Операция «Опера»

Операция «Опера»
Дата	7 июня 1981 года
Место	Багдад, Ирак
Итог	Уничтожение иракского ядерного реактора
Противники
Израиль Израиль Ирак Ирак
Командующие
Менахем Бегин Саддам Хусейн
Силы сторон
6 F-15 8 F-16 неизвестно
Потери
отсутствуют 10 военных убито 1 гражданский специалист убит

Операция «Опера» (также известна как операция «Вавилон») — военная операция, проведённая ВВС Израиля для уничтожения ядерного реактора «Осирак» французского производства на территории Ирака в июне 1981 года.

В конце 1970-х Ирак закупил у Франции ядерный реактор класса «Осирис». Согласно данным израильской разведки, реактор предназначался для производства плутония и провести операцию нужно было, пока реактор не будет заполнен ядерным топливом, лето 1981 года было последним сроком.

Поскольку дипломатические усилия Израиля, ставившие целью убедить Францию прекратить помощь Ираку в ядерной модернизации, не принесли результатов, правительство Менахема Бегина приняло решение о военной операции.

7 июня 1981 группа израильских истребителей F-16A с эскортом из F-15A нанесла удар по иракскому реактору «Осирак», серьёзно его повредив.

Ядерная программа Ирака

Возведение 40-мегаваттного реактора на лёгкой воде началось в 1979 году в ядерном центре Аль-Тувайта возле Багдада.

В Ираке реактор получил название «Таммуз», которое ему присвоили в 1968 году в честь месяца в арабском календаре, в котором произошла июльская революция 1968 г.

После того, как два первых ядерных реактора (основной и запасной), «Таммуз-1» и «Таммуз-2», были уничтожены Израилем в апреле 1978 года, во Франции к сентябрю 1980 года был построен и доставлен в Ирак новый реактор. Он был установлен рядом с уже действовавшим советским реактором в заново отстроенном (фактически подземном) ядерном центре имени Июльской революции («Сабааташр таммуз»).

В это же время Ирак начал вести интенсивные переговоры с рядом фирм Италии и ФРГ о закупке обогащённого урана. Согласно оценкам советских экспертов, если бы этот реактор был запущен, то при наличии специалистов, в 1983 году Ирак мог бы произвести 3 атомные бомбы, а в 1985 году — уже 5.

Согласно другим оценкам, реактор был непригоден для производства оружейного плутония. Ричард Вилсон, профессор физики из Гарвардского университета пишет, что

… реактор, разбомбленный Израилем в июне 1981 года, был специально сконструирован французским инженером Ивом Жераром таким образом, чтобы быть непригодным для производства бомб. Это было очевидно для меня во время моего визита в 1982 году [в Ирак]. Многие физики и ядерные инженеры согласились с этим.

Оригинальный текст (англ.)  

....the Osirak reactor that was bombed by Israel in June of 1981 was explicitly designed by the French engineer Yves Girard to be unsuitable for making bombs. That was obvious to me on my 1982 visit. Many physicists and nuclear engineers have agreed.

Вилсон пишет, что разработка ядерной бомбы была поручена Саддамом Хуссейном иракскому физику Джавар Дхия Джафару в июле 1981 года, то есть уже после уничтожения реактора.

Реакция Израиля

Израиль узнал о существовании плана строительства реактора во время нахождения Ицхака Рабина в должности премьер-министра и наблюдал за развитием иракского ядерного реактора, не исключая возможности, что он будет использован для производства ядерного оружия, что являлось непосредственной угрозой безопасности Израиля.

Ирак заверял, что он намеревается использовать ядерную энергию только в мирных целях.

Загадочные смерти

Согласно сведениям американской частной службы «Stratfor», за месяцы до атаки реактора по крайней мере три иракских ядерщика умерли при загадочных обстоятельствах.

Планирование операции

Расстояние, разделяющее авиационные базы Израиля и иракский реактор, было существенно (более 1600 км).

Операция была тщательно подготовлена и запланирована на вторую половину воскресного дня, чтобы уменьшить возможные потери среди иностранных рабочих и предоставить всю ночь поисковой команде «Подразделение 669» для поиска сбитых пилотов.

Для участия в операции было выбрано 8 самолётов Lockheed F-16A в качестве ударных бомбардировщиков и 6 самолётов McDonnell Douglas F-15A в качестве перехватчиков сопровождения.

Согласно плану операции, участвующие самолёты должны были взлететь с ВПП авиабазы «Эцион», расположенной на Синайском полуострове. Затем самолёты пересекали Красное море и входили в воздушное пространство Саудовской Аравии, с которой у Израиля нет общей сухопутной границы, а значит, можно было надеяться, что её ПВО не будет ожидать атаки и не сумеет засечь израильские самолёты. Согласно плану, самолёты входили в воздушное пространство Ирака с территории Саудовской Аравии, опять же, в надежде на то, что Ирак не будет ожидать атаки со стороны, не лежащей напрямую в направлении Израиля. После успешной атаки, группа должна была вернуться по тому же маршруту на базу «Эцион».

Израильско-иранское сотрудничество

Несмотря на конфликт между Израилем и Ираном после исламской революции 1979 года, по некоторым источникам, Израиль использовал противостояние между Ираком и Ираном для получения помощи в планировании и осуществлении операции «Опера». В частности, сообщается^[кем?], что Израиль пользовался подготовленными Ираном картами местности. Кроме того, по сообщению писателя Ари Бен-Менаше (Ari Ben-Menashe), за месяц до осуществления операции израильские чины тайно встретились с представителем аятоллы Хомейни в Париже и получили согласие на использование авиабазы в Тебризе в качестве запасного аэродрома для израильских самолётов, участвующих в атаке на иракский реактор.

Атака

Операция была назначена на 7 июня 1981 года, однако бойцы «Подразделения 669» были заранее тайно заброшены вертолётами за границу вдоль предполагаемого маршрута полёта ударной группы, чтобы иметь возможность спасти пилотов, если они будут вынуждены катапультироваться. После успешного окончания операции эти бойцы были также тайно эвакуированы.

В операции участвовали следующие самолёты F-16A: от эскадрильи 117 — борта 107, 113, 118, 129; от эскадрильи 110 — борта 239, 240, 243 (пилот Илан Рамон) и 249. Каждый самолёт из ударной группы (8 F-16A) был оснащён двумя неуправляемыми бомбами Mark 84 и тремя дополнительными баками: два бака ёмкостью 1400 литров крепились под крыльями, и один ёмкостью 1100 литров — под фюзеляжем.

Самолёты вырулили на ВПП авиабазы «Эцион» и, в ожидании сигнала премьер-министра о начале атаки, продолжали дозаправляться с работающими двигателями, чтобы взлететь с максимальным количеством топлива. Сигнал о начале атаки был получен в 15:55 по местному времени. Самолёты незамеченными вошли в воздушное пространство сначала Иордании, а затем Саудовской Аравии, сохраняя высоту около 300 метров. Из-за значительного превышения взлётного веса и малой высоты полета топливо расходовалось быстрее запланированного, поэтому дополнительные топливные баки были опустошены ещё на пути к цели; они были сброшены над пустыней Большой Нефуд.

При входе в воздушное пространство Ирака группа сопровождения разделилась: два самолёта F-15A продолжили следовать к реактору, а остальные рассредоточились с целью отвлечения внимания иракских ПВО, готовые прийти на помощь атакующей группе в любой момент. Атакующая группа (8 самолётов F-16A и 2 помехопостановщика F-15A) спустилась до высоты 30 метров, пытаясь лететь ниже минимальной высоты обнаружения иракских радаров.

В 18:35 по местному времени самолёты F-15A осуществили постановку активных помех, а F-16A поднялись на высоту 2100 метров и вошли в 35-градусное пике на комплекс реактора на скорости 1100 км/ч. По достижении высоты 1100 метров бомбардировщики попарно, с пятисекундным интервалом, сбрасывали бомбы Mark 84. Согласно израильским источникам, все 16 бомб поразили реакторный комплекс, однако две из них не взорвались. ПВО Ирака открыло ответный огонь, и израильские самолёты поднялись на высоту 12200 метров, ложась на обратный курс.

Иракские войска ПВО были застигнуты врасплох и не успели вовремя среагировать. Ни один израильский самолёт не получил повреждений. Несмотря на опасность быть атакованными иракскими перехватчиками, израильские самолёты вернулись на базу «Эцион» тем же маршрутом.

Результаты

Комплекс реактора был сильно повреждён и признан негодным к восстановлению, в полном соответствии с израильским планом. Одиннадцать человек — десять иракских солдат и один французский технический сотрудник — были убиты. С тех пор некоторые комментаторы^[кто?] предполагали, что один из французских научных работников был агентом Моссада.

Международная политическая реакция

Мировое сообщество резко осудило Израиль за военное вторжение. Совет Безопасности ООН осудил действия Израиля в резолюции 487. Действия Израиля были квалифицированы как нарушение устава ООН и норм международного права. Совет Безопасности потребовал от Израиля выплатить Ираку компенсацию и воздержаться от подобных акций в будущем. В самом Израиле многие из членов оппозиции, и во главе их Шимон Перес, критиковали решение правительства. В ответ на бомбардировку Ирака, США временно приостановили поставку вооружений в Израиль.

Накануне операции, министр иностранных дел СССР Громыко говорил:

…создание им (Саддамом) ядерного оружия привнесёт много неизвестного в ближневосточный пасьянс. Но так ли уж это для нас опасно? Можно ли представить такую ситуацию, чтобы иракская атомная бомба была обращена против нас? Я таких ситуаций не вижу. А вот американцам и их союзнику Израилю это должно причинить немалую головную боль. Ближневосточный конфликт разгорится с новой силой. И тогда нас будут на коленях умолять помочь его урегулировать.

— А. А. Громыко

Согласно С. Белоус, «несмотря на официальные осуждения, в регионе с трудом скрывали чувство облегчения». Американская газета «Time» писала: «…разбомбив иракский реактор, Израиль оказал услугу мировому сообществу». М. Райдер: «В 1991 году израильтяне, американский генерал Норман Шварцкопф и король Саудовской Аравии Фейсал были уверены: падающие на них „Скады“ могут нести что угодно, кроме ядерных боеголовок…».

В 1991 году, во время операции «Буря в пустыне», авиация многонациональных сил совершила в общей сложности несколько десятков налётов на ядерный центр в Ираке, чтобы добиться его полного уничтожения.

Библиография

• Rodger W. Claire, «Raid on the Sun» (Роджер В. Клер, «Рейд на солнце»), Broadway Books (2004), ISBN 0-7679-1400-7  (англ.) (также в переводе на иврит: רודג'ר ו' קליר הפשיטה על הכור הוצאת אריה ניר, ת"א 2005 (Роджер В. Клер, «Рейд на реактор», книга издательства «Арье Нир», Тель-Авив (2005)  (иврит)))

Ссылки

• [www.fas.org/nuke/guide/iraq/facility/osiraq.htm FAS.]
• [sem40.ru/warandpeace/military/action/5169 Операция «Вавилон» на сайте sem40.ru]
• [newsru.co.il/mideast/07jun2006/osirak_v_hi.html День истории: 25 лет назад ВВС Израиля разбомбили ядерный реактор в Осираке] (документальные записи, 4 мин., Reuters/RTVi)
• [video.google.com/videoplay?docid=2295792449224502914 Документальный фильм "Raid on the Reactor" (44 мин., The Military Channel)]
• [www.waronline.org/fora/index.php?threads/%D0%9E%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F-%D0%9E%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B0-%D0%B0%D1%82%D0%B0%D0%BA%D0%B0-%D1%80%D0%B5%D0%B0%D0%BA%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B0-1981-%D0%B3.6782/ Операция "Опера" - атака реактора, 1981 г, waronline].

Отрывок, характеризующий Операция «Опера»

Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.