Наливайко, Северин

Северин Наливайко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Наливайко, портрет XVII в.</td></tr>
Гетман войска Запорожского
1594 — 1596
Предшественник:	Григорий Лобода
Преемник:	Петр Конашевич-Сагайдачный
Рождение:	Гусятин или Каменец-Подольский, Тернопольская область Украина
Смерть:	21 апреля 1597(1597-04-21) Варшава, Польша

Севери́н Налива́йко (дата рождения неизвестна,Семерий, Гусятин, ныне Тернопольская область — 11 (21) апреля 1597, Варшава) — надворный казак, позже казацкий предводитель конца XVI века, руководитель восстания, охватившего значительную территорию Польско-литовского государства, сейчас территории современных Украины и Белоруссии.

Биография

Рождение, семья

Родился в семье ремесленника. После насильственной смерти отца, погибшего от произвола владетеля городка Гусятина, жил с матерью в городе Остроге, где учился его старший брат Демьян.

Затем служил сотником в «надворном войске» князя К. Острожского, в частности, принимал участие в подавлении восстания Косинского в 1593 году. Пользуясь покровительством князя Острожского, совершал нападения на имения панов и духовных лиц, враждебных православию.

В 1594 году он во главе казацкого отряда ходил под Килию и Бендеры против татар, затем прислал посольство в Запорожскую Сечь с предложением об антитатарском союзе (зафиксированное в «Записках Лясоты»). Осенью того же года нападением на шляхетские «рочки» в Брацлаве начал восстание. Из Бара издал универсал, призывая народ к антипольскому восстанию. В следующем году совершил удачные набеги на Венгрию и Молдавию.

Действия восставших

Наливайко, прогнав татар из Подолии, отправил на Запорожье посланцев. Прибыв в Сечь 1 июля 1594 г., они обратились к запорожцам с призывом поднять оружие против шляхетского господства. Казачество с большим подозрением отнеслось к предложению Наливайко, ибо было известно о его участии в подавлении восстания К. Косинского. Однако затем казаки согласились участвовать в походе на татар. Во главе войска, отправлявшегося к Наливайко, был поставлен представитель Сечи Григорий Лобода

После боев против турок в Молдавии отряды Наливайко вернулись на Подолье. Здесь осенью началось восстание: в ночь на 16 октября казаки, руководимые Наливайко, перебили шляхту, съехавшуюся в Брацлав на ежегодное собрание «рочки». Подошедшие запорожцы Г. Лободы и реестровые казаки Я. Оришовского увеличили силы восставших. В 20-х числах ноября повстанцы овладели городом Бар. Тут была созвана казацкая рада, постановившая обратиться к русскому народу с универсалами — призвать его к восстанию против магнатов и шляхтичей, а также принять меры к обеспечению войска оружием и продовольствием. Население живо откликнулось на призыв повстанцев. Волна восстания скоро докатилась до Винницы.

Ополчение Наливайко быстро увеличивалось: отовсюду собирались отряды украинских селян, бежавших от притеснений господ. Весной 1595 г. повстанческое войско разделилось: одна часть его, под предводительством Наливайко, двинулась на Волынь, овладела Луцком, где были сторонники и слуги епископа Кирилла Терлецкого, наиболее видного деятеля унии. Истребляя с крайней жестокостью шляхтичей, ксендзов и просто католиков, в том числе женщин и детей, Наливайко из Волыни двинулся в Белоруссию, где ограбил и разрушил Могилёв. Падение этой сильной крепости стало сигналом к массовому восстанию белорусского крестьянства.

Другая часть повстанческого войска с Лободою и Шаулою во главе пошла на Белую Церковь. Отсюда она должна была продвинуться к Киеву и затем берегом Днепра — в Белоруссию, где предполагала соединиться с Наливайко. Из Речицы Наливайко послал письмо к королю Сигизмунду III с просьбой отвести казакам свободную землю между реками Бугом и Днестром ниже Брацлава, за что казаки обяжутся помогать Речи Посполитой в войнах с соседними странами. Восстание принимало опасные для королевства размеры. Король вынужден был вызвать войско из Молдавии и поручил коронному гетману Жолкевскому подавить мятеж, охвативший Белоруссию и южные воеводства. Из Молдавии вернулись войска во главе с коронным гетманом Ст. Жолкевским и магнатские отряды, а на Могилев двинулось 15-тысячное конное литовское войско во главе с воеводой Буйвидом. Наливайко некоторое время повоевал против турок в составе Австрийской армии (июнь-сентябрь 1595), а затем ушёл на юг, где поднялось также восстание под предводительством избранного нереестровыми казаками в гетманы Лободы, и под Трипольем он соединился с последним, причём главенство над казацкими силами перешло к Лободе. Ввиду того, что польские войска всё усиливались, казакам пришлось отступить на левый берег Днепра.

В феврале 1596 года по решению польского сейма на подавление восстания двинулось шляхетское ополчение во главе с коронным гетманом Жолкевским. Разгромив наливайковцев 28 февраля у села Мациевичи, он вытеснял их с Брацлавщины в Дикое поле. Казаки были разбиты в битве у Острого Камня, а затем осаждены неприятелем близ города Лубны, на урочище Солонице. Казаки оградились возами в четыре ряда и больше двух недель выдерживали осаду поляков, окруживших табор с трёх сторон (с четвёртой стороны было болото). Открылся недостаток в пище и воде, наступили внутренние раздоры. После длительных переговоров казаки выдали шляхте Северина Наливайко, но категорически отказались выдать других своих товарищей и заявили, что будут обороняться до последней капли крови. «Обороняйтесь», отвечал предводитель польского войска Жолкевский, и в этот же момент поляки с оружием в руках бросились на казацкий табор. Казаки не успели ни взяться за оружие, ни построиться в ряды, и пустились врассыпную. Поляки разгромили их немилосердно, истребив вместе с обозом около 8 тысяч человек.

Казнь

7 (17) июля 1596 казаки выдали Наливайко и других командиров Жолкевскому, думая тем спасти свою жизнь. После почти годичных пыток Наливайко отрубили голову во время сейма в Варшаве, тело четвертовали и каждую отсеченную часть развесили по разным местам. Впоследствии между украинцами сложилось предание, будто бы Наливайко был сожжен живым в медной кобыле или в медном воле в Варшаве по приказу самого короля.

Наследие

Действия повстанцев Северина Наливайко в Белоруссии описываются Баркулабовской литописью.

Имя Наливайко неоднократно упоминается в произведениях Тараса Шевченко, Рылеева (поэма «Наливайко»). Украинский писатель Иван Ле написал исторический роман «Наливайко».

Родственники

По семейному преданию, род Циолковских, к которому принадлежит Константин Эдуардович Циолковский, ведет свою генеалогию от казака Северина Наливайко. Потомки Наливайко были сосланы в Плоцкое воеводство, где породнились с дворянской семьей и приняли их фамилию — Циолковские. Сама же фамилия произошла от названия села Целково. Часть потомков Наливайко осталась на Украине и сейчас проживает в Николаевской волости, в районе Новой Одессы, другая часть в данный момент проживает в Московской области, а часть живут в городе Назарово Красноярского края в России. Еще часть ветви потомков Северина продолжающая носить ту же фамилию проживает в Черниговской области, в Одессе, Кишиневе, Москве и многих других городах.

Литература

• Гайдай Л. Історія України в особах, термінах, назвах і поняттях. — Луцьк: Вежа, 2000.
• [history.franko.lviv.ua/IIn.htm Довідник з історії України]. — Киев: Генеза, 1993.

Ссылки

• Наливайко // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Наливайко, Северин

Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.