Конфедерация независимой Польши

Конфедерация независимой Польши
польск. Konfederacja Polski Niepodległej
Лидер:	Лешек Мочульский, Владислав Боровиец
Дата основания:	1 сентября 1979
Штаб-квартира:	Краков
Идеология:	польский национализм, антикоммунизм, неопилсудчина
Количество членов:	1,5—8 тысяч
Девиз:	Свобода и независимость

К:Политические партии, основанные в 1979 году

Конфедерация независимой Польши, КНП (польск. Konfederacja Polski Niepodległej, KPN) — польская правонационалистическая партия. Создана в 1979 году. Активно боролась в подполье против коммунистического режима ПНР. Выступала с позиций пилсудчины. В Третьей Речи Посполитой занимает крайне правый фланг политической системы.

Преддверие восстания. Осень 1979 — лето 1980

КНП была учреждена 1 сентября 1979 года по инициативе праворадикального публициста Лешека Мочульского. Тремя месяцами ранее в самиздатовском журнале «Дороги» Мочульский предсказал скорую вспышку общественного недовольства и появление массового оппозиционного движения. Он призвал перевести предстоящие антикоммунистические выступления в русло мирной национальной революции («Революция без революции»). Положительным идеалом Мочульского являлась Польша межвоенного периода.

Публично создание КНП провозгласила Нина Милевская 1 сентября 1979 у могилы Неизвестного солдата в Варшаве. 17 сентября организационное собрание прошло на квартире Мочульского.

КНП позиционировалась как политическая партия, борющаяся за смену политического строя и достижение независимости Польши от СССР. Организационная структура КНП строилась в полувоенном формате: территориальные отделения-«округа» замыкались на центральный Совет и лично председателя Мочульского.

11 ноября 1979 была обнародована революция Совета КНП, в которой выражалась солидарность со всеми народами Центральной и Восточной Европы, находящимися под гнётом коммунистических вассалов СССР. 15 мая 1980 КНП заявила протест против порабощения Украины.

Первоначально деятельность КНП сводилась к конспиративному набору членов, созданию подпольных структур и агитации через самиздат. Были также открыты зарубежные представительства в США, Германии, Франции, Испании, Швеции, Норвегии, Канаде.

26 июля 1980 состоялся первый съезд КНП. Месяц спустя Гданьские забастовки вызвали к жизни движение Солидарность. Начался этап открытой массовой борьбы против режима ПОРП.

Август 1980 — декабрь 1981

Уступая профсоюзным требованиям «Солидарности», власти жёстко преследовали непримиримо антикоммунистическую КНП. Уже в сентябре 1980 был арестован Мочульский, затем ряд членов Совета. Члены КНП подвергались жёсткому обращению в местах заключения. В результате с декабря 1980 по июль 1981 деятельность КНП была временно приостановлена. Возобновить её удалось после освобождения арестованных по ходатайству кардинала Стефана Вышинского 6 июня 1981. Однако 9 июля Мочульский был арестован вновь.

Наибольшую поддержку КНП находила среди работников негосударственного сектора, политизированных католиков, студенческой и учащейся молодёжи. Наиболее активные организации действовали в Варшаве, Кракове, Катовице, Люблине, Радоме, Торуни. Начали создаваться ячейки КНП по месту работы. Структуры стали возникать в не только в крупных, но и в небольших городах, а иногда даже на селе (притом, что индивидуальное крестьянство парадоксальным образом оказалось самым лояльным, после номенклатуры и госслужащих, слоем населения ПНР). Под влиянием КНП находился 70-тысячный Независимый союз студентов. Формально задокументированная численность КНП не превышала 1,5—3 тысячи человек, но реальная поддержка была заметно выше.

Советские политические обозреватели уделяли критике КНП особое место. КНП отграничивалась от «Солидарности» и Комитета защиты рабочих (КОР). Идеология «Солидарности» квалифицировалась как тред-юнионизм, социал-демократизм и либерализм. Идеология КОР — как буржуазный либерализм, троцкизм и даже сионизм. Идеология же КНП характеризовалась как крайний национализм и праворадикальная пилсудчина. Подчёркивалось также, что социальную базу КНП составляют не рабочие и интеллигенция, а «лабазники, боевики из студентов, играющие в конспирацию школьники».

11 ноября 1981, в День независимости Польши, по Варшаве прошёл марш КНП «под штандартами пилсудчины». В то же время никаких актов насилия со стороны КНП не отмечалось.

Лидеры КНП предвидели введение военного положения и в начале декабря призывали «Солидарность» к упреждающей всеобщей забастовке.

Снова в подполье. 1982 — 1988

13 декабря 1981 года коммунистические власти ПНР ввели в стране военное положение. Органы госбезопасности интернировали 272 активиста КНП. 8 октября 1982 года Варшавский военный суд приговорил Лешека Мочульского к 7 годам заключения. На различные сроки были осуждены около 30 лидеров и активистов КНП. Трое членов КНП были убиты во время военного положения, ещё двое — в 1989 году, незадолго до падения режима.

Оставшиеся на свободе конфедераты распространяли листовки, издавали нелегальные журналы, участвовали в уличных демонстрациях и столкновениях, организовывали забастовки протеста. Наиболее активные подпольные структуры КНП сохранились в Варшаве, Кракове и Катовице.

Летом 1984 года лидеры КНП получили амнистию. Уже в августе Лешек Мочульский приступил к восстановлению КНП в общенациональном масштабе. 11 ноября 1984 КНП организовала крупную акцию в Кракове.

22 декабря 1984 в Варшаве состоялся II съезд КНП. Председателем был снова избран Мочульский, подтверждены все положения программы 1979 — с учётом последующего опыта. Партия подтвердила курс на «конструктивную национальную революцию» без применения насилия.

9 марта 1985 СБ арестовала участников заседания Совета КНП. Лешек Мочульский был приговорён к 4 годам заключения, вместе с ним осуждены Адам Сломка, Кшиштоф Круль, Войцех Шоманский. Все они были освобождены сентябре 1986 года.

Деятельность КНП активизировалась в 1987, на фоне всё большей либерализации режима. Возросло количество печатных изданий, облегчились условия их распространения. Однако уличные акции продолжали жёстко пресекаться спецподразделениями ЗОМО. Крупное столкновение молодых активистов КНП с ЗОМО произошло 3 мая 1987 в Кракове.

В том же году Лешек Мочульский посетил США и Западную Европу. Он встретился с рядом политиков, включая вице-президента США Джорджа Буша и представителей польской диаспоры.

Свержение режима и подъём КНП. 1988 — 1989

Весной 1988 года КНП активно включилась в движение забастовок и гражданского неповиновения. Результатом массовых выступлений стала релегализация «Солидарности» и переговоры властей с оппозицией. КНП не принимала участия в «круглом столе», хотя Яцек Куронь пытался объединить все оппозиционные организации.

III съезд КНП состоялся в феврале-марте 1989 в Кракове. Предсъездовскую мессу отслужил капеллан партии Сильвестр Зых. Ксёндз Зых, известный прежним служением в детской и юношеской среде, ранее был связан с молодёжной подпольной организацией. Её активист Роберт Хехлач совершил в феврале 1982 единственный реальный теракт в истории польской оппозиции 1980-х (убийство милиционера).

Весной 1989 члены КНП активно участвовали в уличных столкновениях с милицией. Апогеем стал «Краковский май» — трёхдневные беспорядки с применением коктейлей Молотова, дубинок, водомётов, слезоточивого газа. С обеих сторон получили ранения десятки человек. Столкновения завершились только после переговоров Мочульского с городскими властями 18 мая. 19 мая на главной площади Кракова состоялся массовый предвыборный митинг Мочульского.

На выборах 4 июня 1989 года не был избран ни один кандидат КНП. Это объяснялось отказом от коалиций с другими оппозиционными силами. Однако в 1988—1989 влияние партии резко возросло. Произошёл новый приток активной молодёжи. КНП превратилась в третью политическую силу Польши, наряду с ПОРП и «Солидарностью».

КНП дистанцировалась от системы, созданной по результатам «круглого стола» и конфиденциальных встреч в Магдаленке . Партия отказывалась признавать договорённости «Солидарности» с ПОРП, особенно сохранение президентского поста за Войцехом Ярузельским. Конфедераты проводили массовые акции, демонстрации, пикеты под лозунгом «Президент, а не агент!»

13 октября 1989 года активисты КНП захватили по всей стране около 120 комитетов ПОРП. Эти захваты имели огромный резонанс, оккупация продолжалась несколько недель. Целью кампании была общенациональная антикоммунистическая демонстрация (выдвигалось также требование конфискации партийного имущества ПОРП). Другой установкой КНП было обеспечение равного доступа к политической жизни для всех организаций, в т.ч. бойкотировавших круглый стол.

В ноябре-декабре 1989 КНП организовала массовые беспорядки в Кракове. 23 августа — 17 сентября 1990 года (51-я годовщина пакта Молотова-Риббентропа и польского похода РККА) активисты КНП блокировали базы советской армии на территории Польши. Это ускорило решение о выводе советских войск.

В демократической Польше. После 1989

Несмотря на повышенную активность и очевидный рост влияния КНП, на президентских выборах ноября 1990 года Мочульский собрал лишь 2,5% голосов. Большинство его потенциальных сторонников поддержали Леха Валенсу. Отчасти это объясняется минимальным предвыборным бюджетом партии. Коме того, в 1990 в КНП произошёл раскол. Немало активных членов сформировали КНП-демократическую фракцию, которая признала решения круглого стола, новую политическую систему и сориентировалась на Валенсу.

Более успешно выступила КНП на парламентских выборах 1991 года. Партия получила 7,5% голосов, сформировала в сейме фракцию из 51 депутата, 4 члена КНП прошли в сенат. Велись переговоры о включении представителей КНП в правопопулистское правительство Яна Ольшевского, однако результатов не принесли.

Депутаты КНП требовали привлечения к уголовной ответственности коммунистических руководителей , ответственных за военное положение (соответствующий проект вносил Мирослав Левандовский в декабре 1991), настаивали на люстрации и реституции. Несмотря на близость к позиции Ольшевского и парламентского большинства, законопроекты КНП выдерживались в столь жёстких вариантах, что были отклонены. После этого отношения КНП с правительством Ольшевского резко ухудшились. Негативно относилась КНП и к правительству Ханны Сухоцкой, резко осуждая экономическую политику, особенно приватизацию.

На выборах 1993 года отмечалось снижение популярности КНП — 5,8% и 22 мандата. Возник и внутрипартийный кризис. Группа молодых активистов — «Фракция реформы КНП» — выступила против непримиримого курса Мочульского. Дошло до столкновений с применением ножей и кастетов.

В марте 1996 года КНП примкнула к AWS, но вышла перед выборами 1997 — на которых AWS одержала победу и сформировала правительство Ежи Бузека. КНП вошла в коалицию «Соглашение польских правых», которая не достигла электорального успеха.На выборах 2001 года расколотая КНП собрала менее 1% голосов.

Утрата статуса. 2003 и далее

В 2003 году Варшавский суд отменил регистрацию КНП как политической партии, сославшись на позднее предоставление финансовой отчётности. Деятельность КНП почти прекратилась. Поддерживающие её избиратели переориентировались на другие консервативно-националистические силы.

В 2006 году Адам Сломка попытался вновь консолидировать конфедератские группы, но восстановить регистрацию не удалось. В сентябре 2007 года в Кракове состоялся очередной съезд КНП. 77-летний Лешек Мочульский был утверждён почётным президентом, уступив председательство Владиславу Боровиецу. В избирательном цикле 2010—2011 годов КНП не принимала участие, поскольку лишена регистрации.

Оценки и значение

Конфедерация независимой Польши считается первой — и наиболее радикальной — оппозиционной партией в Восточной Европе после коммунизации 1948-1953. Её вклад в борьбу против тоталитарно-коммунистического режима, за демократию и национальный суверенитет признаётся польским обществом. Символика КНП — белый орёл в золотой короне на красно-белом фоне с девизом «Свобода и независимость» — защищается специальным законом.

В то же время партия с 1990—2000 годов всё чаще характеризуется как «отставшая от времени» — в идеологии, политике и риторике. КНП считается более приспособленной к подполью и уличной борьбе, чем к легальной деятельности в демократическом государстве.

См. также

• Комитет защиты рабочих
• Польское независимое соглашение
• Клубы службы независимости

Отрывок, характеризующий Конфедерация независимой Польши

В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.