Разинский, Борис Давидович

Борис Разинский
Общая информация
Полное имя	Борис Давидович Разинский
Родился	Люберцы, Московская область, РСФСР, СССР
Гражданство
Рост	180 см
Вес	86 кг
Позиция	вратарь, нападающий
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Клубная карьера*
1952	ЦДКА	0 (0)
1952	Калинин	2 (0)
1953	МВО	0 (0)
1953	Спартак (Москва)	1 (0)
1954—1961	ЦСКА	160 (2)
1961	Спартак (Москва)	4 (0)
1962	Динамо (Киев)	18 (0)
1963	Черноморец (Одесса)	28 (3)
1964	Серп и Молот	2 (0)
1966	СКА (Одесса)	7 (0)
1967—1968	Металлург (Липецк)	? (23)
1969	Политотдел	39 (1)
1970	Даугава (Рига)	8 (0)
1970	Арарат	11 (0)
1970	Волга (Горький)
1972—1973	Гранит (Дальнегорск)	КФК
Национальная сборная**
1956—1959	СССР (олимп.)	5 (0)
1955—1956	СССР	3 (0)
Тренерская карьера
1964—1965	ЮГВ
1967—1968	Металлург (Липецк)
1972—1973	Гранит (Дальнегорск)
1974	Двина	начальник
1974	ЦСКА	тренер
1975—1976	Даугава (Рига)	селекционер
1999	Сувон Блюуингз	тренер
1999—2000	Черноморец	тренер
2001	Химки	тренер
2001	Черноморец	тренер
2001—2002	Волгарь-Газпром	тренер
Международные медали
Олимпийские игры
Золото	Мельбурн 1956	футбол
Государственные награды
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Борис Давидович Разинский (12 июля 1933, Люберцы, Московская область — 6 августа 2012, Москва) — советский футбольный вратарь, чемпион летних Олимпийских игр 1956 года. Заслуженный мастер спорта СССР (1989). Один из трёх евреев, когда-либо становившихся Олимпийскими чемпионами по футболу.

Ранние годы

Отец — Давид Михайлович — полковник авиации. Это, как считает Борис Разинский, и предопределило «кочевую» жизнь семьи, в которой он вырос.

Во время Великой Отечественной войны юный Борис был эвакуирован в Болотное (Новосибирская область). Чтобы играть в футбол, набивали мяч тряпками.

В 1946 году начал выступать за юношескую команду «Пищевик» из Тулы, где был центрфорвардом. В 1952 году окончил школу и поступил в Московский институт физической культуры.

Карьера

В 1952 году Борис попал в команду ЦДСА — одну из сильнейших команд страны на тот период. Сам Разинский так говорит об этом: «Поступив в инфизкульт, я первым делом пошел на тренировку ЦДКА. После тренировки встал в ворота, удачно отразил один мяч, другой. Мне сказали: „Завтра приходи на тренировку“.»

В конце года команду расформировали за поражение сборной СССР на Олимпиаде в Хельсинки (костяк сборной составляли армейцы). Пробыв один сезон в московском «Спартаке», где он дебютировал на позиции голкипера, сыграв в одной игре чемпионата, Разинский вновь возвращается в ЦДСА, за который отыграл 8 лет.

В 1956 на Олимпиаде в Мельбурне провел 1 игру и стал олимпийским чемпионом, хотя золотую медаль получил только спустя полвека. С 1961 года сменил множество команд. В некоторых был вратарём, в некоторых, например, в одесском «Черноморце» и липецком «Металлурге», — играл таранного нападающего.

В 1964—1965 годах тренировал команду Южной группы войск в Венгрии. Завершил карьеру в клубе «Гранит» из Тетюхе.

По окончании карьеры долгое время был безработным. Работал на бензоколонке, 4 года таксистом. В 1990-е выступал за ветеранские команды.

Стиль игры

Стиль игры Бориса Разинского отличался большой акробатичностью и техничностью. Однако он плохо реагировал на дальние удары из-за плохого зрения, несмотря на то, что обладал отличной физической реакцией. Обладал неплохим дриблингом, считался вратарём-гонялой.

Семья

Был женат, сын — судья республиканской категории, дочь Зоя (1983 г.р.).

Ссылки

• [www.rusteam.permian.ru/players/razinsky.html Профиль на сайте «Сборная России по футболу»]
• [football.odessa.ua/person/?504 Профиль на сайте «Одесский футбол»]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Разинский, Борис Давидович

И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.