Одоевский, Иван Никитич Меньшой

Иван Никитич Меньшой Одоевский

Князь Ива́н Ники́тич Меньшо́й Одо́евский (ум. 9 марта 1629) — русский военный и государственный деятель начала XVII века; деятель Смутного времени, участник Русско-польской войны 1605—1618 годов; боярин и воевода.

Биография

Младший из трёх сыновей боярина Никиты Романовича Одоевского. Родился, очевидно, в 1560-е годыК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). Упоминается с 1586 года, когда ещё молодым человеком был в свите царя. В 1590/1591 году в звании рынды при большом государевом саадаке он участвовал в свите царя Фёдора Ивановича в походе против шведов. Летом того же года участвовал вместе с братом Иваном Большим в отражении от Москвы крымских татар хана Казы-Гирея и за отличие в этом походе был награждён золотым. Потом до самой смерти царя Фёдора Ивановича Одоевский находился при дворе, участвуя в разных придворных церемониях, в приёмах иноземных послов или присутствуя при торжественных царских обедах.

В 1598 году, по смерти царя Фёдора, Одоевский участвовал в соборе об избрании на царство Бориса Годунова и подписался под соборной грамотой, а затем, в том же году, участвовал под личным начальством нового царя в походе к Серпухову против крымских татар.

После этого о нем нет никаких известий до 1611 года, когда он был воеводой в Вологде, там же был и в 1612 году. В этом году одна из групп казаков, отделившись от войска гетмана Яна Ходкевича, подступила к Вологде; город был плохо защищён: по свидетельству очевидцев, Одоевский и другие воеводы были пьяны, войско и боевой наряд находились в беспорядке, и казаки без труда ворвались в город, разграбили его и убили воевод и начальных людей. Одоевский едва успел бежать из города и явился в стан земского ополчения в Ярославль.

Там он скоро занял довольно видное положение, пользовался уважением и подписывался под увещательными грамотами, рассылавшимися из Ярославля в разные русские города, на одном из первых мест. Вместе с ополчением Одоевский, по-видимому, был и под Москвой. Принимал участие в выборе на царство Михаила Фёдоровича Романова.

13 апреля того же года получил приказание идти против Ивана Заруцкого, опустошавшего области вокруг Москвы. 19 апреля Одоевский выступил из Москвы по направлению к Епифани, где, по слухам, находился тогда Заруцкий, успевший присоединить к себе по дороге воевод и ратных людей из Михайлова, Зарайска, Владимира и Суздаля. Заруцкий оставался в Епифани очень недолго: он вскоре ушёл оттуда, явился к Дедилову, ограбил его, сжёг Крапивну и направился к Туле, стремясь соединиться с литовскими отрядами. Одоевскому нужно было во что бы то ни стало не допустить этого соединения, и он быстро двинулся к Туле. Но уже в мае дали знать в Москву, что Заруцкий из-под Тулы ушёл, приступал к Ливнам, а оттуда пошёл к Лебедяни, и Одоевский получил приказание немедленно оставить Тулу и идти со всеми войсками к Данкову и Лебедяни. Нагнал Одоевский Заруцкого только у Воронежа, где и вступил с ним в бой. Относительно исхода боя есть два известия: сам Одоевский в своём донесении писал, что он разбил Заруцкого наголову, взял в плен многих его людей и заставил его бежать в степь за Дон к Медведице. Летопись же говорит, что московские воеводы Заруцкому ничего не могли сделать, что Заруцкий сам побил множество воронежцев и ушёл к Астрахани.

Что правда — неизвестно, но Заруцкий действительно ушёл от Воронежа к Астрахани и быстро занял этот город. Здесь он, по-видимому, начал выдавать себя за царевича Дмитрия, стал сноситься с волжскими, донскими и яицкими казаками и возмущать их против московского правительства; вместе с тем он старался возбудить против Москвы и ногайских князей. Одоевский всеми силами старался воспротивиться возмущению казаков, посылал к ним грамоты с увещанием не соединяться с Заруцким, посылал на Волгу деньги, запасы, вина, сукна и всякое жалованье, старался успокоить донских казаков, вместе с тем хотел поссорить Заруцкого с ногаями и возмутить против него жителей Астрахани. Но во всех этих мероприятиях, очень разумных самих по себе, главной помехой являлось то обстоятельство, что для этих посылок у московского воеводы не было достаточного количества ни денег, ни запасов, а между тем и то и другое требовалось в громадном количестве; следствием этого было то, что Заруцкий начал явно усиливаться: к нему стали стекаться разные казаки из северных и замосковных уездов, ногайский князь Иштерек-бей также открыто принял его сторону, присоединилась к Заруцкому часть волжских казаков, объявил себя за Заруцкого и Терской городок.

Заруцкий уже подумывал двинуться вверх по Волге к Самаре, чтобы потом пробиться внутрь России, но не сумел воспользоваться своим выгодным положением, вызвал своими насилиями и грабежами сильное восстание против себя в Астрахани, возбудил против себя и Терской город, где его посланные хотели убить любимого народом воеводу Головина. Между тем против Заруцкого был отправлен с Терека с небольшим отрядом стрелецкий голова Василий Хохлов, который, подойдя к Астрахани, соединился с восставшими жителями её, осадил в кремле Заруцкого и заставил его бежать из Астрахани. Заруцкий бежал на Яик, и Одоевский воспользовался трудами Хохлова, въехал с торжеством в Астрахань и, видимо, старался присвоить себе славу победы над Заруцким. На Яик были посланы стрелецкие головы Пальчиков и Онучин, которые 23 июня осадили Заруцкого в городке яицких казаков, у которых он нашёл убежище, и после продолжительного и упорного боя заставили казаков 25 июня 1614 года выдать Заруцкого, находившуюся с ним Марину Мнишек и её сына. Пленники были отправлены в Астрахань к Одоевскому, который немедленно же отправил их под сильным конвоем в Казань, а оттуда в Москву. «В Астрахани», писал он царю, «мы держать их не смели для смуты и шатости».

Таким образом, Заруцкий после годовой борьбы был уничтожен; но необходимо было успокоить страну, привести к повиновению казаков и ногайцев и уничтожить шайки, разгуливавшие по всему юго-востоку страны. Одоевскому, в декабре 1613 года пожалованному в бояре и назначенному после изгнания Заруцкого воеводой в Астрахань, и пришлось заняться замирением края. Его деятельность в этом отношении выразилась в постоянных сношениях с казаками, которым он посылал жалованье, в постоянных посылках воевод для усмирения и уничтожения шаек, в восстановлении разрушенных мятежниками городов и острогов, в восстановлении прекратившихся вследствие грабежей воровских людей торговых сношений с персидскими и армянскими купцами.

В 1615 году он был ещё в Астрахани. В этом же году усмирял волнения в Можайске. После этого года известий о нем не имеется до 1618 года, когда он в Москве был участником собора о защите города от войск королевича Владислава; во все время осады Москвы поляками Иван Никитич был в городе и принимал участие в защите столицы. В том же 1618 году Одоевский был назначен судьёй во Владимирский судный приказ. В 1620 году Одоевский был отправлен воеводой в Казань и пробыл там до 1624 года, когда был отозван в Москву и снова поставлен во главе Судно-Владимирского приказа, где находился до самой своей смерти, не прекращая в то же время своей очень почётной придворной службы. Участвовал в разных придворных церемониях: присутствовал на торжественных царских обедах, принимал участие в чине обеих свадеб царя Михаила Фёдоровича.

От брака с неизвестной имел умершего в детстве сына и дочь, выданную за Ф. В. Пронского. Умер И. Н. Одоевский 9 марта 1629 года и был похоронен в Троице-Сергиевской лавре.

Источники

• Лихач Е. [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=99765 Одоевский князь Иван Никитич Меньшой] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• [books.google.ru/books?id=FLzQzmb9s5AC&lpg=PA62&ots=ZYpYARq6Vp&dq=%D0%9E%D0%B4%D0%BE%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%2C%20%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%20%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D1%82%D0%B8%D1%87%20%D0%9C%D0%B5%D0%BD%D1%8C%D1%88%D0%BE%D0%B9&pg=PA62#v=onepage&q=%D0%9E%D0%B4%D0%BE%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9,%20%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%20%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D1%82%D0%B8%D1%87%20%D0%9C%D0%B5%D0%BD%D1%8C%D1%88%D0%BE%D0%B9&f=false Одоевский Иван Никитич Меньшой] // Славянская энциклопедия. XVII век. В 2 тт. / Автор-составитель В. В. Богуславский. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. — 3200 с. — Т. 1. — С. 62-63.

Отрывок, характеризующий Одоевский, Иван Никитич Меньшой

День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.