Иверсон, Альфред

Альфред Иверсон
Место рождения	Округ Джонс, Джорджия
Место смерти	Атланта, Джорджия
Принадлежность	США КША
Род войск	Армия Конфедерации
Годы службы	1846–48, 1855–61 (США), 1861–65 (КША)
Звание	бригадный генерал
Сражения/войны	американо-мексиканская война Гражданская война в США Семидневная битва Сражение у Южной Горы Сражение при Энтитеме Сражение при Чанселорсвилле Битва при Геттисберге Битва за Атланту

Альфред Иверсон (Alfred Iverson) (14 февраля 1829 – 31 марта 1911) - американский юрист и генерал армии Конфедерации в годы американской Гражданской Войны. Известен в основном неудачной атакой в первый день сражения при Геттисберге.

Ранние годы

Иверсон родился в городе Клинтон, округ Джонс, (штат Джорджия) в семье Альфреда Иверсона, сенатора от штата Джорджия, горячего сторонника сецессии, и Каролины Гуд Хольт. Сенатор желал военной карьеры для своего сына, поэтому пристроил его в военный институт Тускеги. Иверсон начал военную карьеру в возрасте 17-ти лет, когда началась мексиканская война. Его отец сформировал и снарядил полк джорджианских волонтеров, и юный Иверсон покинул институт, чтобы стать младшим лейтенантом в этом полку. Он оставил службу в июле 1848 года, чтобы стать юристом и подрядчиком. В 1855 его военный опыт помог ему получить назначение лейтенантом в 1-й кавалерийский полк.

Гражданская война

Когда началась гражданская война, Иверсон уволился из армии США. Президент Дэвис, старый друг его отца, помог ему стать полковником 20-го северокаролинского пехотного полка, в создании которого Иверсон принимал непосредственное участие. Полк стоял в Южной Каролине, но в 1862 году был переброшен на Вирджинский полуостров, где принял участие в Семидневной битве. Иверсон отличился в сражении при Гэинс-Милл, когда его полк находился в составе дивизии Эмброуза Хилла. Его полк действовал наиболее эффективно и сумел захватить федеральную батарею. Потери были велики и сам Иверсон был серьёзно ранен. Однако, это оказался первый и, фактически последний успех военный карьере Иверсона.

Иверсон выздоровел как раз к началу Мерилендской кампании. В сражении при Южной Горе его полк обратился в бегство вместе со всей бригадой после того, как был смертельно ранен бригадный командир Сэмуэль Гарланд. Через несколько дней в сражении при Энтитеме его полк снова побежал, однако Иверсон сумел навести порядок и вернуть полк на поле боя. Через некоторое время, 1 ноября 1862, Иверсон был повышен до бригадного генерала и получил в командование бригаду.

Впервые он командовал своей новой бригадой в сражении при Фредериксберге, однако, бригада стояла в резерве и не была задействована в сражении. Вскоре случился конфликт. Иверсон решил назначить командиром 20 северокаролинского полка своего личного друга (из другого полка), против чего выступили 26 офицеров, которые написали официальный протест. Иверсон собрался было арестовать их всех, но в итоге передумал. В результате его друг не стал полковником, но с новым назначением Иверсон тянул всю зиму.

В сражении при Чанселорсвилле бригада Иверсона участвовала в знаменитом фланговом маневре корпуса Джексона, а также непосредственно в атаке на фланг XI-го федерального корпуса. Бригада Иверсона находилась в первой атакующей линии вместе с бригадами Долса и О'Нила, и во время атаки три эти бригады фактически уничтожили целую федеральную дивизию. Потери были велики, сам Иверсон был ранен осколком снаряда. Оставались проблемой отношения с подчиненными. Когда он отправился в тыл за помощью для своего фланга, многие офицеры решили, что он просто испугался. Все его прежние успехи оказались забыты, и все чаще поговаривали, что он стал генералом только из-за своих связей.

В начале геттисбергской кампании бригада Иверсона имела следующий вид:

• 5-й северокаролинский, кап. Спейт Вест
• 12-й северокаролинский, подп. Уильям Дэвис
• 20-й северокаролинский, подп. Нельсон Слоу
• 23-й северокаролинский, полк. Дэниель Кристи

В сражении при Геттисберге карьера Иверсона получила последний удар. 1 июля 1863 года дивизия генерала Родса атаковала позиции федеральной дивизии Робертсона. Бригада Иверсона предприняла плохо подготовленную, без рекогносцировки, атаку на позиции генерала Генри Бакстера, которые были хорошо замаскированы и усилены каменной стеной. Бригада попала под прямой винтовочный залп и понесла колоссальные потери. Немногие выжившие солдаты подняли белые платки, чтобы остановить стрельбу; Иверсон пришел в ярость и назвал их трусами. В своем рапорте он описывал ситуацию так:

Когда я увидел белые платки, а свою бригаду лежащей на позиции, я счел это позорной капитуляцией. Но когда я после обнаружил, что 500 моих людей лежат раненые и убитые ровными рядами, я простил выживших - за исключением одного или двух. Я решил, что они сражались достойно и погибли, и ни один не бежал с поля боя. Нигде еще на этой войне не встречалась подобная храбрость и героизм.

Действия Иверсона стали настолько иррациональными, (некоторые предположили, что он пьян) что его отстранили от командования бригадой до конца сражения. Хотя по сути, бригада как таковая перестала существовать, потеряв 458 человек за несколько секунд. Погибших похоронили прямо на месте и об этом месте, известном как "Иверсонс Питс" впоследствии ходили дурные слухи.

Генерал Ли временно назначил Иверсона начальником военной полиции, фактически отстранив от командования на поле боя, а в октябре 1863 вообще перевел его из Северовирджинской армии в Джорджию, в кавалерийские части. Он командовал джорджианской кавалерией до февраля 1864 года. В 1864 он командовал кавалерийской дивизией (бывшая дивизия Вильяма Мартина) под началом ген-майора Джозефа Уилера, во время битвы за Атланту. Здесь Иверсону повезло: 31 июля 1864 в небольшом сражении при Саншайн-Черч возле Макона был взят в плен Джордж Стоунман и 500 его кавалеристов. Этот случай принес Иверсону некоторую славу.

Конец войны застал его в Северной Каролине.

После войны

После войны Иверсон начал бизнес в Маконе, в 1877 переехал во Флориду выращивать апельсины. Он умер в Атланте, и похоронен на кладбище Оакланд.

В литературе

Иверсон стал персонажем рассказа Дэна Симмонса «Иверсонс Питс». По сюжету выживший при Геттисберге солдат пытается отомстить Иверсону за его бездарное командование.

Иверсон так же является прототипом капитана Майкла Иверсона в пьесе Грэхама Риза «Ironic Eight»

Внешние ссылки

• [www.rocemabra.com/~roger/tagg/generals/general56.html биография Иверсона]
• [www.civilwarhome.com/iversongettysburgor.htm Официальный рапорт Иверсона после сражения при Геттисберге.]
• [wikimapia.org/#lat=39.8424673&lon=-77.2432208&z=17&l=1&m=s&v=2 Иверсонс-Питс]

Отрывок, характеризующий Иверсон, Альфред

– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.