Кронборг

Замок
Замок Кронборг Kronborg Slot
Страна	Дания

Кронборг — замок в Дании, рядом с городом Хельсингёр на северо-восточной оконечности острова Зеландия. В этом месте ширина пролива Эресунн между Данией и Швецией составляет всего 4 км, что придавало замку важное военно-стратегическое значение в течение долгого времени. 30 ноября 2000 года Кронборг был включен в список объектов всемирного наследия ЮНЕСКО, как один из наиболее значимых замков эпохи Возрождения в Северной Европе.

История

До появления нынешнего замка на его месте высилась крепость Кроген. Её возвел в 1420-х годах король Эрик Померанский. Крепость позволяла собирать пошлины с кораблей, покидающих Балтийское море. Тогда она состояла лишь из нескольких зданий, обнесённых стеной.

Своё нынешнее название Кронборг получил в 1585 году, когда король Фредерик II перестроил замок, сделав его одним из наиболее величественных европейских замков эпохи Возрождения.

25 сентября 1629 года Кронборг почти полностью сгорел, стоять осталась только часовня. Внешний вид замка был восстановлен только к 1639 королём Кристианом IV, но интерьеры так и не удалось воссоздать полностью.

В 1658 году замок Кронборг захвачен шведскими войсками под предводительством Карла Густава Врангеля. Когда замок вновь вернулся во владение Дании, решено было существенно укрепить наземные подступы к нему, поэтому в 1688-91 годах у замка возведен кронверк.

Начиная с XVIII века королевская семья использовала замок всё реже и реже. С 1739 года до середины XIX века Кронборг, наряду с военными функциями, выполняет роль тюрьмы. Заключенные охранялись солдатами гарнизона и выполняли работы по фортификации. Некоторым из них, осуждённым за незначительные преступления, разрешалось работать за пределами крепостных стен. В настоящее время подземные казематы замка открыты для посещения туристами.

Самой известной узницей замка Кронборг стала Каролина-Матильда Уэльская, сестра Георга III и жена Кристиана VII, она пробыла в заключении три месяца с 17 января по 30 апреля 1772 года.

С 1785 по 1924 год Кронборг полностью находился под управлением датских военных. Однако последний солдат покинул крепость лишь в 1991 году, когда был расформирован эльсинорский гарнизон, просуществовавший с 1425 года.

Кронборг и два датских принца

Замок Кронборг также широко известен под именем «Эльсинор», как место действия пьесы «Гамлет» Уильяма Шекспира. Впервые пьеса была поставлена в самом замке лишь в 1816 году к 200-летию со дня смерти драматурга, а роли в постановке исполняли солдаты гарнизона. С тех пор пьеса о самом знаменитом датском принце исполняется в замке регулярно.

Другой легендарный датский принц, Хольгер Датский, согласно преданию, дремлет где-то в глубине подвалов замка Кронборг и готов проснуться в любой момент, когда Дании будет угрожать опасность, чтобы защитить родную землю от врага.

Кронборг сегодня

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 696 [whc.unesco.org/ru/list/696 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/696 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/696 фр.]

В настоящее время замок Кронборг является крупным туристическим центром Дании. Ежегодно его посещают около 200 тысяч человек. Для туристов открыты укрепления замка, многочисленные комнаты и залы, королевские покои, подземные казематы, часовня. В 2010 году также открылся для посещения Пороховой дом.

С 1915 года в замке был размещён Датский морской музей, представляющий историю датского флота со времён Возрождения до наших дней. В 2013 году музей переместили в новые помещения, выстроенные поблизости на основе одного из сухих доков. Автором проекта стало архитектурное бюро BIG, на открытии присутствовала королева Дании Маргрете II.

Ссылки

• [www.travels.md/pr/132.htm Дания. Замок Гамлета]
• [talusha.3bb.ru/viewtopic.php?pid=14601#p14601 Фотографии и описание города Хельсингор и замка Кронборг]
• [dansk.ru/content/view/124/1/ Dansk.Ru — История и культура Дании]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Кронборг

Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.