ЛМ-49

ЛМ-49 (ЛП-49)
Трамвайный вагон ЛМ-49 в нижегородском музее горэлектротранспорта
Единиц построено	400 (375)
Год проекта	1948
Годы выпуска	1949—1960 (1949—1960, 1965—1968)
Характеристики
Максимальная скорость	55 км/ч
Масса	19,5 / 13,8 т
Мест для сидения	34 (35)
Полная вместимость	199 (205) (8 чел/м²)
Габариты
Колея	1524 мм
Длина	15 000 мм
Ширина	2550 мм
Высота	3085 мм
База	7500 мм
База тележки	1800 мм
Двигатели
Тип двигателя	4 × ДТИ-60, 2 × ДТИ-60, 4 × ДК-255
Мощность	55 кВт
ЛМ-49 (ЛП-49) на Викискладе

ЛМ-49 — советский односторонний моторный четырёхосный высокопольный трамвайный вагон. Аббревиатура «ЛМ» в обозначении означает «Ленинградский Моторный». Первый прототип вагона ЛМ-49 был построен на Ленинградском вагоноремонтном заводе (ВАРЗ) в 1949 году, поэтому последующие серийные трамваи этого типа получили индекс 49 в своём обозначении. Обычно ЛМ-49 работали в паре с безмоторными прицепными вагонами ЛП-49 (соответственно «Ленинградский Прицепной» обр. 1949 года), который представлял собой корпус ЛМ-49 с небольшими конструктивными изменениями в связи с отсутствием тяговых электродвигателей, управляющего ими оборудования и кабины водителя.

С технической точки зрения конструкция ЛМ-49 сочетала в себе как прогрессивные (например, несущий кузов), так и консервативные (непосредственная система управления) решения. ВАРЗ выпускал вагоны этого типа с 1949 года, производство ЛМ-49 завершилось в 1960 году, когда он был заменён на сборочных линиях более современной моделью ЛМ-57, а прицепные вагоны ЛП-49 выпускались вплоть до 1968 года включительно. ЛМ-49 и ЛП-49 работали в Ленинграде, Горьком, Минске, Магнитогорске и Новокузнецке как одиночными моторными вагонами, так и в составе поездов из одного моторного и одного прицепного вагонов с 1949 по 1987 год. На своей службе эти вагоны были долговечными и надёжными, но тяжёлыми в управлении.

Начиная с конца 1970-х годов, руководство советских трамвайных хозяйств стало исключать из парка подвижного состава ЛМ-49 и ЛП-49 как морально устаревшую технику, несмотря на их ещё хорошее состояние. Списанные вагоны почти все были разрезаны на металл, и только три ЛМ-49 и один ЛП-49 сохранились в качестве музейных экспонатов или памятников до настоящего времени.

История создания

Предпосылки

После окончания Великой Отечественной войны ленинградское трамвайное хозяйство остро нуждалось в пополнении подвижного состава. Значительная часть довоенных вагонов была уничтожена или повреждена в течение блокады Ленинграда из-за авианалётов и артиллерийских обстрелов. Ремонт уцелевших единиц подвижного состава был первым шагом на пути восстановления трамвайного хозяйства. От некоторых повреждённых четырёхосных вагонов серии ЛМ/ЛП-33 сохранились только рама с тележками, тогда как их деревянные кузова были полностью разрушены. На этих ходовых частях на ВАРЗе установили заново изготовленные полностью металлические кузова; получившиеся в результате трамваи получили обозначение ЛМ-47 для моторных и ЛП-47 для прицепных вагонов. Однако число годных для такой переделки ходовых частей от ЛМ/ЛП-33 было ограничено, и руководство ленинградского трамвая поставило вопрос о разработке нового типа подвижного состава. Также практика показала, что сочетание нового цельнометаллического кузова с ходовой частью ЛМ/ЛП-33 оказалось не слишком удачным — ЛМ/ЛП-47 вышли тяжёлыми и тихоходными.

Разработка

Поэтому в 1948 году группа конструкторов ленинградского ВАРЗа под руководством Г. И. Романова, Т. А. Севастьянова, Г. А. Титкова и В. С. Стрижакова начала разработку нового трамвайного вагона, который бы соответствовал выдвигаемым временем требованиям к новому подвижному составу. Приоритетными требованиями были:

• максимально возможная вместимость трамвайного вагона;
• обеспечение более удобного входа-выхода пассажиров, чем в довоенных трамваях;
• долговечность вагона;
• облегчение конструкции для экономии металла и возможности постройки большего числа вагонов.

Последние два требования являются взаимоконфликтующими, и конструкторы вынуждены были идти на определённый компромисс между долговечностью и облегчением массы вагона.

Конструкторскому коллективу удалось очень удачно решить поставленную задачу благодаря новой для советского трамваестроения того времени концепции несущего корпуса вагона. Все предыдущие типы выпускаемых серийно трамвайных вагонов были либо рамной конструкции, когда на массивную стальную раму из нормального проката ставился деревянный кузов, либо с несущей рамой и боковыми стенками. В первом случае все механические нагрузки воспринимались только рамой, которая из-за этого была очень массивной. Конструкция с несущей рамой и боковыми стенками была более прогрессивной, но также требовала значительного количества металла, так как крыша и оконечности не участвовали в процессе восприятия механических нагрузок. ЛМ-49 использовал все преимущества третьей концепции — несущего кузова (корпуса) вагона. Его корпус представлял собой сварную конструкцию из профилей разнообразной формы, образующих целиком каркас вагона. Ни рама, ни площадки, ни стенки не имели самостоятельного значения в восприятии нагрузок, все нагрузки воспринимались остовом в целом. Благодаря такой конструкции тяжёлый стальной нормальный прокат использовался в гораздо меньшем количестве, чем на вагонах других типов. Это позволило снизить массу всего вагона до 19,5 тонн по сравнению с довоенным трамваем того же класса ЛМ-33 массой 21,3 т. Долговечность конструкции обеспечивалась тщательной отделкой несущих и прочих металлоконструкций — для защиты от коррозии они покрывались алюминиевым лаком, а в особо ответственных местах хромировались.

Вместимость нового трамвайного вагона была решена путём принятия максимально возможных габаритов четырёхосного вагона с двумя тележками для колеи 1524 мм (60 дюймов) — длина ЛМ-49 составляет 15 м, а ширина — 2,55 м. Для удобства входа-выхода пассажиров впервые в мировом трамваестроении (по утверждению разработчиков) были применены раздвижные двустворчатые двери по образцу вагонов метро. Это потребовало определённых усилий при разработке остова корпуса — надо было предусмотреть карманы для дверных створок без потери прочностных свойств каркаса в местах дверных порталов.

Задача осложнялась тем, что несущий кузов проектировался впервые и у конструкторов не было эмпирических расчётных формул прочности конструкции, которые были ранее основными инструментами при проектировании рамных вагонов. Поэтому первый построенный вагон был подвергнут электротензометрическим испытаниям на прочность несущих элементов корпуса. Они показали достаточный запас прочности и, таким образом, обеспечили разработчиков необходимыми опытными данными. Это позволило разрабатывать последующие вагоны уже не вслепую, а опираясь на полученный при постройке ЛМ-49 опыт.

Часть электрооборудования и конструкция тележек была заимствована у довоенного четырёхосного трамвайного вагона ЛМ-33. Ещё одним шагом вперёд в 1950 году стал отказ от опорно-осевого подвешивания тяговых двигателей и переход на их независимое подвешивание с целью уменьшения неподрессоренных масс и ударных нагрузок на двигатели. До этого часть построенных ЛМ-49 оснащалась старой конструкцией с опорно-осевым подвешиванием, когда ротор тягового двигателя жёстко соединялся с осью колёсной пары вагона посредством зубчатой передачи.

Вопросы о комфорте пассажиров во время поездки и удобства работы водителя были в значительной степени оставлены на будущее. Несмотря на применение в конструкции довоенного опытного поезда ЛМ/ЛП-36 подрезиненных колёс и косвенной системы управления электрическим током через тяговые двигатели, в серийных ЛМ/ЛП-49 по-прежнему использовались устаревшие неподрезиненные цельнолитые колёсные центры с напресованными на них бандажами и непосредственная система управления электрическим током. В результате плавный ход (благодаря тележкам с двойным подвешиванием) сопровождался значительным шумом, а водителю приходилось работать с тяжёлой ручкой контроллера непосредственного управления тяговыми двигателями.

Производство

Серийный выпуск ЛМ-49 начался в 1949 году после успешных испытаний прототипа и продолжался до вплоть до 1960 года. В 1958 году на ВАРЗе началось производство новой модели трамвайного вагона, ЛМ-57; однако полностью заместить ЛМ-49 ему удалось только два года спустя, после устранения «детских болезней» новой конструкции и отладки технологического процесса серийного выпуска. Производство прицепных вагонов ЛП-49 также приостановилось в 1960 году, но оно было возобновлено в 1965 году и продолжалось до 1968 года. Возобновление выпуска прицепов было вызвано двумя обстоятельствами:

• за 1949—1960 годы было выпущено гораздо больше моторных вагонов образца 1949 года, нежели чем прицепных;
• новые вагоны ЛМ-57 не могли эксплуатироваться в составе трамвайного поезда по системе многих единиц (СМЕ).

На маршрутах с большим пассажиропотоком одиночные вагоны не справлялись с перевозками, поэтому происходило постепенное доукомплектование выпущенных ранее моторных ЛМ-49 прицепными ЛП-49. В 1968 году ВАРЗ разработал новую модель трамвайного вагона ЛМ-68, способную работать по СМЕ, и это фактически завершило эру выпуска в СССР «классических» трамвайных поездов в составе моторного и нескольких прицепных вагонов, с 1969 года производство прицепных вагонов как и на ВАРЗе, так и на Усть-Катавском вагоностроительном заводе было закончено (Рижский вагонный завод серийно их не выпускал вовсе). ЛП-49 стал последним серийно выпускаемым четырёхосным прицепным вагоном (без учёта переделок и импровизаций отдельных трамвайных хозяйств СССР), его производство было окончено в том же 1968 году в пользу новых ЛМ-68.

Всего было выпущено 400 ЛМ-49 и 375 ЛП-49.

Работа в городах СССР

Большинство выпущенных ЛМ/ЛП-49 работало в Ленинграде, однако вагоны этого типа стали первыми ленинградскими трамваями, которые ВАРЗ стал делать для других городов. Начиная с 1958 года, ЛМ/ЛП-49 поставлялись в Горький, Новокузнецк и Магнитогорск. Один моторный вагон ЛМ-49 был подарен минчанам в 1959 году. В 1965 году все новокузнецкие ЛМ/ЛП-49 были переданы в Горький.

В конце 1970-х и начале 1980-х годов ЛМ/ЛП-49 стали выводиться из эксплуатации, хотя их состояние вполне позволяло дальнейшую работу. Однако руководство Минжилкомхоза СССР настаивало на обновлении подвижного состава до более современных образцов, и это было причиной списания и уничтожения многих типов исключительно долговечных вагонов постройки сталинской эпохи.

Ленинград

В Ленинграде ЛМ/ЛП-49 получили инвентарные номера от 3601 до 3999, причём нечётные номера предназначались моторным, а чётные — прицепным вагонам. Нечётный поддиапазон 37xx и 38xx использовался только для двухмоторных одиночных ЛМ-49, чётные номера из него не присваивались. В 1956 году все нечётные номера были задействованы, и нумерация продолжилась с 3001. Последними присвоенными инвентарными номерами стали 3173 для ЛМ-49 и 3168 для ЛП-49. В целом парк подвижного состава ленинградского трамвайного хозяйства насчитывал 287 единиц типа ЛМ-49 и 268 — ЛП-49.

На рельсовых трассах города ЛМ/ЛП-49 работали с 1949 года практически на всех линиях и были во всех депо, в марте 1983 года был отставлен от работы с пассажирами последний ЛМ-49; более новые прицепные вагоны ЛП-49 ещё какое-то время работали в составе поездов, где моторными вагонами были ЛМ-68 или ЛМ-68М (интересно, что трамваи «шестьдесят восьмой» серии не рассчитывались изначально на такую роль). Поезда из моторного вагона ЛМ-68 или ЛМ-68М и прицепного ЛП-49 получили в народе прозвище «динозавры». В середине 1984 года был отставлен от работы с пассажирами последний ЛП-49 в Ленинграде.

После окончания работы с пассажирами небольшая часть ленинградских вагонов ЛМ/ЛП-49 была переделана в служебные — вагоны-вышки для обслуживания контактной сети, тягачи для путерихтовочной машины ВПРС-500. Остальные вагоны, не переделанные в служебные и не оставленные в качестве музейных экспонатов, в подавляющем большинстве разрезали на металл. В Ленинграде часть вагонов была зарыта в местный золоотвал («трамвайное кладбище»). Позже один служебный поезд ЛМ/ЛП-49 был восстановлен до изначального состояния для музейных целей.

Горький

Быстрое расширение города в середине 1950-х годов требовало соответствующего развития общественного транспорта. Наибольшие трудности возникали в Автозаводском районе, где с пассажиропотоками не справлялись поезда из довоенных КМ/КП в составе моторного и двух прицепных вагонов. Руководство города и горьковского трамвайно-троллейбусного управления (ГТТУ) в этих обстоятельствах нашло денежные и материальные средства для постройки на ВАРЗе новых внеплановых ЛМ/ЛП-49 даже без директивы Минжилкомхоза.

Таким образом, в 1958 году были поставлены первые 19 поездов этого типа в сормовское депо № 2. Как и планировалось, они работали на маршрутах 4, 8, 11, 12, 16 и 17, которые связывали Автозаводский район с другими частями города. Точно инвентарные номера не известны, первые ЛМ-49 и ЛП-49 получили номера 650 и 453 соответственно, а поставленные в дальнейшем вагоны нумеровались по восходящей от этих чисел последовательности. В 1965 году Минжилкомхоз приказал передать в Горький 12 бывших в употреблении ЛМ-49 из Ленинграда и все семь поездов ЛМ/ЛП-49 из Новокузнецка. В этом же году открылось новое депо № 3 в Автозаводском районе и началась частичная передача туда подвижного состава из депо № 2 с целью сокращения очень больших по пробегу и времени ноль-рейсов. Начиная с 1967 года, в депо № 2 насчитывалось 20 поездов ЛМ/ЛП-49, а в депо № 3 — 43 ЛМ-49 и 37 ЛП-49. Позже все вагоны этих типов были окончательно переданы в депо № 3.

После проведённой в 1970 году перенумерации подвижного состава все существовавшие на тот момент ЛМ-49 получили номера от 3701 до 3761, а ЛП-49 — от 3801 до 3846. Всего же после передачи из Новокузнецка парк подвижного состава в Горьком насчитывал 67 ЛМ-49 и 46 ЛП-49.

В Горьком вагоны серии ЛМ/ЛП-49 были сняты с линий ещё раньше по сравнению с Ленинградом, в 1975—1980 годах, и порезаны на металл, причём, по воспоминаниям ряда руководителей горьковского трамвайно-троллейбусного управления той поры (в частности, многолетнего начальника ГТТУ Ю. М. Коссого), это было сделано ради поставок чехословацких «Татр» T3. В городе на Волге ЛМ/ЛП-49 в качестве служебных вагонов не использовались, но один поезд был специально оставлен для будущего музея электротранспорта.

Другие города

Дальнейшие поставки ЛМ/ЛП-49 последовали в уральские и сибирские центры советской металлургической промышленности Магнитогорск и Новокузнецк. Подобно ситуации в Горьком, большие пассажиропотоки из работников предприятий металлургии требовали соответствующих транспортных средств для их перевозки. После передачи в Горький в Новокузнецке не осталось больше ЛМ/ЛП-49, а в Магнитогорске они работали по сравнению с другими городами дольше всего — последние поезда этой марки ушли с линий в 1987 году. В служебные вагоны их там не переделывали, но по меньшей мере два корпуса с заваренными стёклами использовались в качестве сараев. Маршруты, принадлежность к депо и инвентарные номера ЛМ/ЛП-49 в этих городах пока не публиковались в печатных и интернет-источниках информации.

Также существовала ранее и существует сейчас практика, когда под одним инвентарным номером числилось несколько реальных вагонов (замены вместо износившихся, сгоревших, повреждённых). Всё это затрудняет точную картину распределения вагонов по городам.

Единственный ЛМ-49 в Минске (он был подарен городу Ленинградом в честь 40-летия со дня основания БССР в 1959 г.) работал около 20 лет до полного исчерпания своего ресурса и после своей отставки был установлен в качестве памятника в трамвайном депо. Сейчас в его салоне располагается музей трудовой славы минского трамвайного депо.

Описание конструкции

Корпус

Кузов ЛМ-49 представлял собой полностью сварной остов из профилей различных толщины и сечения, обшитый 2-мм стальными листами. В целом кузов собирался посредством целого набора различных технологий: обшивка не приваривалась, а приклёпывалась к несущим конструкциям остова корпуса, а крыша корпуса выполнялась из шпунтовых досок и обшивалась брезентом. Последние два решения служили для повышения безопасности крышевых работ: брезент уменьшал вероятность поскальзывания и вместе с досками служил диэлектрическим ковриком при неосторожном касании контактного провода под напряжением.

Изнутри корпус обшивался отделочной лакированной дубовой фанерой, для противодействия коррозии и улучшения эстетического восприятия пассажирами ряд металлических деталей (поручни, ручки, оконные элементы) хромировался. Дощатый пол настилался на профили рамной составляющей остова и покрывался быстросменным реечным покрытием. Под этим покрытием для доступа к тележкам и ряду других узлов и агрегатов в полу были сделаны люки и технологические отверстия.

Изначально сиденья были жёсткими, набранными из реек, но при капитальных ремонтах они достаточно часто заменялись на мягкие сиденья диванного типа, как в нижегородском музейном вагоне № 687. Снаружи кузов окрашивался пентафталевыми эмалями в красный и кремовый цвета, один из возможных вариантов такой окраски представлен на нижегородском музейном ЛМ-49 (хотя в Горьком трамваи «сорок девятой» серии носили более традиционную для советских городов жёлто-красную окраску). Высококачественный материал каркаса и обшивки, а также их тщательная обработка против коррозии обеспечивали прочность, надёжность и долгий срок службы кузова в целом.

Кузов прицепного вагона ЛП-49 был почти идентичен с моторным. Различия заключались в отсутствующей кабине водителя, а следовательно и разделяющей её с салоном переборке, меньшем числе люков в полу и другой форме лобовой оконечности — у прицепного вагона не было надобности в софитных фонарях и окне маршрутоуказателя. ЛП-49 сцеплялся с моторным вагоном посредством простой стандартизированной в СССР сцепки, соединения пневматических и электрических систем осуществлялись отдельными от этой сцепки кабелями и шлангами.

ЛМ-49 имел 34 места для сидения и 165 мест для стояния при установленной норме максимальной загрузки в 8 человек на 1 квадратный метр свободной площади пола. Вследствие отсутствия кабины прицепной вагон ЛП-49 имел чуть большую вместимость — 35 и 170 мест для сидения и стояния соответственно. Самым большим недостатком пассажирского салона был только один длинный продольный поручень для стоящих пассажиров по левой стороне потолка. Оба вагона, и моторный ЛМ-49, и прицепной ЛП-49, оснащались небольшой кабиной кондуктора около средней двери.

Тележки

ЛМ-49 оснащался двумя идентичными тележками с двойным подвешиванием. Их конструкция была слегка усовершенствованной версией тележек моторного вагона ЛМ-33 и имела с ними много взаимозаменяемых частей.

С технической точки зрения тележка состояла из следующих частей:

• шкворня, который соединял тележку и кузов вагона;
• массивной рамы с двумя балансирами, к которым крепились колёсные пары;
• деталей первичной и вторичной ступеней подвешивания;
• тормозных механизмов (колодки и тяги);
• двух тяговых электродвигателей.

Обе колёсные пары жёстко крепились на концах U-образных балансиров посредством буксовых подшипниковых узлов, в свою очередь балансиры соединялись с рамой тележки посредством нескольких винтовых пружин. Это являлось первой ступенью подвешивания, называемой в технической литературе надбуксовым винтовым. Её назначением являлось смягчение ударных нагрузок как на кузов вагона, так и на установленные на раме тележки тяговые электродвигатели.

Продольный средний брус рамы тележки являлся одновременно так называемым нижним люлечным брусом. Он вместе с прочими нижележащими узлами тележки (балансиры, винтовые пружины, колёсные пары) подвешивался к верхнему люлечному брусу тележки на напоминающих маятник деталях, а упругим элементом между ними служили эллиптические листовые рессоры. Эта конструкция являлась второй ступенью подвешивания, соответственно имеющей название центрального люлечного на эллиптических рессорах, её целью было смягчение действия возникающих при движении по неровностям рельсового пути поперечных и вертикальных сил на кузов вагона. Между верхним люлечным брусом и шкворневой балкой рамной составляющей несущего кузова пропускался шкворень, который связывал тележку с кузовом вагона и служил её осью вращения.

У моторных вагонов ЛМ-49 оси колёсных пар имели в своей средней части шлифованный участок, куда устанавливалось колесо зубчатой передачи. В случае тяговых электродвигателей марки ДТИ-60 с опорно-осевым подвешиванием оно было единственной деталью передачи вращающего момента от якоря мотора к колёсной паре; их оси были строго параллельны и жёстко связаны между собой. Двигатели ДТИ-60 нежёстко крепились к раме тележки на винтовых пружинах, чтобы позволить движения балансиров с колёсными парами относительно рамы тележки. В этом случае подрессоренной оказывалась только половина массы двигателей, а ударные нагрузки от движения по неровностям пути напрямую воздействовали на двигатели, разрушая их детали и сокращая их срок службы. У тележек с высокооборотными двигателями марки ДК-255 каждый мотор жёстко крепился к раме тележки и был полностью подрессорен, а вращающий момент с его якоря передавался на колёсную пару посредством карданного вала и редуктора, дозволяющих непараллельность и небольшие взаимные перемещения их осей. Такое более сложное техническое решение позволило применить менее массивные электродвигатели и уменьшить на них ударные нагрузки, что благотворно сказалось на их сроках службы.

Тележки прицепного вагона ЛП-49 отличались от тележек моторного вагона ЛМ-49 только отсутствием моторов и соответствующих частей, связанных с ними. В частности, оси колёсных пар не шлифовались, поскольку посадка на них зубчатого колеса редуктора не требовалась.

Тележки оснащались механическим колодочно-бандажным тормозом с двойным приводом. В нормальных условиях главным приводом являлся прямодействующий пневматический, а в аварийном случае вагоновожатый или кондуктор мог привести тормозной механизм в действие посредством колонок ручного тормоза, которые устанавливались на их рабочих местах. Колонка ручного тормоза представляла собой большое штурвальное колесо, цепную и зубчатую передачи к тягам тормозных колодок и собачку для предотвращения его самопроизвольной раскрутки и ослабления тормозного усилия. Ручной тормоз штатно также использовался в качестве стояночного, когда не было давления в пневматической системе.

В целом конструкция тележек оценивалась как довольно успешная и надёжная.

Пневмооборудование

Вагоны типа ЛМ/ЛП-49 имели богатый набор пневматического оборудования. Оно включало в себя компрессор, приводимый в действие вспомогательным электромотором, воздушный фильтр для очистки забортного воздуха, резервуары для его хранения, электропневматический регулятор давления в системе, механический клапан аварийного стравливания при отказе регулятора давления, главную магистраль, вентили, гибкие соединительные резиновые шланги и разнообразные устройства-потребители сжатого воздуха. В число последних входили:

• механизм открытия-закрытия дверей;
• прямодействующий привод тормозов;
• привод песочницы;
• устройство подъёма и опускания токоприёмника пантографного типа с вспомогательным насосом в случае отсутствия давления в системе;
• устройство подъёма и опускания предохранительной сетки;
• стеклоочистители;
• звонок наружной сигнализации (дублировался электрическим и ручным звонками).

Прицепной вагон не имел компрессора и предохранительных устройств от превышения давления в пневмосистеме, сжатый воздух поступал в его магистраль по межвагонному гибкому шлангу от моторного вагона. При аварийном разрыве поезда (а следовательно и межвагонного шланга) вступал в действие предохранительный клапан, который отсекал оборванный шланг от магистрали прицепного вагона и включал пневмопривод тормозов вагона.

Управление пневмооборудованием в основном осуществлялось водителем, но кондукторы моторного и прицепного вагона также имели на своих рабочих местах пневматические краны открытия дверей и экстренного торможения, независимые от аналогичных устройств в кабине водителя.

Электрооборудование

Вагон типа ЛМ-49 получает электрическую энергию от однопроводной контактной сети постоянного тока напряжением 600 вольт посредством токоприёмника типа пантограф (в Горьком на ЛМ-49 пантографы заменялись на бугельные токоприёмники). Вторым проводником в цепи «тяговая подстанция — трамвайный вагон» является рельсовый путь.

Всё электрическое оборудование моторного вагона делится на главные и вспомогательные цепи.

Тяговые электродвигатели смешанного возбуждения, пускотормозные сопротивления, а также контроллер водителя непосредственной системы управления являются частями главной электрической цепи вагона.

Посредством контроллера вагоновожатый ступенчато регулирует силу тока в обмотках якорей и возбуждения моторов и тем самым управляет ускорением и скоростью установившегося движения вагона. При необходимости замедления или остановки моторы и сопротивления включаются особым образом, обеспечивая его электродинамическое торможение. Даже в аварийном случае пропадания напряжения в контактной сети ЛМ-49 может быть заторможен электродинамически до 5—10 км/ч (при меньших скоростях электродинамический тормоз «истощается» в терминологии электротранспорта и перестаёт действовать). Для окончательной остановки вагона должен использоваться воздушный или ручной тормоз.

Потребителями электрической энергии во вспомогательных цепях являются:

• наружное и внутреннее освещение лампами накаливания, некоторые ЛМ-49 также оснащались прожектором для работы на загородных вылетных линиях;
• электропривод компрессора;
• отопление пассажирского салона и кабины вагоновожатого;
• звонок, а также фоническая сигнализация от кондуктора к водителю, установленная на части вагонов.

Все эти цепи получали электрическую энергию напрямую от высоковольтной (600 вольт) контактной сети; многие однотипные низковольтные потребители как лампы накаливания включались последовательно, чтобы обеспечить номинальное падение напряжения на каждом из них. Одиночные низковольтные устройства, как электрический звонок, подсоединялись через ограничительные (балластные) сопротивления. Изначально ЛМ-49 не имел указателей поворота, тормозных огней и системы из микрофона, усилителя и громкоговорителей для объявления остановок; всё это устанавливалось позже и также подключалось к бортовой сети через ограничительные сопротивления.

Прицепной вагон ЛП-49 не имел главной цепи и по сравнению с моторным ЛМ-49 оснащался только частью устройств вспомогательных цепей. Электрическая энергия для них поступала через гибкий кабель межвагонного соединения. Всё управление электрическими цепями было сосредоточено в кабине вагоновожатого, кондукторы могли только приводить в действие звонковую или фоническую сигнализацию.

Модификации

ЛМ-49 выпускался в трёх вариантах, которые не имели официальных обозначений:

• ЛМ-49 с четырьмя тяговыми двигателями ДТИ-60 с опорно-осевым подвешиванием, управляемые контроллером типа ДК-7Б с 8 пусковыми и 6 тормозными позициями.
• ЛМ-49 с двумя тяговыми двигателями ДТИ-60 с опорно-осевым подвешиванием (устанавливались на 1-й и 4-й колёсных парах вагона), управляемые контроллером типа МТ-1А с 8 пусковыми и 6 тормозными позициями. Эта модификация предназначалась только для одиночной работы без прицепного вагона. В ходе эксплуатации почти все вагоны этого варианта были доведены до четырёхмоторной модификации по мере готовности для них новых прицепных вагонов.
• ЛМ-49 с четырьмя быстроходными тяговыми двигателями ДК-255А или ДК-255Б с независимым подвешиванием, крутящий момент с них передавался на колёсные пары посредством карданных валов и редуктора. Двигатели управлялись контроллером типа МТ-22 с 12 пусковыми и 5 тормозными позициями. Выпуск этой модификации начат с 1950 года.

По ходу производства в конструкцию ЛМ/ЛП-49 вносился ряд других, менее важных изменений. Так, с 1953 года стали применять роликовые подшипники в буксах, с 1958 года конструкция окон была унифицирована с новым вагоном типа ЛМ-57. В Ленинграде единичные поезда ЛМ/ЛП-49 подверглись более существенной модернизации: один поезд в опытном порядке был оснащён подрезиненными колёсами, другой — большими боковыми окнами и застеклённой крышей, а также на один моторный вагон ЛМ-49 установили автоматическую реостатно-контакторную систему управления.

Оценка проекта

Трамвайные вагоны ЛМ-49 и ЛП-49 с технической точки зрения представляли большой шаг вперёд в советском трамваестроении. На них впервые в СССР была реализована идея несущего корпуса, конструкция раздвижных створчатых дверей на трамвайном вагоне. Также они одними из первых получили независимое подвешивание быстроходных тяговых электродвигателей, позволяющее уменьшить неподрессоренные массы в конструкции вагона и, следовательно, деструктивное воздействие вагона на рельсовый путь.

С другой стороны, все инновации коснулись в основном механических компонентов и составляющих вагона. По уровню своего оборудования ЛМ/ЛП-49 остались на уровне 1930-х годов — обильное применение пневматики, неэкономичная по расходу электроэнергии непосредственная система управления, требующая уверенных и отточенных навыков, а также физической выносливости от водителя при работе с нею. В зарубежных образцах трамвайных вагонов в то время активно применялась косвенная система управления, когда вся коммутация силовых цепей осуществлялась либо релейной схемой, либо сервомотором. Она избавляла водителя от тяжёлой работы ручкой контроллера и позволяла более оптимально с точки зрения расхода электроэнергии набирать скорость. Также в то время уже начал наблюдаться постепенный отказ от пневматики в пользу электрических или электромеханических устройств (приводы тормоза, механизмы открытия дверей и т. д.). Хорошим примером таких прогрессивных по конструкции вагонов были PCC-подобные трамваи, получившие широкое распространение в США и ряде других стран. Некоторые идеи были реализованы в СССР на прототипе ЛМ/ЛП-36 и малосерийных вагонах М-38, но даже после войны с учётом вызванного ею рывка в технологической сфере, серийные советские трамваи и эксплуатирующие их хозяйства были ещё не готовы к таким усовершенствованиям (в войну М-38 из-за сложного технического обслуживания были поставлены на прикол, а поезд ЛМ/ЛП-36 ещё до войны лишился косвенной системы управления и подрезиненных колёс в пользу традиционных технических решений). Поэтому консерватизм разработчиков был вполне уместен.

Комфорту пассажиров в то время особого внимания не уделялось, главным требованием была высокая провозная способность единиц подвижного состава. Тем не менее, это обстоятельство сыграло свою роль в повышении комфортности поездки — ЛМ/ЛП-49 благодаря своим габаритам был самым вместительным четырёхосным советским вагоном, и давка в нём наблюдалась реже, чем в трамваях довоенной постройки (особенно двухосных) и современных ему МТВ-82. Вопросы о подрезиненных колёсах и малошумных тележках были оставлены на будущее, ленинградские конструкторы вернулись к ним при разработке вагона типа ЛМ-57.

В зарубежном трамваестроении очень похожие технические решения как у ЛМ-49 были реализованы в очень прогрессивных для своего времени немецких вагонах «Langer Essener» («длинный эссенец»), которые фирма Waggon-Fabrik AG, Uerdingen выпускала в 1933—1938 годах для Эссена. Желание получить максимальную пассажировместимость при той же компоновке двухтележечного четырёхосного вагона и минимальной массе привело к почти одинаковым характеристикам: и ЛМ-49, и «Langer Essener» были вагонами большой вместимости для своих условий (нем. Großraumwagen) с лёгким несущим кузовом и даже однотипными створчатыми раздвижными дверьми. Но существенно более поздний по времени создания ЛМ-49 всё ещё не имел остальных прогрессивных технических решений своего немецкого визави — полностью автоматической косвенной системы управления и возможности работы в составе поезда по системе многих единиц. Таким образом, советское трамваестроение в лице ЛМ-49 сделало большой шаг вперёд, но ещё не достигло в целом современных по тому времени стандартов.

По мнению некоторых бывших работников нижегородского трамвая, ЛМ-49 был самым надёжным из всех типов подвижного состава, которые им довелось водить. По сравнению с «ровесником» МТВ-82 он имел более удобную кабину, но, как все вагоны с непосредственной системой управления при работе с ручкой контроллера, прозванной «кофемолкой», требовал от вагоновожатого силы и выносливости. Самым беспокоящим ремонтную службу узлом ЛМ-49 был компрессор, также в суровые зимы иногда «замерзал» воздух в главной магистрали, что приводило к проблемам с тормозами и дверными приводами. В целом же пассажиры, вагоновожатые и ремонтники оценивали вагон позитивно, особенно в сравнении со всё ещё распространёнными в 1950-е годы вагонами довоенной постройки.

Где можно увидеть

Три ЛМ-49 и один ЛП-49 сохранились до наших дней в почти неизменном виде в Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде и Минске. В Петербурге сохраняется ходовой поезд ЛМ/ЛП-49 за инвентарным № 3691+3990; в ноябре 1997 года ему был сделан восстановительный ремонт до ходового состояния, после чего он занял своё место в музейной трамвайной экспозиции. В Нижнем Новгороде также сохранялся поезд ЛМ/ЛП-49, однако к 100-летнему юбилею нижегородского трамвая в 1996 году был отремонтирован только моторный вагон № 687. Прицепной вагон в 1997 году был утилизирован на металл. Моторный вагон ЛМ-49 ещё раз прошёл небольшой ремонт к открытию Нижегородского музея городского электротранспорта в 2005 году и по состоянию на март 2009 года является одним из двух ходовых трамваев музея без каких-либо оговорок и условий. В Минске несамоходный ЛМ-49 служит вагоном-памятником в трамвайном депо.

Музейные ЛМ/ЛП-49 в Санкт-Петербурге и ЛМ-49 в Нижнем Новгороде могут быть арендованы для экскурсий по городу и различного рода мероприятий (свадьбы, выпускные вечера, корпоративные вечеринки). В 2004 и 2005 годах он участвовал в двух трамвайных парадах, работал как линейный вагон на Дне города, не считая прочих поездок, организованных музеем, зарубежными гостями и российскими любителями трамваев.

Примечания

Литература

• Шредер Б. Л., Романов Г. И., Тарвид Л. М., Когтева З. Н., Резник М. Я. [tramnn.narod.ru/history/cars/lm49/book/ Четырёхосные цельнометаллические трамвайные вагоны ЛМ-49 и ЛП-49]. — Л.: Лениздат, 1954.
• Коссой Ю. М. Ваш друг трамвай. Век нижегородского трамвая. — Н. Новгород: Елень, Яблоко, 1996. — 160 с., илл., карты. — ISBN 5-8304-0008-1.
• Черток М. С. Трамвайные вагоны. — М.: Изд-во Минкомхоз РСФСР, 1953.
• Шанин А. [tramnn.narod.ru/non_nn_cars/lm33/lm33_1.html «Американки»] // Железнодорожное дело : альманах. — 2000. — № 7.
• Шанин А. [tramnn.narod.ru/history/cars/lm49/lm49_1.html Последние ленинградские «классики»] // Железнодорожное дело : альманах. — 2000. — № 8.
• Б. Л. Шредер и др. Четырёхосные цельнометаллические трамвайные вагоны ЛМ-49 и ЛП-49.

Ссылки

• [tramnn.narod.ru/history/cars/lm49/index.html ЛМ-49]. Нижегородский трамвай — троллейбус. [www.webcitation.org/612BngBgS Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  • Александр Шанин. [tramnn.narod.ru/history/cars/lm49/lm49_1.html Последние ленинградские «классики»]. [www.webcitation.org/612BoSmgH Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  • Б. Л. Шредер и др. [tramnn.narod.ru/history/cars/lm49/book/ Четырёхосные цельнометаллические трамвайные вагоны ЛМ-49 и ЛП-49].
  • [tramnn.narod.ru/history/cars/lm49/gall.html Исторические фотографии ЛМ/ЛП-49]. [www.webcitation.org/612BozKBc Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  • [tramnn.narod.ru/history/cars/lm49/tech/gall.html Техническое устройство трамвайного вагона ЛМ-49]. [www.webcitation.org/612BmKJvg Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
• [vagons.ttransport.ru/photo.php?file=LM-49.jpg ЛМ-49 + ЛП-49]. Трамвайные вагоны. [www.webcitation.org/612Bqir33 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
• [www.retro.tramway.ru/trams/3691+3990.html Трамвайный поезд ЛМ-49 № 3691 + ЛП-49 № 3990 («Слон»)]. Ретро-трамвай — петербургская классика. [www.webcitation.org/612BlFPJ1 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].

Отрывок, характеризующий ЛМ-49

Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.