Лозина-Лозинский, Владимир Константинович

Владимир Константинович Лозина-Лозинский
Место смерти:	Новгород, Ленинградская область, РСФСР, СССР

Владимир Константинович Лозина-Лозинский (полная фамилия — Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский; 26 мая 1885, город Духовщина, Смоленская губерния — 26 декабря 1937, Новгород) — протоиерей Русской православной церкви.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000 году.

Семья

• Отец — Константин Степанович (1859—1940) происходил из обрусевшей дворянской семье выходцев из Польши, принадлежавшей к роду Лозина-Лозинских (указом Сената, чтобы отличить от остальных, эта ветвь рода получила фамилию «Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинские»; обычно она сокращалась до двух последних слов). Был земским врачом, затем работал врачом на Путиловском заводе.
• Мать — Варвара Карловна, происходила из обрусевших немцев, дочь генерал-лейтенанта Карла Шейдемана, героя Крымской войны, командовавшего артиллерией при штурме Евпатории. Одна из первых российских женщин, получивших медицинское образование. В 1888, ухаживая за больными, заразилась тифом и скончалась.

Братья:

• Алексей Константинович (1886—1916), поэт, прозаик.
• Павел Константинович (род. и ум. 1893)
• Константин Константинович (27 апреля 1894, Санкт-Петербург — 2 февраля 1986, Рим). Врач, сотрудник санитарного управления Рима, философ. Жена — Анна Ивановна (13 февраля 1895 — 24 мая 1970, ур. Щегловитова, в первом браке Ханенко), дочь Ивана Григорьевича Щегловитова, русского государственного и общественного деятеля, министра юстиции (1906—15), председателя Советов монархических съездов, с 1 января 1917 года — председателя Государственного совета; в 1918 году расстрелянного в ходе красного террора.
• Лев Константинович (1899—1984) — цитолог, один из пионеров криобиологии, сотрудник Института цитологии АН СССР

• Сестра — Ирина Константиновна, в замужестве Северцева (1897—1986), врач.

Биография

Родился 26 мая 1885 года в городе Духовщина Смоленской губернии, в семье врачей.

В 1888 году его мать заразилась тифом и умерла. Семья перебралась в Санкт-Петербург. Отец его стал врачом на Путиловском заводе. Владимир был необыкновенно добрым и бескорыстным ребёнком. Ему был присущ врождённый аристократизм.

В 1904 году Владимир закончил гимназию Императорского Человеколюбивого общества и сразу поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета.

На гражданской службе

В 1910 году он начал службу Правительствующем Сенате. Одновременно молодой юрист продолжал изучать историю архивного дела и через два года окончил Санкт-Петербургский археологический институт.

Служил помощником обер-секретаря 2-го (крестьянского) департамента.

Когда началась Первая мировая война, Владимир Константинович стремился на фронт, но не был взят на действительную службу по состоянии здоровья. В годы войны был помощником начальника Петроградской санитарной автомобильной колонны, руководил перевозкой раненных со столичных вокзалов и распределял их по госпиталям.

Прекрасно говорил на европейских языках, писал стихи (некоторые на французском языке).

После прихода к власти большевиков работал статистиком на Московско-Рыбинской железной дороге. Его семья жила в церковном доме, её соседями были клирики духовенство находившейся рядом церкви св. Екатерины. В начале «красного террора» настоятель этого храма протоиерей Александр Васильев и причт были расстреляны, после чего Владимир Лозина-Лозинский решил стать священником.

Священник в Петрограде

В 1920 году был рукоположен во иерея, служил в университетской Петропавловской церкви, затем — настоятель этого храма, который к тому времени был переведён на квартиру академика И. И. Срезневского и освящён в честь Всех Святых. Несколько месяцев служил вторым священником в церкви свв. Космы и Дамиана, настоятелем которой был епископ Мануил (Лемешевский). В 1923 году окончил Петроградский богословский институт.

В тюрьме, лагере и ссылке

В 1924 году был арестован по делу Спасского братства. По ходатайству родных и близких был освобождён по причине «острого душевного расстройства». Существует версия, что родственники смогли «добыть» нужную справку; при этом никто из хороших знакомых его не считал сумасшедшим, а его показания на следствии, как сказано в жизнеописании о. Владимира, «отличаются глубокой продуманностью, осторожностью и взвешенностью, присущими юридически образованному человеку, не желавшему никого предать».

В феврале 1925 года был вновь арестован, по обвинению в монархическом заговоре и служении панихид с поминовением царской семьи, приговорён к расстрелу, заменённому десятилетним лишением свободы. Находился в заключении в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН). По воспоминаниям современников,

яркая личность о. Владимира запомнилась многим его соузникам-соловчанам. «Изящный, с небольшой красивой остриженной бородкой, он уже по внешности отличался от общего типа русского духовенства…». Аристократизм поведения, наклонностей и привычек не исчезал даже, «когда он отвешивал вонючую воблу» в продовольственном ларьке, разносил посылки или мыл управленческие уборные. Но врождённый такт «и, главное, светившаяся в нём глубокая любовь к человеку сглаживали внешние различия с окружающими», делали о. Владимира своим в среде духовенства. Он был «так воздушно-светел, так легко-добр, что кажется воплощением безгрешной чистоты, которую ничто не может запятнать».

В ноябре 1928 года заключение в лагере было заменено ссылкой на пять лет в Сибирь. Находился в пересыльной тюрьме Ленинграда, затем был отправлен в деревню Пьяново, находящуюся в 150 километрах от города Братска Иркутской области. В той же деревне отбывал ссылку епископ Василий (Зеленцов).

Служение в Новгороде

Был освобождён из ссылки, с 1934 года служил в Новгороде, где правящим архиереем был архиепископ Венедикт (Плотников), ранее, как и о. Владимир, служивший ранее в Петроградской епархии. С 1935 года — настоятель кафедрального Михаило-Архангельского собора, что на Прусской улице. Современники характеризовали его так:

Бодрый и необыкновенно сильный духом, он живёт, как подвижник, святой Божий человек, забывая о себе и своей плоти исключительно для ближнего своего и для любви к страждущим. Нельзя не удивляться и не преклоняться перед такой силой духа при совершенно истощённом и слабом организме.

Аресты и мученическая кончина

14 мая 1936 году был арестован, отправлен на обследование в областную больницу для душевнобольных, где признан вменяемым. 8 декабря 1937 году вновь арестован, обвинён в участии в деятельности некоей антисоветской группы «Народная демократия на основе неогосударственного капитализма». Виновным себя не признал, существования группы не признавал. 19 декабря приговорён к расстрелу «тройкой» при УНКВД по Новгородской области. 26 декабря расстрелян.

Канонизация

Причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 для общецерковного почитания.

Стихи

Из небольшого поэтического наследия Владимира Лозина-Лозинского:

В МОНАСТЫРЕ Вас поведут по тем местам, Где притаился нежный шорох, Где дум невыплаканных ворох Всё говорит о чём-то вам… Где проливался тёплый воск Большими жёлтыми слезами, А перед мшистыми стенами В камнях из камня крест пророс… Где с арки выломанной вниз Сбегают серые ступени, И дремлют сумрачные тени, Где чей-то грех, упавший ниц… Но здесь теперь уж не найдёшь Напевов нежных колоколен, И словно тайно тяжко болен Спит монастырь, как старый дож… И вот теперь, в ушедший век, Вы здесь пройдёте молча мимо, И вам приснится меч Селима, Клобук, татары, Булат-бек… В стене чугунное кольцо, Седины, чёрный чёрк змеи, Писанье старца Досифея И чьё-то строгое лицо…

Библиография

• Лозина-Лозинский В., протоиерей. Из соловецких тетрадей. Вступительная статья и подготовка текстов Ф. О. Стукалова. //Ученые записки Российского православного университета ап. Иоанна Богослова. Вып.1. М. 1995.

Ссылки

• [days.pravoslavie.ru/Life/life4790.htm Биография]
• [mir.voskres.ru/mirbo09/a08.html Биография]
• [www.mitropolia-spb.ru/vedomosty/n21/13.shtml Биография]

Отрывок, характеризующий Лозина-Лозинский, Владимир Константинович

Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».