Егоров, Владимир Евгеньевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Егоров.
Владимир Евгеньевич Егоров
Дата рождения:

19 марта 1878(1878-03-19)

Место рождения:

с. Покровское,
Мценский уезд,
Орловская губерния,
Российская империя

Дата смерти:

8 октября 1960(1960-10-08) (82 года)

Место смерти:

Москва, СССР

Подданство:

Российская империя Российская империя

Гражданство:

СССР СССР

Жанр:

художник кино, сценограф

Учёба:

Строгановское училище

Стиль:

социалистический реализм, реализм

Влияние:

Ф. О. Шехтель, К. А. Коровин, С. В. Иванов

Награды:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
Звания:
Премии:

Влади́мир Евге́ньевич Его́ров (1878—1960) — русский и советский художник театра и кино. Один из зачинателей русского декорационного искусства. Народный художник РСФСР (1944). Лауреат Сталинской премии второй степени (1946).





Биография

В. Е. Егоров родился 7 (19) марта 1878 года в селе Покровское (ныне Мценского района Орловской области). Когда ему исполнилось 8 лет его родители переехали в Москву и постиупили в театр М. В. Лентовского. В 1892—1900 годах учился в Строгановском училище у К. А. Коровина, Ф. О. Шехтеля, С. В. Иванова, по окончании которого работал театральным художником в МХТ (1906—1911), Малом театре, в Оперном театре С. И. Зимина. Занимался монументальной живописью и декоративно-прикладным искусством. В кино с 1915 года. Активно участвовал в создании «Русской золотой серии». В 1911—1917 годах и с 1945 года преподавал в Строгановском училище. Известность В. Е. Егорову принёс фильм «Портрет Дориана Грея» (режиссёр В. Э. Мейерхольд), отличавшийся изяществом, экспрессивностью, высокой культурой оформления. Он решительно выступал против ремесленничества в кинодекорационном деле, подчёркивал творческий характер профессии декоратора, поднял её престиж и значение. В фильме «Царь Иван Грозный» (режиссёр А. И. Иванов-Гай, в главной роли Ф. И. Шаляпин) костюмы, реквизит, декорации выдержаныхудожником в духе эпохи, большое значение приобрела характерная деталь. Декорации художника обычно становились активным средством эстетического воздействия на зрителя. Он добивался органического единства натурных и павильонных эпизодов. После Октябрьской революции художник сотрудничал с режиссёрами В. Р. Гардиным, Я. А. Потазановым, Г. Л. Рошалем, И. А. Пырьевым, М. И. Роммом, Ю. Я. Райзманом, В. И. Пудовкиным. Основные творческие принципы мастера — максимум выразительности, достигаемой самыми скупыми средствами, плактная броскость детали, стремление к многозначной метафоричности.

В. Е. Егоров умер 8 октября 1960 года в Москве.

Театральные работы

Фильмография

Награды и премии

Источники

  1. Кинословарь в 2-х томах, М., «Советская энциклопедия», 1966—1970
  2. «Кино». Энциклопедический словарь, М., «Советская энциклопедия», 1987
  3. «Большая советская энциклопедия»

Напишите отзыв о статье "Егоров, Владимир Евгеньевич"

Отрывок, характеризующий Егоров, Владимир Евгеньевич

Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Егоров,_Владимир_Евгеньевич&oldid=81251279»