Никон Оптинский

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Никон и фамилией Беляев.

Никон Оптинский
Имя в миру	Николай Митрофанович Беляев
Рождение	26 сентября (8 октября) 1888(1888-10-08) Москва
Смерть	25 июня (8 июля) 1931(1931-07-08) (42 года) Архангельская область
Почитается	Русской православной церковью
Канонизирован	13—16 августа 2000
В лике	преподобноисповедник
День памяти	25 июня (8 июля), 11 (24) октября
Подвижничество	старчество

Ни́кон О́птинский (в миру Николай Митрофанович Беляев; 26 сентября (8 октября) 1888, Москва — 8 августа 1931, Архангельская область) — священнослужитель Русской православной церкви, иеромонах. Был последним духовником Оптиной пустыни, ему суждено было пережить закрытие и разорение обители.

Биография

Николай Митрофанович Беляев родился в Москве, в благочестивой купеческой семье; особым благочестием отличался его дед, Лаврентий Иванович Швецов, бывший церковным старостой в кремлёвском храме Святых Константина и Елены. Всего в семье было восемь детей; Николай был четвёртым.

В пятилетнем возрасте он серьёзно заболел, был при смерти, но выздоровел, что впоследствии особо отмечал, как таинственный промыслительный случай, оптинский старец Варсонофий:

Конечно, это из ряда вон выходящий случай. Собственно, не случай, ибо все происходит с нами целесообразно… Вам была дарована жизнь. Ваша мама молилась, и святитель Николай Чудотворец молился за вас, а Господь как Всеведущий знал, что вы поступите в монастырь, и дал вам жизнь. И верьте, что до конца жизни пребудете монахом…

Мать его, Вера Лаврентьевна, отмечала исключительное терпение Николая по сравнению с братьями. В 1902 году умерли дедушка и бабушка, в 1904 году — его отец, Митрофан Николаевич. В это время он учился в московской гимназии и прислуживал в церкви «Всех Скорбящих Радости».

Окончив гимназию, поступил на физико-математический факультет Московского университета, но проучился недолго. Он вспоминал:

В университете я успел проучиться немногим более полугода… Под предлогом занятий в университете я уходил утром из дома. Приходил в университет и был там до 9 часов, а с 9 часов отправлялся в Казанский собор к обедне, предварительно заходя по дороге к Иверской…

Его устремления разделял и брат Иван (1890—1969), они вместе посещали богослужения, оба почувствовали желание принять монашество и, бросив жребий, определили отправиться в Оптину пустынь; 11 февраля 1907 года они объявили о своём решении матери, а уже 24 февраля прибыли в монастырь. Однако настоятель монастыря, архимандрит Ксенофонт (1845—1914) не захотел принять их в братство; желая испытать твёрдость их намерения, он посоветовал ещё какое-то время пожить в миру. В конце декабря братья окончательно приехали в монастырь, поступив в Иоанно-Предтеченский Скит.

Оптинские старцы
Лев Макарий Моисей Антоний Иларион Амвросий Исаакий I Анатолий I Иосиф Варсонофий Анатолий II Нектарий Никон Исаакий II
Оптина пустынь

В конце февраля 1908 года Николай был назначен помощником библиотекаря, но основным его послушанием, с октября, стало секретарское — у скитоначальника старца Варсонофия. С января 1908 года он стал делать дневниковые записи.

В апреле 1910 года Николай был пострижен в рясофор, а 24 мая 1915 года — в мантию, получив имя Никон в честь святого мученика, вспоминаемого Церковью 28 сентября; 10 апреля 1916 года он был рукоположен во иеродиакона, а 3 ноября 1917 года стал иеромонахом.

В отношениях Никона и старца Варсонофия был образец древнего старчества, поскольку была полная возможность открывать свои помыслы немедленно и во всём исполнять волю старца. Весь свой опыт и знания передавал ему старец как достойному принять и сохранить этот дар. Их общение продолжалось до весны 1912 года, когда старец Варсонофий был назначен настоятелем Старо-Голутвинского монастыря Московской епархии.

После закрытия монастыря в 1918 году Никон ревностно трудился, делая всё, что только возможно, чтобы сохранить монастырь. В 1919 году Оптинский монастырь был преобразован в племхоз, вместо которого очень скоро появился музей, в введении которого были все монастырские постройки; при музее был устроен кожевенный завод и деревообрабатывающие мастерские, в которых трудились около тридцати монахов и послушников; в мае 1919 года Никон был временно назначен заведующим этим музеем.

Первый раз Никона арестовали 17 сентября 1919 года; из Козельской тюрьмы он писал матери, что арестовали его только за то, что он — монах и за то, что трудился для обители. В марте 1920 года снова была арестована группа священнослужителей, монахов и мирян, имевших отношение к Оптиной Пустыни, в их числе и Никон.

9 марта 1920 года скончался скитоначальник схиигумен Феодосий, 30 июля 1922 года — иеросхимонах Анатолий (Потапов), в 1923 году был арестован старец Нектарий, который передал своих духовных детей иеромонаху Никону. Летом 1923 года монастырь был окончательно закрыт; настоятель монастыря, Исаакий, отслужив последнюю литургию в Казанском храме, благословил Никона принимать на исповедь множество народа, продолжавшего по-прежнему ехать в Оптину пустынь. Так преподобный Никон стал последним Оптинским старцем.

Вынужденный в 1924 году поселиться в Козельске, он служил в Успенском храме, принимал народ, выполняя свой пастырский долг. В июне 1927 года его в очередной раз арестовали. Три года провёл он в лагере «Кемьперпункт». 23 мая 1930 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ без проведения нового следствия приговорило старца Никона к трём годам ссылки в Северный край — он был отправлен в Пинегу Архангельской области и поселился в находящейся в нескольких километрах от Пинеги деревне Воепала. В Лазареву субботу, 22 марта 1931 года, живший в соседней деревне Козловка ссыльный оптинский монах Петр (Драчев), навестил больного туберкулёзом старца Никона и перевёз его к себе. 8 июля 1931 года Никон скончался 43-х лет отроду. Погребён был на кладбище села Валдокурье под Пинегой. В 1930-е годы могила иеромонаха Никона была осквернена, поэтому его духовные чада совершили перезахоронение и лишь немногие знали, где находились его мощи.

Канонизация

Прославлен как местночтимый святой 26 июля 1996 года.

Прославлен общецерковно вместе с другими двенадцатью Оптинскими старцами на Архиерейском соборе 13—16 августа 2000 года.

Источники

• [www.optina.ru/starets/nikon_life_full/ Полное житие преподобного Никона исповедника на Официальном сайте Оптиной Пустыни]
• [www.optina-pustin.ru/prep_nikon.html Жизнеописание Преподобного Никона (Беляева) Старца Оптинского]
• [subscribe.ru/archive/religion.livesofsaints/200710/23232525.html#Nikon Житие преподобного Никона Оптинского]
• [www.optina.ru/photogallery/old_photos/nikon/ Фотоальбом. Преподобный Никон Оптинский]

Отрывок, характеризующий Никон Оптинский

В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.