַּרָבַּ״שׁ | בֵּן רָבִּי בוּנִם שְׁמוּאֵ-ל | Бен рабби Буним-Шмуэль | Сын раввина Бунима-Шмула | П-2 |
| Бараз, Браз[14] | בַּרָא״ז, בּרָ״ז | בֵּן רָבִּי אֱלִיעֶזֶר זִיסקִינד | Бен рабби Элиэзер Зискинд | Сын раввина Элиэзера Зискинда | П-2 |
| בֵּן רָבִּי זלמן | Бен рабби Залмен | Сын раввина Залмена | |||
| בֵּן רָבּינוּ אַלכסנדְר משׁהוּ זעם | Бен раббейну Александр Мошеhу Зам | Сын нашего раввина Александра Мошеhу Зама | |||
| בֵּן רָבּינוּ אַלכסנדְר זלקִינד | Бен раббейну Александр Залкинд | Сын нашего раввина Александра Залкинда | |||
| בֵּן רָבּינוּ אַלכסנדְר זִיסקִינד | Бен раббейну Александр Зискинд | Сын нашего раввина Александра Зискинда (из Бердичева или из Гродны) | |||
| Барал[15] | בַּרָ״ל | בֵּן רָבִּי לֵוִי | Бен рабби Леви | Сын раввина Леви | П-2 |
| Баран, Барон, Бранн[16] | בַּרָ״ן, בּרָנ״ן | בֵּן רָבִּי נָתָן | Бен рабби Натан | Сын раввина Натана | П-2 |
| בֵּן רָבִּי נַחמן | Бен рабби Нахман | Сын раввина Нахмана | |||
| Барац | בַּרָ״ץ | בֵּן רָבִּי צְבִי | Бен рабби Цви | Сын раввина Цви | П-2 |
| בֵּן רָבִּי צדּוק | Бен рабби Цаддок; бен рабби цаддик | Сын раввина Цадока; сын праведного раввина | |||
| Бараш[17] | בַּרָ״שׁ | בֵּן רָבִּי שְׁלֹמֹה | Бен рабби Шломо | Сын раввина Шломо | П-2 |
| בֵּן רָבִּי שִׁמְעוֹן | Бен рабби Шимон | Сын раввина Шимона | |||
| בֵּן רָבִּי שָׁלוֹם | Бен рабби Шалом | Сын раввина Шалома | |||
| Барбакофф | בַּרבָ״כּוֹף | בֵּן רב בָּרוּךְ כֹּהֵן | Бен реб Барух Коhэн | Сын г-на Баруха, коэна | П-2, К |
| Бардах | בַּרדָ״ח | בֵּן רָבִּי דָּוִד חרִיף | Бен рабби Давид Хариф | Сын раввина Давида Харифа | П-2 |
| Бардаш | בַּרדָ״שְׁ | בֵּן רָבִּי דָּוִד שְׁלֹמֹה | Бен рабби Давид-Шломо | Сын раввина Давида-Шломо | П-2 |
| Барзель | בַּרזְ״ל | בֵּן רָבִּי זל) מן ל(ייבּ | Бен рабби Залман-(Лейб) | Сын раввина Залмана-(Лейба) | П-2 |
| Баркашов[18] | בַּרחַ״שׁוב | בֵּן רָבִּי חַיִּים שְׁמוּאֵ-ל | Бен рабби Хайим-Шмуэль | Сын раввина Хайима-Шмуэля | П-2 |
| Бару | בַּר״וּ | בֵּן רָבִּי ווֹלף | Бен рабби Вольф | Сын раввина Вольфа | П-2 |
| Баршади | בַּרשַׁדִ״י | בֵּן רָבִּי שׁמְעוֹן דוֹמשׁעוִיצקִי | Бен рабби Шимон Домшевицкий | Сын раввина Шимона Домшевицкого | П-2 |
| Баршай[19] | בַּרשָׁ״י | בֵּן רָבִּי שָׁלוֹם יִצְחָק | Бен рабби Шалом-Йицхак | Сын раввина Шолома-Йицхака | П-2 |
| Баршак | בַּרשַׁ״ךּ | בֵּן רָבִּי שְׁלֹםֹה כּצּב | Бен рабби Шломо Каццав | Сын раввина Шломо Кацава | П-2 |
| Баршаш | בַּרשַׁ״שׁ | בֵּן רָבִּי שַׁבּתי שׁפֿטל | Бен рабби Шабтай Шефтель | Сын раввина Шабтая Шефтеля | П-2 |
| Бах[20] | בַּ״ח | בַּיִּת חָדָשׁ | Байит хадаш | Новый дом[21] | П |
| Бахар, Бехар[22] | בּכַ״ר | בֵּן כּבוֹד רָבִּי | Бен квод рабби | Сын уважаемого раввина | П-2 |
| בֵּהַ״ר | בֵּן הֲרָב | Бен hа-рав | Сын раввина | ||
| Баш | בַּ״שׁ | בֵּן שִׁםְעוֹן | Бен Шимон | Сын Шимона | П-2 |
| בֵּן שִׁםְשׁוֹן | Бен Шимшон | Сын Шимшона | |||
| Башмет[23] | בַּשׁמֵ״ט | בַּעַל שֵׁם טוֹב | Бааль Шем Тов | Обладатель доброго имени. См. Бешт (בעשׁט). | О |
| Беттзак[24] | בֵּטּזַ״ק | בֵּן טהוֹרִים זֶרַע קְדוֹשִׁים | Бен теhорим, зэра кдошим | Сын чистых, семя мучеников[12] | |
| Бик | בִּי״ק | בּנֵי יִשְׂרָאֵ-ל קְדוֹשִׁים | Бней Исраэль кдошим | Сыны Израиля святы | О |
| Бикель[25] | בִּיקְ״ל | בּנֵי יִשְׂרָאֵ-ל קְדוֹשִׁיםלֵאֲדֹנָי | Бней Исраэль кдошим ле-Адонай | Сыны Израиля святы перед Господом | О |
| Бимбад, Бимбат, Бим-Бад | בִּימבַּ״ד | בִּמהרה יבוֹא מָשִׁיחַ בּן דָּוִד | Бимhейра йаво машиах бен Давид | Вскоре придёт мессия, сын Давидов. | О |
| [www.eleven.co.il/article/10651 Блау] (Блауштейн, Блуштейн)[26] | בּל״אָ | בֵּן לֵאֲדֹנִי אָבִי | Бен ле-адони ави | Сын моего отца и учителя/господина | П-2 |
| Блох, Блок[27] | בּלוֹ״ך | בֵּן לייבּ כֹּהֵן | Бен Лейб Коэн | Сын Лейба Коэна | П-2, К |
| בּנֵי לֵוִי כּוּלָנוּ | Бней Леви кулану | Мы все – сыны Леви | Л | ||
| Богорад[28] | בּהרָ״ד | בֵּן הֲרָב דָּוִד | Бен hа-рав Давид | Сын раввина Давида | П-2 |
| Богораз[28] | בּהרָ״ז | בֵּן הֲרָב זלמן | Бен hа-рав Залман | Сын раввина Залмана | П-2 |
| Бранд[29] | בּרַנ״ד | בֵּן רב נָחמן דָּוִד | Бен реб Нахман Давид | Сын г-на Нахмана Давида | П-2 |
| Браун, Брун[30] | בּרָ״נ | בֵּן רָבִּי נְאֵמן | Бен рабби Нойман | Сын раввина Ноймана | П-2 |
| Брафф | בּרָ״ף | בֵּן רָבִּי פֿייבְל | Бен рабби Фейвель | Сын раввина Фейвеля | П-2 |
| Брик, Брук[31] | בּרִי״ךּ | בֵּן רָבִּי יְ((יוֹסֵף הוּדָהכֹּהֵן | Бен рабби Иеhуда (Иосэф) Коhэн | Сын раввина Иеhуды (Иосэфа) Коhэна | П-2 |
| בּרִי״ק | בֵּן רָבי יַעֲקֹוב-קוֹפּל | Бен рабби Йааков-Копл | Сын раввина Яакова-Копла (Хариф из Альтенкунштадта или из Межирича) | ||
| Брилль, Бриль, Брюлль[32] | בּרִי(ל)״ל | בֵּן רָבִּי יְהוּדָה ל)ייבּ הלֵ(וִי | Бен рабби Иеhуда-Лейб (hа-Леви) | Сын раввина Иеhуды-Лейба (hа-Леви) | П-2, Л |
| Валах, Волах, Валлах[27] | ולַּ״ך | וְאָֽהַבְתָּ֥ לְרֵֽעֲךָ֖ כָּמ֑וֹךָ | Вэ-Аhавта ле-Реэха Камоха | Возлюби ближнего твоего, как самого себя [www.chassidus.ru/toraonline/index.php?mode=display&lang=rus&seferid=all&chumashid=3&chapter=19&posuk=18 (Левит, 19:18)] | О |
| Гец | גֵּ״ץ | גֵּר צֶדֶק | Гер цедек | Праведный гер (инородец) | |
| Дац | דּ״ץ | דַּיָן צֶדֶק | [www.eleven.co.il/article/11363 Даян] цедек | Праведный судья | ЗиП |
| Зак | זַ״ק | זֶרַע קְדוֹשִׁים | Зэра кдошим | Семя мучеников[12][33] | К |
| Закгейм | זַקה״ם | זֶרַע קְדוֹשִׁים הם | Зэра кдошим hэм | Они — семя мучеников[12] | |
| Закш, Закс (Джексон)[34] | זַק״ש, זַק״ס | זֶרַע קְדוֹשׁי (ס)שׁפּייר | Зэра кдошей Шпейер | Семя мучеников из Шпейера (эпоха крестовых походов)[12] | К, Т |
| זֶרַע קְדוֹשׁי (ס)שׁטענדאַל | Зэра кдошей Штендаль | Семя мучеников из Штендаля (Пруссия, нач. XVI в.)[12] | Т | ||
| זֶרַע קֹדֶּשׁ שֵׁמוֹ | Зэра коддеш шемо | Семя мучеников его Имени[12] | |||
| Заль | זַה״ל | זלמן הֲלֵוִי | Залман hа-Леви | Залман hа-Леви | П-1, Л |
| Зац, Сац | זַ״ץ | זְרַע צדִּיקִים | Зэра цаддиким | Семя праведников | |
| Зилха | זִלכ״אַ | זְרַע לֵכֹּהֵן אַהֲרוֹן | Зэра ле-коhэн Аhарон | Семя первосвященника Аарона | К |
| Кац, Катц, Котц (Кацман, Кацев, Кацов, Кацович, Кацовер, Кацман, [cbjs.rggu.ru/article.html?id=54464 Кацис], Каценко, Кацнельсон, Каценельсон, Кацва, женск. [www.e-slovo.ru/155/bd.htm Канцедикене])[35] | כּ״ץ | כֹּהֵן צֶדֶק | Коhэн цедек | Праведный коhэн (выражение основано на [www.chassidus.ru/toraonline/index.php?mode=display&lang=rus&seferid=all&chumashid=29&chapter=132&posuk=9 Пс. 132:9] «Священники твои облекутся праведностью»)[36] | К |
| Кашдан, Каждан (Каштанов)[37] | כַּשׁדַ״ן | כֹהֲנִים שׁלוּחי דִשׁמיא נִנהוּ | Коhаним шлухэй ди-шмая нинhу | Коhаним — (они) посланники Небес[38] | К |
| Класс | כְלַ״ז | 'כְלִי זֶמֶר | Кли земер | [www.eleven.co.il/article/12119 Клезмер] (музыкант)[39] | ЗиП |
| Кот, Котт[40] | קוֹ״טּ | קֹדֶשׁ וטָהוֹר | Кодеш у-таhор | Священный и чистый | |
| Лаш | לַ״שׁ | לִיכטענשׁטאַט | Лихтеншта(д)т | Лихтенштадт (название города) | Т |
| Лев[41] | ל״ב | לֹא בּוּחבּוּט | Ло Бухбут | Не Бухбут[42] | |
| Луц | לוּ״ץ | לָ״(מֶד)וָ(ו) צ דִּיקִים | 36 (Ламед-Вав) Цаддиким | 36 праведников («ламедвовников»)[43] | О |
| Магарик | מַהַרִי״ק | מוֹרנוּ הֲרָב יַעֲקֹב מִקוֹצק | Морейну hа-рав Йосеф Колон | Наш наставник рабби Йосеф Колон | П-1 |
| Магарил, Магарилл | מַהֲרִי״לּ | מוֹרנוּ הֲרָב יַעֲקֹב לֵוִי | Морейну hа-рав Йааков Леви | Наш учитель раввин [www.eleven.co.il/article/12818 Яаков (hа-)Леви (бен Моше Молин)] | П-1 |
| Магтаз | מַגטַ״ז | מִגזא טוּרע זהב | Ми-гэза «Турей Заhав» | Из семьи «Турей Заhава»[44] | П |
| Мазе, Мазо, Мазу | מַזא״ה | מִזְרַע אַהֲרֹון הֲכֹּהֵן | ми-зэра Аhарон hа-коhэн | Из семени Аарона-первосвященника | К |
| Мазиа | מַזִי״אַ | מִזְרַע יִשְׂרָאֵ-ל אִיסְּרלִין | ми-зэра Йисраэль Иссерлин | Из семени Йисраэля Иссерлина | П-2 |
| Макар (Макаров)[45] | מַק״ר | מקדֶּשׁ ראִשׁוֹן | Мекаддеш ришон[46] | Благословляющий первым | К |
| Малбим | מַלְבִּי״ם | מאִיר לייבּ בֵּן יחיאֵ-ל מִיכָאֵ-ל | Меир Лейб бен Иехиэль Михаэль | [www.eleven.co.il/article/12591 Меир Лейб бен Йехиэль Михаэль] (раввин и комментатор библии) | П-1 |
| [www.eleven.co.il/article/15385 Мани] | מַנִ״י | מִנצר יִשַׁי | ми-нэцер Ишай | Отпрыск рода Йишая[47] | П-2 |
| מִזְרַע נִן יְהוּדָה | ми-зэра Нин Иеhуда | потомство Иехуды[47] | |||
| Мапу | מאֲפּ״וּ | מֹשֶׁה אֲבְרָהָם פִּנְיחָס וַסִילִישׁוֹק | Моше, Авраам, Пинхас, Василишок | см. примечание[48] | П, Т |
| Марам | מַהרָ״ם | מוֹרנוּ הֲרָב רָבִּי מאִיר | Морейну hа-рав рабби Меир | Наш учитель раввин Меир (бен Барух из Ротенбурга, 1215 (1220?)-1293, или из Люблина) | П-1 |
| מוֹרנוּ הֲרָב רָבִּי מנדל | Морейну hа-рав рабби Мендель | Наш учитель раввин Мендель (Авигдорс) | |||
| Маршак, Магаршак (Маршаков) | מַהרשַׁ״ק | מוֹרנוּ הֲרָב רָבִּי שְׁמוּאֵל קײַדאַנוֹבר | Морейну hа-рав рабби Шмуэль Кайдановер | Наш учитель раввин Арн Шмуэль бен Йисраэль Кайдановер (известный раввин и талмудист, Вильна, 1614 – Краков, 1676) | П-1 |
| מוֹרנוּ הֲרָב רָבִּי שְׁלֹמֹה קלוּגר | Морейну hа-рав рабби Шломо Клугер (Клигер) | Наш учитель раввин Шломо Клугер («hа-маггид ми-Броды», Галиция, XIX век) | |||
| מַהרשַׁ״ךּ | מוֹרנוּ הֲרָב רָבִּי שְׁלֹמֹה כֹּהֵן | Морейну hа-рав рабби Шломо Коhэн | Наш учитель раввин Шломо Коэн | П-1, К | |
| [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4309 Мац], Метц | מ״ץ | מוֹרה צֶדֶק | Морэ цедек | Учитель праведности (синоним слова [www.eleven.co.il/article/11363 даян]) | ЗиП |
| Менба, Манба, Менбе, Манбе | מנב״ע | מנוּהטוֹ בעֵדֶן | Мэнуhото б-Эден | Да пребудет он в [www.eleven.co.il/article/13647 Эдеме] | О[49] |
| Мос, Мосс, Масс[50] | מ״סּ | מוֹחר סְפָרִים | Мохер сфарим | книготорговец | ЗиП |
| Насс | נַ״סּ | נַחוּםסוֹפֵר | Нахум софер | писец Нахум | П-1 |
| נָ״ס | נָתָןסוֹפֵר | Натан софер | писец Натан | ||
| Наш | נַ״שׁ | נִיקוֹלשׂבוּרג | Николсбург | Никольсбург (название города) | Т |
| Нашелка | נַשׁעלקַה | נִשׂרפוּקִ על ידּוּשׁ הֲשֵׁם | Нисрефу аль киддуш hа-шем | Сгоревшие ради освящения (Божьего) имени (т.е. как мученики)[51] | |
| Пардес | פַּרְדֵּ״ס | פְּשָׁט רֶמֶז דְּרַשׁ סוֹד | Пшат, ремез, драш, сод | см. примечание[52] | |
| Рабад | רַבַּ״ד, ראֲבַּ״ד | רֹ) אשׁאֲב) בֵּית דִּין | рош (ав) бет-дин | Глава (раввинского) суда | ЗиП |
| רָ בִּיאֲבְרָהָם בֵּן דָוִד | рабби Авраhам бен Давид | раввин Авраhам, сын Давид | П-1 | ||
| Рашаль, Рошаль, Рошал | רָשַׁ״ל | רָבִּי שְׁלֹמֹה לוריא | рабби Шломо (бен Йехиэль) Лурия | Раввин и комментатор Талмуда, живший в XVI в. в Польше и Литве. [www.eleven.co.il/?mode=article&id=12512&query=ЛУРИЯ Шломо Лурия] | П-1 |
| Рашап | רָשַׁ״פ | רָבִּי שְׁלֹמֹה פִּינסקר | рабби Шломо Пинскер | Раввин Шломо Пинскер | П-1 |
| Ремба, Рембо[53] | רמבּ״א | רָבִּי מֹשֶׁה בֵּן אֲבְרָהָם | рабби Моше бен Авраhам | Раввин Моше, сын Авраhама | П-1 |
| רבּוֹת מהשׁבוֹת בּלב אִישׁ | работ маhшавот белев иш | В сердце человека множество мыслей | О | ||
| Рок | רֹא״ק | רֹא שׁ קְהִילָּה | рош [www.eleven.co.il/article/13037 кеhилла] | Глава общины | ЗиП |
| Ром, Ромм[54] | רֹא״ם | רֹא שׁ מתִיבתא | рош метивта | Глава йешивы[55] | ЗиП |
| Саль | סַה״ל | סנדְר הֲלֵוִי | Сандер hа-Леви | Сандер hа-Леви | П-1, Л |
| Самет'[56] | שַׂמ״ט | שִׂמן טוֹב | симан тов | счастливое предзнаменование[57] | О |
| סוֹר מִוְאסע ערא טוֹב | сор м-эра в-асэ тов | отвернись от зла и делай добро | |||
| Сат | סַ״ט | ספרדִי טָהוֹר | сфаради таhор | Настоящий («чистый») сефард[58] | |
| Сегал, Шагал, Сагал, Сегаль, Сегель, Сингал, Сеголь, Сигал, Сигл, Сегел, Щегол (Сегалов, Сегалович, Сагалов, Сагалович, Сигальчик, Шагалович, Шагалов, Щеголев, Сигалов)[59] | סְגַ״ל | סְגַן לֵוִיים | сеган-Левиим | Староста[60] левитов | Л |
| Таран[61] | תָרָ״ן | תָּלְמִיד רָבִּי נַחמן | Талмид рабби Нахман | Знаток Торы раввин Нахман (бен-Симха из Брацлава, 1772-1811) | П-1 |
| Хабас | חָבָּ״ס | חָתָן בָּרוּךְ סוֹפֵר | Хатан Барух софер | Зять софера (писца) Баруха | П-3 |
| Хараг | חָרָ״ג | חָתָן רָבִּי גַּבְרִיאֵ-ל | Хатан рабби Гавриэль | Зять раввина Гавриэля | П-3 |
| Хараз | חָרָ״ז | חָתָן רָבִּי זלמן | Хатан рабби Залман | Зять раввина Залмана | П-3 |
| Харах, Хорех | חָרָ״ח | חָתָן רָבִּי חַיִּים | Хатан рабби Хайим | Зять раввина Хаима | П-3 |
| חָרָ״ך | חָכָמִים רָבּנִים כֹּהֲנִים | Хахамим, раббаним, коhаним | Мудрецы, раввины, коэны | ||
| Хариф | חָרִי״ף | חָתָן רָבִּי יוֹסֵף פֿיין | Хатан рабби Иосэф Фейн | Зять раввина Иосэфа Фейна | П-3 |
| Харлап | חַרלַ״ףּ | חִייא רֹאשׁ לֵגוֹלוּת פּוֹלִין | Хийя рош ле-голут Полин | Хийя – глава польских изгнанников[62] | П-1, Т |
| Хармац | חָרמַ״ץְ | חָתָן רָבִּי מֹשֶׁה צְבִי | Хатан рабби Моше-Цви | Зять раввина Моше-Цви | П-3 |
| Харнесс, Харнис (Чарнесс, Чарнис)[63] | חָרנ״סּ | חָתָן רבּ נָתָן סוֹפר | Хатан реб Натан софер | Зять г-на писца Натана | П-3 |
| Харпак, Шарпак | חָרפַּ״ק | חָתָן רָבִּי פִּנְחָס קלמן | Хатан рабби Пинхас-Кальман | Зять раввина Пинхаса-Кальмана | П-3 |
| Харрик, Харик | חָרִּי״ק | חָתָן רָבִּי יוֹסֵף קלמן | Хатан рабби Йосэф-Кальман | Зять раввина Йосэфа Кальмана | П-3 |
| Харри | חָרִּ״י | חָתָן רָבִּי יוֹסֵף | Хатан рабби Йосэф | Зять раввина Йосэфа | П-3 |
| Хен, Хейн | ח״ן | חוֹכמה נִיסתרת | Хохма нистерет | Скрытая мудрость | О |
| Шабад (Шабадос) | שַׁבַּ״ד | שְׁלִיחַ בֵּית דִּין | Шлиах бет-дин | Посланник (раввинского) суда[64] | ЗиП |
| שַׁמָּשׁ בֵּית דִּין | Шаммаш бет-дин | Служитель (раввинского) суда | |||
| Шазар | שַׁז״ר | שׁניאוּר זלמן רוּבּשׁוֹב | Шнеур-Залмэн Рубашов | см. примечание[65] | |
| Шалита, Шалит, Салита, Шалыто (Дешалит, Дисалит) | שַלִיט״א | שׁשׁיחיה)) יִזכּה לְימִים טוֹבִים וְא((אָמן רוּכִּים | Ше-йизке (ше-йихье) ле-йамим товим ве-аруким (амен) | Да живёт он долго и счастливо (аминь) | О |
| Шарлат, Шарлотт | שָׁרלֹת״ת, שָרלַ״ת | שָׁלְוֹם רָב לְאוֹהבי תוֹרָתְך | Шалом рав ле-оhавей торатеха | Мир да будет любящим Тору Твою[66]. | О |
| Шах | שַׁ״ך | שַׁבּתי כֹּהֵן | Шабтай Коhэн | Шабтай бен Меир Коэн | П-1 |
| Шац, Сац (Шацман, Шацкин, Шацкес, Шацов)[67] | שַ״ץ | שְׁלִיחַ צִיבּוּר | Шлиах циббур | Посланец общины[68] | ЗиП |
| Шён | שַׁ״ן | שְׁלִיחַ נְאֵמן | Шлиах Неэман | Доверенный посланник | ЗиП |
| Шик | שִׁי״ק | שֵׁם יִשְׂרָאֵ-ל קדּוֹשׁ | Шем Исраэль каддош | Имя Израиля свято | О |
| שְׁמוּאֵ-ל יְהוּדָה קאַצנעלנבוֹגין | Шмуэль Иеhуда Катценелленбоген | Шмуэль Иеhуда Катценелленбоген (известный итальянский раввин XVI в.) | П-1 | ||
| Шуб (Шубов) | שׁוּ״בּ | שׁוֹחֵט ובּוֹדק | Шохет у-бодек | [69] | ЗиП |
| Шур, Шор, Шорр[70] | שׁו״רּ | שׁוֹחֵט וְרָב | Шохет вэ-рав | [www.eleven.co.il/article/14196 Резник] и раввин | ЗиП |
| Яавец, Ябец, Явиц, Явич | יַעְבּ״ץְ | יַעֲקֹב עְמדן בֵּן צְבִי | Яаков Эмден бен Цви | [www.eleven.co.il/article/15086 Яаков Эмден, сын Цви(-Хирш Ашкенази)] (раввин) | П-1 |
| Якир, Якер (Якиревич, Якирсон, Якеревич, Якерсон, Якирин, Якиров)[71] | יַכּ״ר | יְהוֹשֻׁעַ כֹּהֵן רָפּאפּוֹרט | Йэhошуа-Коhен Раппапорт | Иегошуа-Коэн Раппапорт | П-1, К |
| יַק״ר | יִצְחָק יַעֲקֹב קראַססוֹבסקִי | Йицхак-Йааков Крассовский | Ицхок-Иаков Крассовский (раввин) | П-1 | |
| [www.eleven.co.il/article/15211 Ялан] | יַלַ״ן | יְהוּדָה לייבּ נִיסָן | Йеhуда Лейб Нисан | Иехуда Лейб Нисан[72] | П-1 |
| Ярмак | יַרמַ״ק | יהע ראבוֹ מִן קדמה | Йеhе рааво мин кодомо | Да будет воля Твоя | О |
Пояснения к таблице.
1. Фамилии-аббревиатуры упорядочены по алфавиту согласно русской транслитерации.
2. Фамилии, оформленные как гиперссылки, указывают либо на статью в Википедии о соответствующей фамилии, либо на статью о носителе фамилии еврейского происхождения. В отдельных случаях ссылка даётся на статью в англоязычной Википедии, а иногда — на внешние сайты. В последнем случае, как правило, предпочтение отдаётся статьям [www.eleven.co.il Электронной еврейской энциклопедии].
3. В предпоследней колонке («Чтение расшифровки») приводится чтение согласно современному израильскому произношению (поскольку именно такое произношение знакомо подавляющему большинству понимающих иврит русскоязычных пользователей Википедии). Следует отметить, что большинство фамилий в таблице — ашкеназские, так что в момент возникновения этих фамилий их носители произносили их расшифровку иначе, в соответствии с ашкеназским произношением иврита (например, фамилию Шабад они расшифровывали как «шлиах бейс-дин», а не «…бет-дин»). Однако отличия от израильского произношения расшифровки не влияют на произношение самой аббревиатуры (поскольку сводятся, в основном, к различиям в произношении некоторых гласных, различию в месте ударения и различному произношению буквы «тав» в конце слова — а для произношения аббревиатуры эти различия несущественны). Подробнее о различиях между сефардским и ашкеназским произношениями можно прочитать в разделе «Ашкеназское произношение» статьи «Иврит».
4. Последняя колонка таблицы указывает, к какой категории относится фамилия:
- К — коэнская фамилия.
- Л — фамилия левитов.
- П — фамилии-патронимы:
- П-1 — фамилия, представляющая непосредственно патроним.
- П-2 — фамилия, содержащая слово «сын»,
- П-3 — фамилия, содержащая слово «зять»,
- Т — фамилия, образованная от топонима.
- ЗиП — фамилия, указывающая на занятие или профессию.
- О — «орнаментальная» фамилия.
5. В скобках указаны фамилии, производные от фамилий-аббревиатур.
С аббревиатурами сближаются фамилии, образованные слитным и/или сокращённым написанием словосочетаний: Баркан(ов)/Бар-Кан (בַּר-כּן) (арамейское «сын коэна»), Рап(п)опорт/Рапапорт (от Авраама Менахема бен Яакова hа-Коhэна Рап(п)а, жившего в городке Порто на севере Италии в начале XVI века; по другой версии, от слияния двух родов Раппа и Порто), Дангур (דָּנגוּר = אֲריה גוּר דָּן), Бардович (Бар-Довид), Аврех/Аверик/Африк (בוֹחכמה רך בשָׁנִים אָכ (ав бе-хохма, pax бе-шаним) ‘отец по мудрости, хотя юн годами’), Кавиноки (кав ве-наки ‘малый, но чистый’), Тарадаш (тора дат ‘закон торы’).
Нееврейские фамилии
- В Италии в конце XIX века подкидышей регистрировали под акронимами согласно списку, составленному монахами-иезуитами. Так, фамилия Эко расшифровывается как Ех Caelis Oblatus, т. е. “божий дар”[73][74]
- В СМИ сообщалось о двух кандидатах в депутаты, принявших фамилию Кпрф[75]
См. также
- (Еврейские) фамилии (иврит)
Напишите отзыв о статье "Еврейские фамилии-аббревиатуры"
Литература и источники
- [www.rogozinscy.pl/content/view/171/72/ Abramowicz Z. Antroponimia Żydów białostockich jako zwierciadło kultury i historii narodu] (польск.)
- [history-fiction.ru/books/book_3009/ Abramowicz Z. Specyfika antroponimii żydowskiej na obrzeżu słowiańskim // Acta Onomastica XLVII. — 2006. — № 1. — S. 37—47.] (польск.)
- Abramowicz Z. Słownik etymologiczny nazwisk Zydów białostockich. — Białystok, 2003. (польск.)
- Beider A. A dictionary of Jewish surnames from the Russian Empire. — Teaneck: Avotaynu, 1993. (англ.)
- Guggenheimer E. und H. Etymologisches Lexikon der jüdischen Familiennamen. — München—London—Paris, 1996. (нем.)
- [books.google.com.ua/books?id=EWToS3VyqVMC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Lowenstein S. M. The Jewish Cultural Tapestry: International Jewish Folk Traditions. — Oxford: University Press, 2002. — 304 p.]
- Приблуда А. С. Фамилии-аббревиатуры евреев // Антропонимика. — М.: Наука, 1970. — С. 138—147.
- [www.google.com.ua/books?id=IlL6kbumlKoC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Rottenberg D. Finding Our Fathers: A Guidebook to Jewish Genealogy. — Baltimore: Genealogical Publishing Co., 1986. — 401 p.]
- Ханания Э. Фамилии в Израиле. — Тель-Авив, 1967. (иврит)
- [www.answers.com/library/American+Family+Name+Origins Hanks P. Distionary of American Family Names. — Oxford, 2003.] (англ.)
- [history-fiction.ru/books/book_3008/ Унбегаун Б. О. Русские фамилии. — М.: Прогресс, 1989. — 443 с.]
- Abbreviations // [www.jewishencyclopedia.com/articles/183-abbreviations Jewish Encyclopediaruen]. — 1901-1906. — 1906.</span>
- [www.eleven.co.il/article/10005 Аббревиатуры] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
Примечания
- ↑ JewishEncyclopedia, 1906, с. Abbreviations.
- ↑ «Абба» является также арамейским личным именем.
- ↑ Сила ассоциируется с 80-летним возрастом.
- ↑ Существует также версия, что расшифровка фамилии Азулай как аббревиатуры представляет собой «народную этимологию». См. например, [www.jewishencyclopedia.com/view.jsp?artid=2232&letter=A&search=azulay статью о семье Азулай в Jewish Encyclopedia] (англ.). Возможные альтернативные варианты происхождения фамилии - название местности Tazoulaït в Марокко либо слово, означающее «хороший» на берберском языке. Эти варианты этимологии приведены, например, на сайте [www.dafina.net/meaningofthenames.htm THE MEANING OF THE NAMES OF MOROCCAN JEWS] (англ.). По одной легенде, у одного каббалиста был ученик. Ученик уже изучил тору и талмуд, но учитель не спешил посвящать его в тайны каббалы. «Рабби, а если я выучу наизусть всю книгу «Зоhар», тогда вы посвятите меня в каббалу?» – спросил ученик. Рабби ответил: «Аз улай...» («Ну может быть тогда...»).
- ↑ Также может быть французской фамилией от hache – топор или немецкой от Asche – зола, пепел, прах.
- ↑ Альт-шуль, один из вариантов расшифровки фамилии Аш, означает «Старая синагога». Так называлась синагога в пражском еврейском квартале Йозефов, построенная во второй половине XII века и снесённая в 1860 г. Фамилия существует и в несокращённой форме — Альтшуль, Альтшулер, Альтшуллер, Альтшул, Альшулер, Альтшюлер.
- ↑ Существует в полной форме: Айзенштадт, Айзенштат, Айзенштедтер.
- ↑ [www.eleven.co.il/article/10600 бет-дин] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
- ↑ Фамилия Багров не обязательно является еврейской. Славянская фамилия Багров образована от слова «багор».
- ↑ Фамилия «Бадат» может быть и арабской.
- ↑ Фамилия Бек не обязательно является еврейской; более того, даже если это в конкретном случае фамилия еврейская, то она не обязательно является аббревиатурой. Немецкая или еврейская фамилия Бек может быть образована, например, от немецкого диалектного слова, означающего «ручей». Фамилия Бекман у некоторых еврейских носителей означает «пекарь» (ЗиП).
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Ивритское слово «кдошим» означает «святые», но в данном случае по смыслу точнее переводить именно как «мученики», т.к. такие фамилии давали детям погибших в погромах.
- ↑ Фамилия не обязательно является еврейской. Славянская фамилия Барабаш происходит от мужского имени Барабаш.
- ↑ Фамилия в варианте Браз не обязательно является еврейской. Существуют валлийская (Braz) и бразильская (Braez) фамилии Браз.
- ↑ Фамилия может происходить от названия г. Бар на Украине.
- ↑ Фамилия Баран/Барон не обязательно является еврейской. Славянская фамилия Баран происходит от слова «баран», а английская Барон (Baron) — от прозвища участника ежегодных мистерий (Mistery Plays), которые устраивались на улицах и площадях средневековых городов Англии, игравшим роль барона. Даже если в данном конкретном случае фамилия еврейская, то она не обязательно является аббревиатурой. У большинства носителей варианта Барон фамилия имеет другое происхождение - от Бар-Аарон (П-2), т.е. сын Аарона или от арамейского словосочетания бар-он (בַּר-אוֹן), где «сын мощи, силы», или от титула барон, позже реинтерпретированного как арамейское бар-он.
- ↑ Фамилия Бараш не обязательно является еврейской. Украинская фамилия Бараш происходит от слова «барашкувать» ‘болтать’. Даже если это в конкретном случае фамилия еврейская, то она не обязательно является аббревиатурой. У части носителей фамилии она происходит от названия местечка Бараши в Житомирской области (Т).
- ↑ Фамилия не обязательно является еврейской. Славянская фамилия Баркашов происходит от тюркских слов «бар» — есть, «каш» — брови, т. е. «густые брови».
- ↑ Фамилия Баршай может также происходить от арамейского бар-шай «сын подарка»; или от сочетания Бар-Шай (сын Шая, идишская уменьшительная форма от имени Ешаяhу).
- ↑ К немецкому композитору И. С. Баху (нем. Bach 'ручей') эта еврейская фамилия отношения не имеет
- ↑ «Байит Хадаш» («новый дом») – название труда раввина Йоэля Сыркеса (англ.), 1561-1640. Фамилию Бах носили потомки этого раввина.
- ↑ В арабских странах фамилия Бахар не обязательно является еврейской; более того, даже если это в конкретном случае фамилия еврейская, то она не обязательно является аббревиатурой. Арабская или сефардская фамилия Бахар может быть образована, например, от слова, означающего «морской». Бехар — имя, дававшееся первому сыну у сефардов.
- ↑ Может происходить также от названия головного убора «бешмет» или от ивритского «босэм» (בוֹשׂם) ‘духи, бальзам’.
- ↑ Может происходить также от искажённого имени Песах или от немецкого слова ‘матрас’, обозначая изготовителя или торговца матрасами.
- ↑ Может также означать человека, работающего киркомотыгой. (ЗиП)
- ↑ Фамилия Блау может также происходить от слова ‘голубой’ (т. е. светлолицый, светловолосый), фамилия Блуштейн, Блауштейн может принадлежать потомкам торговца сурьмой («голубым камнем») (ЗиП).
- ↑ 1 2 У части носителей фамилии она имеет другое происхождение, например, от польского названия Италии или Румынии, или от топонима Вельшланд (Т).
- ↑ 1 2 Диалектное произношение на «о» или влияние похожего славянского слова.
- ↑ Фамилия может также обозначать винокура (нем. Brandler) (ЗиП)
- ↑ Фамилия Браун не обязательно является еврейской; более того, даже если это в конкретном случае фамилия еврейская, то она не обязательно является аббревиатурой. Немецкая (Braun), английская (Brown, Browne), еврейская фамилия Браун может происходить от слова, означающего «коричневый».
- ↑ Фамилия Брук/Брик не обязательно является еврейской. Польская фамилия Брик происходит от старопольского глагола brykac — прыгать, резвиться, родственному русскому «брыкаться». Английская (Brook, Brooke, Bruck), голландская, фламандская (Broek) фамилия Брук происходит от слова «ручей». Даже если в конкретном случае фамилия еврейская, то она не обязательно является аббревиатурой. У некоторых носителей фамилии она происходит от имени Барух (П-1).
- ↑ Фамилия может быть и немецкой (Brill). У части носителей фамилия происходит от местечка Брюль в Германии (Т).
- ↑ Слова «зэра кодеш» («святое семя») - цитата из Библии ([www.chassidus.ru/toraonline/index.php?mode=display&lang=rus&seferid=all&chumashid=14&chapter=6&posuk=13 Исайя, 6:13])
- ↑ Закс может быть немецкой фамилией (Sachs) от названия Саксонии. Джексон (также английская фамилия) может происходить от англицизированной формы имени Яаков (П-2).
- ↑ Фамилия Коц может также происходить от идишского слова «ковёр», а Кацев, Кацов — от ивритского каццав ‘мясник’. Не путать с немецкими фамилиями Katz, Katzmann, происходящими от слова Katze — кошка. Фамилию Кац носят также немцы из окрестностей Замка Кац в Рейнской области. Существует также немецко-шведский дворянский род фон Кацов и болгарская фамилия Кацов.
- ↑ Встречается и в полной форме Коhэн-Цедек
- ↑ Каштанов может быть и русской фамилией от слова «каштановый» или прозвища Коштан ‘горлан на сходках’, ‘плут’, ‘доносчик’, ‘ходатай по общественным делам’.
- ↑ Цитата (на арамейском языке) из Вавилонского талмуда, трактат Недарим 35:2
- ↑ Встречается и в полной форме — Клейзмор.
- ↑ Фамилия Кот не обязательно является еврейской; даже если это в конкретном случае фамилия еврейская, то она не обязательно является аббревиатурой. Польская или еврейская фамилия Кот (Kot) может быть образована от слова «кот» (kot), чешская (Chot) — от сокращённого имени Choteborz, немецко-силезская (Kott, Kött) — от слова «батрак».
- ↑ У подавляющего большинства носителей фамилия происходит от мужского имени Лейб (П-1).
- ↑ Бухбут — первоначальная марокканская фамилия носителя ([cursorinfo.co.il/news/pressa/2005/08/03/rebe_l/ Авишай Бен-Хаим. Что нужно еврею для полного счастья? Правильная фамилия! // "Маарив", 03.08.2005])
- ↑ (числовое значение буквы ламед — 30, а вав — 6)
- ↑ «Турей Заhав» («Золотые столбцы», аббревиатура Таз) — название комментария на Шулхан Арух раввина [www.eleven.co.il/article/11357 Давида бен Самуэля hа-Леви] (1556—1667).
- ↑ Фамилия Макаров чаще всего является русской, производной от греческого имени Макар, или аварской, от “Макъар” ‘кора, кожура’ [www.alazahn.ru/news/2008-08-08-449.php Откроем свою истинную сущность // Закатальская правда, 8 августа 2008]
- ↑ [www.jew.spb.ru/ami/A395/A395-081.html Михаэль Дорфман. Не из Лондона, не из Берлина… // "Народ мой" №7 (395) 15.04.2007]
- ↑ 1 2 Старинная иракская еврейская семья Мани возводила свой род к царю Давиду, который согласно Библии, был сыном Йишая (в традиционном русском переводе это имя звучит как Иессей). Однако имя Мани как личное встречается в Талмуде.
- ↑ Еврейский писатель, основатель фамилии, составил её из первых букв своего имени (Авраам), имён двух своих дедов (Моше и Пинхас) и названия местечка, откуда была родом его семья - Василишки (Василишок)
- ↑ Фамилия в память об умершем предке
- ↑ У большинства носителей фамилии Мос/Мосс она происходит от имени Мозес (Моисей). Фамилия Мосс не обязательно является еврейской.
- ↑ Фамилия взята российской семьёй в память о погибших в погроме.
- ↑ Четыре способа прочтения текста библии: простое/буквальное восприятие текста; поиск вторичного смысла, скрытого в тексте; расследование, сравнение с другими упоминаниями данного слова в торе; поиск мистического смысла, которым занимаются каббалисты. См. en:Pardes
- ↑ К французскому поэту А. Рембо (Rimbaud) эта еврейская фамилия отношения не имеет
- ↑ Может быть также ивритизированной формой фамилии Розенблюм.
- ↑ «Метивта» – арамейский термин, эквивалентный ивритскому слову «ешива»
- ↑ Может также происходить от слова «бархат» или имени Симон/Шимон.
- ↑ Встречается и в полной форме — Симантов.
- ↑ «Настоящий сефард» («самехтетник»)— в Османской империи так называли себя прямые потомки изгнанников из Испании, чтобы выделять себя из общей массы восточных евреев, придерживавшихся сефардских вариантов кашрута и молитв. Это почётное прозвище не использовалось в качестве наследуемого фамильного имени, так как применялось ко всем говорившим на языке ладино. Но после того, как в XVI веке одна такая сефардская семья переселилась в Польшу, то там это прозвище стало восприниматься как фамильное имя.
- ↑ Эту фамилию не следует путать с немецкой фамилией Зигель (Siegel, Sigl, Siegl), восходящей к Баварии XII в. и не связанной этимологически с фамилией Сегал. Шагалов может быть и русской фамилией от прозвища шагало, шагала «быстрый ходок, тот, кто делает большие шаги».
- ↑ В современном иврите слово «сган» означает «заместитель», но в средние века могло в определённых контекстах означать «представитель» или «начальник, староста»
- ↑ «Таран» может быть и украинской фамилией.
- ↑ Традиционная расшифровка фамилии – «Хийя — глава польских изгнанников» (имеются в виду польские евреи, которые вместе со всем еврейским народом изгнаны со своей исторической родины). Однако упоминаемый здесь Хийя был не польским, а португальским евреем, жившим в XI веке (и действительно пользовавшийся аббревиатурой Харлап, соответственно буква П в этой аббревиатуре означала не Польшу, а Португалию). А польский раввинский род Харлап (документированно подтверждаемый с XVI века) просто утверждал, что ведёт своё происхождение от «того самого» Харлапа из Португалии.
- ↑ Фамилия Чарнесс, Чарнис модет также происходить от имени Чарна/Черна (слав. 'тёмная, чёрная')
- ↑ Встречается также в полной форме: Шаляхбетдинов.
- ↑ Шнеур Залман Шазар, основатель фамилии, составил её из первых букв его российских имени и фамилии — Шнеур-Залман Рубашов.
- ↑ У части носителей фамилия, возможно, происходит от польского/украинского слова, означающего «ткань красного цвета»
- ↑ Фамилия не обязательно является еврейской. Немецкая фамилия Шац происходит от слова Schatz ‘сокровище’.
- ↑ Дословно «шлиах циббур» означает «посланец общины». Этим термином в иудаизме называется человек, который от имени общины ведёт публичное богослужение — кантор (хаззан)
- ↑ [www.eleven.co.il/article/14196 Резник и проверяющий] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
- ↑ Может также происходить от ивритского слова «вол».
- ↑ Может происходить от личного имени Якир/Якер («дорогой») (П-1; П-2).
- ↑ Фамилия израильской писательницы Мирьям Ялан-Штекелис образована по акрониму имени её отца.
- ↑ [www.themodernword.com/eco/eco_biography.html A Short Biography of Umberto Eco] 22 March 2004
- ↑ Umberto Eco le Pavarotti de I'ecriture // L'evenement du jeudi, 1996. Du 22 au 28 fevrier. Цит. по Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. — Мн.: "Пропилеи", 2000. С. 39*
- ↑ [www.vesti.ru/doc.html?id=102790 Вести.Ru: Светлана Кпрф: есть такая партия. 21.10.2003]
Ссылки
- Многочисленные примеры фамилий-аббревиатур приведены в статье на эту тему в ивритском Викисловаре (иврит).
- Статья [www.jewishgen.org/jgs/jgs-SouthernNevada/FL/FL_6_3.PDF «Ashkenazic Family Names Origin and Development»] в журнале Еврейского генеалогического общества Южной Невады (см. п.5) (англ.)
- Статья [michael.genealogia.ru/family8.htm «Происхождение еврейских фамилий в Турове»], Леонид Смиловицкий (на английском языке опубликована в Journal of Federation of East European Family History Societies, Salt Lake City (USA). Vol. 11, 2003, pp. 29–35.)
- Статья [www.babylonjewry.org.il/new/english/nehardea/14/7.htm «Proper Names and Family Names Among the Jews of Iraq»], профессор Yona Sabar (англ.) в Journal of the Babylonian Jewry Heritage Center, No.14, Autumn 2003
- Статья автора «Большого иврит-русско-ивритского словаря» доктора Баруха Подольского [www.slovar.co.il/familii.php «Еврейские фамилии»].
Кроме того, многочисленные примеры еврейских фамилий-аббревиатур можно найти в статьях Ч. Джексона (Chuck Jackson) из серии «What’s in a Name?», опубликованных в бюллетенях Еврейского генеалогического общества Сент-Луиса. Список доступных выпусков бюллетеня (в формате PDF) находится на [www.stlgs.org/sigJewishGenerations.htm еврейской страничке] на сайте генеалогического общества Сент-Луиса. Следует, однако, учитывать, что в статьях Ч. Джексона встречаются ошибки и неточности, особенно когда речь идет о еврейских фамилиях (не аббревиатурах), образованных от славянских корней.
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: JewishEncyclopedia, 1906 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Еврейские фамилии-аббревиатуры
– Кого надо?– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
