Кровавый Коран

Крова́вый Кора́н (англ. Blood Qur'an, араб. نسخة القرآن بدم صدام‎) — текстовая копия Корана, написанная в конце 1990-х годов в течение двух лет, чернилами для которой, как утверждалось, послужила кровь Саддама Хусейна.

Написание книги было приурочено к шестидесятилетнему юбилею бывшего руководителя Ирака в 1997 году в знак благодарности Аллаху за защиту от многих «заговоров и опасностей». В сентябре 2000 года он отметил: «Моя жизнь была полна опасностей, в которых я должен был потерять много крови… но поскольку я потерял лишь немного, я попросил кое-кого записать моей кровью Божьи слова в благодарность».

Книга выставлялась на всеобщее обозрение до 2003 года, когда наступил конец власти Саддама.

История

Изготовление и показ

Написание книги было поручено специалисту по арабо-мусульманской каллиграфии Аббасу Шакиру Джуди аль-Багдади, проживающему в настоящее время в США в штате Виргиния. За те два года, которые Джуди потратил на написание 6000 стихов и 336 000 слов копии Корана, Саддам предоставил 24—27 литров собственной крови. Джуди вспоминает, что Саддам вызвал его в Багдад в Больницу Ибн Сины, где лечился его сын Удей Хусейн, переживший покушение, и попросил написать копию Корана с использованием своей крови, что означало «своего рода обет со стороны Саддама». В сентябре 2000 года готовая работа в торжественной обстановке была вручена Саддаму. В последующее время «Кровавый Коран» хранился в багдадской мечети Умм аль-Кура, где был выставлен на всеобщее обозрение. Эта мечеть была построена в память о Войне в Персидском заливе 1990—1991 годов, она имеет минареты в виде Скадов и стволов автомата Калашникова. Непосредственным местом хранения книги служит шестиугольная постройка из мрамора, расположенная посреди искусственного озера. Во времена Саддама только приглашённые гости имели возможность увидеть «Кровавый Коран», поскольку здание обычно было закрыто и не разрешено для посещения. Ограниченный доступ сохранился и позднее, книга хранится за тремя замками, а ключами располагают три человека — хранитель, начальник полиции и ещё одно неизвестное лицо, находящееся в другом районе Багдада, которые могут открыть дверь в хранилище.

Согласно свидетельству австралийского журналиста Пола Макгиоха, видевшего страницу из книги, «надпись кровью составляет около двух сантиметров в высоту, а широкие декоративные рамки переливаются голубым, светлым и тёмным, оттенками красного и розового и световыми бликами на чёрном». В свою очередь корреспондент британской газеты The Guardian Мартин Чулов описывал «Кровавый Коран» как «изысканно сделанную книгу, которая могла бы занять место на любой выставке, не будь она по правде написана кровью».

После свержения Саддама

После занятия Багдада американскими военными хранители мечети для спасения «Кровавого Корана» спрятали его в хранилище. Свержение Саддама Хусейна поставило религиозные и светские власти Ирака перед очень сложным двояким выбором. С одной стороны, написание священной книги с помощью крови рассматривалось как харам, а духовные авторитеты ОАЭ и Саудовской Аравии в том же 2000 году осудили этот поступок Саддама. В самом Ираке также были лица, открыто осудившие написание «Кровавого Корана». Так, профессор исламской мысли Абдул Кваххар аль-Ану Багдадского университета утверждал, что «Саддам не святой человек, поэтому его кровь нечиста». В свою очередь, шиитский священнослужитель Саид Али Альваах, находившийся в тюремном заключении во время правления Саддама, назвал «Кровавый Коран» «чёрной магией Саддама». Кроме того, он отметил, что «Коран — это золото и серебро, а не нечто нечистое, как кровь», поэтому «Кровавый Коран» достоин только того, чтобы или быть сожжённым в огне или утопленным в воде. С тем, что написание Корана кровью есть харам, согласен и хранитель «Кровавого Корана» шейх Самарраи. В то же время, если посмотреть на положение дел с другой стороны, то в исламе существует запрет на порчу копий Корана, а значит, уничтожение «Кровавого Корана» может рассматриваться как его осквернение.

Иракские государственные и политические деятели также высказали разные мнения о том, как поступить с «Кровавым Кораном». Так, например, пресс-секретарь премьер-министра Ирака Нури Аль-Малики Али аль-Муссави, касаясь вопроса о «Кровавом Коране», отметил: «Мы должны сохранить это как свидетельство жестокости Саддама: ему не следовало создавать такой Коран. Он много говорит о Саддаме. Но помещать Коран в музей нельзя: ни один иракец не захочет на него смотреть», хотя и признал, что подобные вещи могут храниться в частных коллекциях, как в случае с предметами, принадлежавшими Гитлеру и Сталину.

Споры о донорстве Саддама

В то время как «Кровавый Коран» был выставлен на всеобщее обозрение, высказывались сомнения в том, что Саддам Хусейн действительно смог пожертвовать столько крови на создание книг, и принадлежала ли ему хотя бы большая часть этой крови. Так, корреспондент газеты The Daily Telegraph Филип Смакер 29 июля 2001 года писал, что «наиболее поразительным представляется сомнительное и не поддающееся проверке утверждение о том, что Саддам пожертвовал почти 50 пинт собственной крови для написания Корана». Кроме того, он отмечал: «Западные дипломаты, находящиеся в Багдаде, не впечатлены набожностью руководителя Ирака и отвергают его мечеть и священную книгу, написанную кровью, как дешёвый рекламный трюк. „Как мы можем быть уверены, что это кровь Саддама, а не одной из его жертв?“ — вопрошает один из них». В свою очередь, другой корреспондент The Daily Telegraph Дэвид Блэр 14 декабря 2002 года по поводу «Кровавого Корана» отмечал: «На самом деле искусный каллиграф написал 605 страниц священной книги, используя кровь Саддама Хусейна. Иракский диктатор пожертвовал 3 пинты в течение двух лет, и они, будучи смешаны с химическими веществами, использовались при написании каждого стиха».

В 2010 году исполнительный вице-президент America's Blood Centers Сельсо Бьянко выразил сомнение в том, что Саддам за два года смог отдать 27 литров крови, поскольку, например, в США самый крупный забор — 5 или 6 пинт в год. Таким образом, Саддаму бы понадобилось выступать в качестве донора в течение девяти лет, чтобы собрать заявленное количество крови. В противном случае Саддама ждала бы анемия.

Литература

на русском языке

• [www.interfax.by/article/74329 Кровавый Коран Саддама Хусейна хранят за тремя замками] // Интерфакс-Запад. — 22.12.2010.

на других языках

• Alianak S. [books.google.ru/books?id=IiV_q4CYXA0C&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Middle Eastern Leaders and Islam: A Precarious Equilibrium]. — Peter Lang, 2007. — 241 p.
• Arnold J. R. [books.google.ru/books?id=yjqXAgAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Saddam Hussein's Iraq]. — Twenty-First Century Books, 2012. — 160 p.
• Blair D. [www.telegraph.co.uk/news/worldnews/middleeast/iraq/1416155/Saddam-has-Koran-written-in-his-blood.html Saddam has Koran written in his blood] // Telegraph. — 14.12.2002.
• Chulov M. [www.theguardian.com/world/2010/dec/19/saddam-legacy-quran-iraqi-government Qur'an etched in Saddam Hussein's blood poses dilemma for Iraq leaders] // The Guardian. — 19.12.2010.
• [web.archive.org/web/20001204012100/www.arabicnews.com/ansub/Daily/Day/000926/2000092622.html Emirate official: Saddam's writing of the Quran with his blood is prohibited] // Arabic News. — 26.09.2000.
• Fassihi F. [books.google.ru/books?id=gOZoxnpJaLQC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Waiting for an Ordinary Day: The Unraveling of Life in Iraq]. — PublicAffairs, 2008. — 368 p.
• Graham N. [www.huffingtonpost.com/2010/12/20/koran-saddam-hussein-blood_n_799471.html Koran Written In Saddam Hussein's Blood Poses Problem For Iraqi Leaders] // The Huffington Post. — 20.12.2010.
• [news.bbc.co.uk/2/hi/world/monitoring/media_reports/941490.stm Iraqi leader's Koran 'written in blood] // BBC News. — 25.09.2000.
• McGeough P. [www.smh.com.au/articles/2003/12/17/1071337033601.html?from=storyrhs Storm over tyrant's unholy blood] // The Sydney Morning Herald. — 18.12.2003.
• Nelson S. [www.dailymail.co.uk/news/article-1340271/A-grisly-legacy-What-Saddam-Hussein-s-Blood-Koran.html#ixzz3bJWFm2hd A grisly legacy: What is to become of the Koran written in Saddam Hussein's blood?] // Daily Mail. — 21.12.2010.
• Pappas S. [www.livescience.com/9186-bio-art-blood-quran-controversy.html Bio-Art: 'Blood Quran' Causes Controversy] // Live Science. — 21.12.2010.
• [web.archive.org/web/20041108122314/www.arabicnews.com/ansub/Daily/Day/040205/2004020502.html Saddam orders to write the Koran from his blood] // Arabic News. — 05.02.2004.
• Smucker P. [www.telegraph.co.uk/news/worldnews/middleeast/iraq/1335735/Iraq-builds-Mother-of-all-Battles-mosque-in-praise-of-Saddam.html Iraq builds 'Mother of all Battles' mosque in praise of Saddam] // The Daily Telegraph. — 29.07.2001.

Отрывок, характеризующий Кровавый Коран

Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.