Новосёлов, Александр Ефремович

Александр Ефремович Новосёлов
Комиссар Временного правительства по Акмолинской области и Степному краю
3 августа 1917 — 20 сентября 1918
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Министр внутренних дел Временного Сибирского правительства Дербера
январь 1918 — 1918
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Вероисповедание:	Православный
Рождение:	5 ноября 1884(1884-11-05) посёлок Железинский Павлодарский округ Семипалатинская область Российская империя
Смерть:	23 сентября 1918(1918-09-23) (33 года) Омск Акмолинская область
Образование:	Омский кадетский корпус
Деятельность:	Министр Сибирской областной Думы, член коалиционного комитета, член Войсковой управы, член Временного Сибирского областного совета, член партии эсеров, прозаик, этнограф

Алекса́ндр Ефре́мович Новосёлов (5 ноября 1884, пос. Железинский Павлодарского округа Семипалатинской области — 23 сентября 1918) — русский писатель, этнограф, государственный и политический деятель.

Биография

Александр Новосёлов родился в семье казачьего офицера. Детство провёл в казачьей и киргизской среде, рано познакомился с нуждой русских переселенцев и бесправных киргизовК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). Новосёлов окончил пансион казачьего войска, после чего как способный ученик был отправлен в Омский кадетский корпус, где обучался в 1896—1901 годах, однако, не доучившись, ушёл из 7-го класса. Почти два года после этого он жил в родном посёлке, много читал, увлёкся философией, готовился к сдаче экстерном экзаменов на звание учителя.

Сдав экзамены, Новосёлов стал учителем в посёлке Надеждинский, недалеко от Петропавловска, а затем в Омском пансионе казачьего войска, где работал до 1917 года.

В Омске Новосёлов сформировался и как писатель, и как учёный-этнограф. Он часто путешествовал по Алтаю и Киргизской степи. Стал действительным членом Западно-Сибирского отдела Русского географического общества, собирал этнографический материал, записывал русский и киргизский фольклор, публиковал свои работы в печати Сибири.

Так, в периодическом сборнике «Сибирские вопросы» № 18 опубликована статья «Иртышский казак», в «Известиях Западно-Сибирского географического общества» (1913, т. 1, вып. 2) работа «У старообрядцев Сибири». Творчество писателя изучено слабо, и есть все основания полагать, что количество публикаций было гораздо большим.

Собственно литературную деятельность Новосёлов начал с 19-летнего возраста. Первый из его известных нам рассказов «Катька» опубликован в газете «Степной край» за 1903 год (№ 99). Затем он неоднократно выступал с мелкими статьями и зарисовками в семипалатинских газетах. С 1909 по 1915 годы Новосёлов постоянно работал в газете «Омский вестник», журналах «Думы» (Омск), «Жизнь Алтая» (Барнаул). Очерки образуют обширные циклы: «Степные картинки», «Алтайские этюды», «Дорожный кинемо».

Известны рассказы писателя «Катька», «Лёгкая жизнь», «На пасеке», «Дурман», «Экзамен», «Подсидел», «Смерть Атбая», «Прекрасная Гуяльдзира», «Сто рублей», «Илья Кузьмичев», «У архиерея» и другие.

Талант писателя заметил Максим Горький и опубликовал ряд его произведений в своём журнале «Летопись». В их числе и лучшее произведение писателя — повесть «Беловодье».

Писатель был полон творческих планов и замыслов, когда в стране началась революция, и он увлёкся политической деятельностью. В июне 1917 года Новосёлов вступил в партию эсеров, в декабре того же года стал министром Сибирской областной думы. Член Коалиционного комитета и Войсковой управы. В 1917—1918 годах комиссар Временного правительства по Акмолинской области и Степному краю.

В ночь на 21 сентября 1918 года писатель был арестован по распоряжению начальника Омского гарнизона В. И. Волкова, предотвращавшего эсеровский переворот. Дело об аресте Новосёлова В. И. Волковым было направлено прокурору Омской судебной палаты.

23 сентября 1918 года был убит в Загародной роще. По одной из версий убит офицерами Семенченко, Мефодьевым, по другой И. А. Михайловым. Похоронен в Омске на Казачьем кладбище.

Следствие об убийстве

Арестован 21 сентября по обвинению в бездействии власти в бытность акмолинским областным комиссаром. 23 сентября было получено распоряжение прокурора о заключении Новосёлова в тюрьму. Доставить арестованного в тюрьму было поручено офицерам для поручений при прокуроре: подполковнику Александру Семенченко и хорунжему Владимиру Мефодьеву. В 5 часу вечера Семченко и Мефодьев представили начальнику гарнизона рапорт, в котором сообщали, что Новосёлов был застрелен ими при попытке к бегству. После проведения следствия прокурорский надзор принял решение арестовать Семченко и Мефодьева, но они к тому времени уже скрылись.

Литература

• Георгий Вяткин. Памяти А. Е. Новосёлова // Сорокин А. Хохот жёлтого дьявола. Вяткин Г. Возвращение. — Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1986. — тираж 50 000 экз. — («Литературные памятники Сибири»). — С. 420—423
• Новосёлов А. Е. // Сибирская советская энциклопедия. Том третий. Л-Н. Западно-Сибирское отделение ОГИЗ. Новосибирск. 1932
• Василий Трушкин. Литературная Сибирь первых лет революции. — Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1967. — тираж 5 000 экз. — С. 90—94
• Николай Яновский. Александр Новосёлов // Послесловие к книге Новосёлов А. Е. Беловодье: Повести, рассказы, очерки. — Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1981. — тираж 110 000 экз. — («Литературные памятники Сибири»). — С. 409—444
• Николай Яновский. [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke5/ke5-3202.htm Новосёлов] // Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. — М.: Сов. энцикл., 1962—1978. Т. 5: Мурари — Припев. — 1968. — Стб. 320
• «Сибирские записки» № 4. 1918. Красноярск. С. 99-103
• «Сибирский рассвет» № 11-12. 1919. Барнаул. С. 76-81
• «Сибирские огни» № 1. 1922. Ново-Николаевск. С. 153—157
• Омский историко-краеведческий словарь. Вибе П. П., Михеев А. П., Пугачёва Н. М. Москва. 1994. С. 158—159
• Петров И. Ф. Прииртышье моё. Омское книжное издательство. Омск. 1988. С. 200—218
• Шиловский М. В. Истории «белой» Сибири в лицах: биографический справочник. Санкт-Петербург. 1996. С. 35-36

Ссылки

• [www.admomsk.ru/c/document_library/get_file?p_l_id=284682&folderId=382266&name=DLFE-19290.pdf Энциклопедия Омска: Омск в лицах]
• [kraeved.lib.tomsk.ru/page/35/ Новоселов Александр Ефремович (1884—1918) // Земля томская — краеведческий портал]
• [pisatelivko.narod.ru/novoselov.htm К 120-летию писателя Александра Ефремовича Новосёлова]
• [oblastnichestvo.lib.tomsk.ru/page.php?id=47 А. Е. Новосёлов] на сайте Томской областной универсальной научной библиотеки имени А. С. Пушкина
• [www.akunb.altlib.ru/files/LiteraryMap/Personnels/novoselov.html А. Е. Новосёлов] на сайте Литературная карта Алтайского края
• А. Е. Новосёлов [www.akunb.altlib.ru/files/LiteraryMap/Personnels/novoselov.html Санькин марал (текст произведения)] на сайте Литературная карта Алтайского края

Отрывок, характеризующий Новосёлов, Александр Ефремович

– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.