Кумани, Николай Петрович

Николай Петрович Кумани
Дата рождения	1730(1730)
Место рождения	Крит
Дата смерти	1809(1809)
Место смерти	Севастополь
Принадлежность	Греция Греция Англия Англия Российская империя Российская империя
Род войск	флот
Звание	контр-адмирал
Командовал	поляка «Мотра» бригантина «Залет» фрегат «Победа» поляка «Св. Екатерина» галиот «Верблюд» корабль «Журжа» фрегат «Кинбурн» корабль «Св. Иоанн Богослов» корабль «Преображение Господне»
Сражения/войны	Русско-турецкая война 1768—1774: Чесменское сражение Русско-турецкая война 1787—1792: Сражение у Фидониси Керченское сражение Сражение у Гаджибея Сражение при Калиакрии
Награды и премии	Орден Святого Георгия 4-й ст. (1789) Орден Святого Владимира 4-й ст. (1790) Орден Святого Владимира 3-й ст. (1791) Золотое оружие «За храбрость» (1790)
Связи	сын М. Н. Кумани

Николай Петрович Кумани (1730—1809) — контр-адмирал, участник архипелагских экспедиций под командованием Ф. Ф. Ушакова. Отец адмирала Михаила Николаевича Кумани; дед генерала флота Николая Михайловича Кумани; прадед контр-адмирала Михаила Николаевича Кумани.

Биография

Родился на острове Крит в 1730 году. С детства питал непримиримую ненависть к туркам; в десятилетнем возрасте, наткнувшись в поле на спящего турка, он сбегал домой за пистолетом и убил его. Отец Кумани, чтобы избавить сына от законного преследования и наказания, поместил его юнгой на купеческое судно, которое на другой же день отплыло в Лондон. В семействе Кумани сохранилось предание, что затем он служил матросом на военных судах английского флота.

На русской службе Кумани является впервые на корабле «Св. Евстафий Плакида» в составе архипелажской эскадры под командованием адмирала Г. А. Спиридова. Из патента на его мичманский чин видно, что он поступил в службу 20 июля 1769 г., когда ему было около сорока лет. Первым боевым делом Кумани на русской службе явилось его участие в Чесменском сражении в 1770 году.

В 1773 г. Кумани, произведённый в лейтенанты, командовал сначала полякой «Мотра», а потом бригантиной «Залет». С этой бригантины он был назначен на корабль «Европа», а оттуда вскоре командирован на остров Самос, где и оставался до 1774 г.; с 1775 года командовал фрегатом «Победа».

В 1776 г. Кумани был назначен в Азовскую флотилию командиром поляки «Святая Екатерина», затем командовал галиотом «Верблюд» и кораблём «Журжа» (1782—1784).

По расформировании Азовской флотилии, Кумани, произведённый в капитаны 2-го ранга, был назначен в Черноморский флот.

Во время русско-турецкой войны 1787—1792 гг. Кумани командовал фрегатом «Кинбурн», на котором в 1789 году участвовал в сражениях с турками у острова Фидониси. В том же 1789 г. произведён в капитаны 1-го ранга и 10 декабря награждён орденом св. Георгия 4-й степени за проведение 18 морских полугодовых кампаний (№ 717 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова).

В 1790 г., командуя фрегатом «Св. Иоанн Богослов» (на котором держал флаг контр-адмирал Ушаков), участвовал в сражении в Керченском проливе; за отличие награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. В том же году за участие в сражении 28 августа у Хаджибея награждён золотой шпагой с надписью «За храбрость».

В следующем году, командуя кораблем «Преображение Господне», участвовал в сражении при Калиакри, за которое получил орден св. Владимира 3-й степени.

В 1796 г. произведён в капитаны бригадирского ранга, а 30 сентября 1797 г. — в контр-адмиралы, с переводом в Балтийский флот. Перемена климата так подействовала на здоровье Кумани, что 29 января 1799 г., согласно прошению, он был уволен в отставку с половинным жалованием и с правом носить мундир. После этого Кумани уехал в свой любимый Крым и провёл здесь последние дни своей жизни. Умер в Севастополе в 1809 г.

Оторванный с детского возраста от семьи, Кумани не имел ни времени, ни возможности получить систематическое образование; но этот пробел восполнялся в значительной степени его удивительной памятью, быстрым соображением, светлым умом и богатым опытом. Он говорил по-русски, по-английски, по-французски, по-итальянски, по-гречески, по-турецки и по-арабски, не умея ни писать, ни читать ни на одном из языков, кроме русского, на котором с трудом подписывал свой чин и фамилию. Примером его удивительной памяти служит следующий случай: адмирал Ф. Ф. Ушаков, желая убедиться, точно ли Кумани не умеет читать по-русски, написал приказ, состоящий из 7 пунктов, и, отдав его для переписки, хотел позвать Кумани в каюту и заставить его прочитать приказ при себе вслух. Узнав об этом, Кумани приказал писарю занести приказ к нему в каюту прежде, нежели адмирал подпишет его; писарь принёс приказ, прочитал его один раз вслух и отнёс для подписания. Когда адмирал позвал к себе Кумани, он взял приказную тетрадь наоборот и прочитал весь приказ от слова до слова.

Храбрость Кумани была известна самой императрице Екатерине II. Адмиралтейств-коллегия, докладывая ей о производстве Кумани в капитаны 1-го ранга, затруднялась возводить его в высшие морские чины по неграмотности. Государыня на это ответила: «Неграмотность не может служить препятствием к награждению столь храброго и достойного офицера».

Сын Николая Петровича, Михаил Николаевич, также служил в русском императорском военном флоте, был полным адмиралом и членом Адмиралтейств-совета.

Источники

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. — Т. I. А—К. — М., 2009.
• Лурье В. М. Морской биографический словарь. XVIII век. — СПб., 2005.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). — СПб., 1869.

Отрывок, характеризующий Кумани, Николай Петрович

Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.